В пользу переодевания евреев высказываются и деятели Гаскалы (Еврейского просвещения) с характерным для них космополитизмом и небрежением к национальным традициям. «Как один из важных пунктов, – говорится в «Еврейской энциклопедии» (Т. IV, Стб. 196), – маскилим [просветители – Л.Б.] указывали на введение европейского платья. Они… были убеждены, что внешнее благообразие евреев и замена старозаветного костюма европейским явится важным фактором для более успешного воздействия на евреев». Особенно настойчивым в требовании упразднить еврейское платье был известный германский маскил Давид Фридлендер.
Не отставали от него и русские ревнители еврейской аккультурации. Вдохновленные примерами тех государств, где ассимиляция евреев привела к расширению их гражданских свобод, они наивно думали, что и Российская империя вослед просвещенной Европе пойдет именно по такому пути. Писатель Мордехай Гинцбург (1795-1846) считал замену еврейской традиционной одежды на русскую панацеей от всех национальных бед. Ему вторил и Вениамин Мандельштам (+1886), также считавший, что «отличие в одежде от других народов» – одна из главных причин «печального состояния» российских иудеев в то время. А автор сочинения «Мысли израильтянина» (Вильно, 1846) Абрам Соломонов (1778-1844)» также возжелавший преобразить своих «жестоковыйных» соплеменников, тщился доказать, что их платье вкупе с пейсами и ермолками – это якобы «древняя польская мода», которую они лишь по какому-то досадному недомыслию считают своей. При этом Соломонов апеллирует к Талмуду, где, по его словам, евреям не предписывается «никакой одежды, кроме бурнуса». «Поляки же, – развивает он далее свою мысль, – сами беспрерывно меняя покрой платьев, никогда не позволяли жидам подражать себе в модах и принуждали их для оскорбительного отличия отверженного племени оставаться при первом костюме и переименовали его в жидовский».
Характерно, что те же самые резоны в пользу замены еврейского платья на новое, европейское, приводили и николаевские чиновники (не исключено, что такую аргументацию им и подбросили маскилы). Власти настойчиво разъясняли, что таковая одежда была привнесена иудеям извне и начисто лишена национальной специфики. В записке, представленной 11 января 1841 года в учрежденный правительством Комитет для определения мер коренного преобразования евреев России, говорилось: «Не имея ничего общего с религиозными учреждениями [евреев], одежда сия есть древняя польская, которую поляки, изменив во время разных политических переворотов, сохранили евреям для отличия их от господствовавшего народа. Сие вредное отличие в одежде полагает резкую черту между коренными жителями и евреями и, так сказать, отталкивает их, как народ презренный, от всякого сообщения с христианами». Из сего можно заключить, что российское правительство, выступая против «вредного отличия в одежде», стремится развеять заскорузлые представления об иудеях как о «народе презренном». А, покончив с этим «вредным отличием», иудеи обретут те же права, что и «господствующий народ», или по крайней мере социальный их статус повысится.
Здесь уместно вспомнить необычайно мягкое отношение к евреям Наполеона Бонапарта. Как-то в одном городе он приметил среди восторженно встречавшей его толпы людей в желтых головных уборах, в желтых нарукавниках и с шестиконечными звездами на груди. Ему объяснили, что это опознавательные знаки евреев, кои те обязаны носить вне стен гетто. Наполеон немедленно распорядился и нарукавники снять, и желтые шапки заменить обыкновенными, и ворота гетто открыть. Он объявил, что отныне иудеи вправе жить там, где им хочется, – словом, сделал их полноправными подданными Франции. «Я желаю, чтобы к евреям относились, как к братьям, как если бы все мы являлись частью иудаизма», – провозгласил он. Наполеоном был восстановлен Синедрион – верховный орган еврейского духовного законодательства, упраздненный римскими завоевателями Иудеи в 73 году новой эры.
В России не произошло ничего похожего. Царствование Николая I ознаменовано для евреев ограничениями в передвижении, изгнаниями из городов, тяжким податным бременем, непомерными рекрутскими наборами, печальной памяти Велижским делом и «Мстиславским буйством» по обвинению в ритуальном убийстве и т. д. В ту эпоху было издано около боо (!) законодательных актов о евреях. Вот что говорит историк: «В первой половине XIX века правительство пожелало уничтожить положение, превратившее евреев в касту. По тогдашнему обыкновению, думали изменить это положение только распоряжениями. Приказали снять традиционные лапсердаки и ермолки. Евреи сняли. Приказали обрезать пейсы. Евреи обрезали. По существу ничего не изменилось». Более того, после переодевания сынов Израиля правовое их положение не только не было облегчено, но даже ухудшилось. Достаточно сказать, что именно в тот момент, когда были осуществлены правительственные меры по приобщению евреев к общей культуре, последовало секретное высочайшее повеление о запрете их приема на государственную службу (хотя это разрешалось действовавшим законодательством).
А что сталось с одеждой иудеев дальше? Автор «Владычного суда», «Жидовской кувырколлегии» и «Ракушанского меламеда», знаток еврейского быта Николай Лесков в 1883 году свидетельствовал: «Широкополые шляпы с опутлью и ермолки держались очень долго и по местам не совсем еще выветрились; длиннополые охабни нашли компромисс в длинных сюртуках по щиколотку, а лапсердаки и цицисы уступили не настояниям полиции, а «австрийской моде». Венский более изощренный вкус в это время очень кстати изобрел «аккуратненькую лапсарду», которую любой франт может носить, не опуская их наружу, при еврейском платье. Удобная мода эта перешла к нам через Броды сначала в Дубну, потом в Ровно и наконец разлилась повсеместно, благодаря большому сочувствию всех еврейских щеголей, давно наскучивших хохлатыми цицисами и лапсердаками. Но старшее поколение ветхозаветных так и доносили свои лохмотья до износа… Те же евреи, которые пытались промышлять… в великоросских губерниях, сами попрятали свои лапсердаки. Они также охотно стригли пейсы (стригались по адесску!) и носили такие сюртуки, какие по сей день носит русское степенное купечество. То есть, вращаясь среди русских, сами не хотели отличаться от них ни видом, ни одеждою, которую в черте оседлости с них приходилось снимать почти насильно». Однако, по словам Лескова, и в русском платье распознать иудея труда не составляло: «И теперь у еврея особенный нос, свой угол глаз, и по-своему на нем сидит его длиннополый сюртук».
Между тем, евреи-ассимиляторы всячески восхваляли дресс-код Николая I, объявляя его благом для единоверцев. Историк и публицист Моисей Берлин в «Очерке этнографии еврейского народонаселения в России» (1861) охарактеризовал дореформенную одежду как «довольно странную», лишенную «малейшего вкуса» и «крайне безобразившую» еврейских женщин. Теперь же молодые иудеи «приняли повеления начальства с восторгом… и стали даже стараться перещеголять местных жителей-[христиан]», правда, старшее поколение иногда нововведениям противится. «Государь, – говорил ему в тон одесский городовой раввин Симон Швабахер, – видел их исключительное положение в обществе и отнял у них отличавшие их принадлежности – прически и костюмы, для того, чтобы они меньше выдавались из массы. Близорукость тогдашнего поколения видела в относившихся к этому указах – несчастие. Но ножницы, обрезавшие им пейсы совершенно, а кафтан наполовину, проникли в тело… И теперь, судя по всей совокупности последствий, едва ли можно не признать, что этим путем были пробуждены дремавшие силы евреев и подготовлены к лучшему будущему».
А русско-еврейский писатель Лев Леванда (1835-1888) в публицистическом сочинении «Переполох в Н-ской общине» (1875) аттестовал противников переодевания ханжами, одержимыми «тупоумием и мракобесием». Он втолковывал соплеменникам: «Поймите же, что этим указом Государь Император хочет поднять вас в ваших собственных глазах и в глазах прочего населения империи». «[Платье] не дело религии, – взывал он далее к «фанатизированной толпе», – Бог смотрит на сердце и совесть, а не на одежду». И полицейские репрессии писателя нисколько не смущали. Чуть ли не с сочувствием, хотя и с некоторой долей иронии, пишет он о том, как «на всех улицах, на известных дистанциях, расставлены были десятские, вооруженные ножницами, имевшие назначение стричь пейсы и подрезывать длинные балахоны. На помощь десятским прикомандированы были солдаты пожарной команды… Глядя на серьезные лица нижних полицейских чинов, можно было думать, что последние расставлены для какой-нибудь серьезной цели – отражения неприятеля или чего-то в этом роде». Завершает очерк вполне благостная картина: «Не прошло и двух месяцев, как евреи уже помирились с новым костюмом и стали находить его практичным и приличным. Что же касается женщин, то они просто без ума были от нового фасона своих платьев… Старый фасон возбуждал в них смех и отвращение. Они от него отплевывались».
А в художественном очерке «Пейсы моего меламеда» (1870) Леванда покусился на обожествляемые старозаконниками дореформенные «святые пейсы». Расставание с ними воспринимается местечковым меламедом как настоящая трагедия, ибо без них он – ничто, пшик, зеро. «Это было все равно, что вообразить себе человека без головы, пейсы меламедствовали, на пейсах держался весь хедерный порядок, только пейсам удалось победить гордое сердце вдовствующей Ривки». Пейсы, подобно Носу гоголевского майора Ковалева, становятся одушевленными и приобретают самодовлеющий характер. «Они были длиннее любой девичьей косы, темнее вороного крыла и курчавее бараньей шерсти… Казалось, что вся личность моего меламеда ушла в его пейсы; казалось, что природа, созидая его, истратила все свои творческие силы для образования одних пейсов; потом, спохватившись, что забыла о нем самом, она из обрезков взяла и на скорую руку сшила нечто похожее на манекен, и таким образом выпустила на свет пейсы с подставкою из человеческой фигуры… Задавшись мыслью – создать не человека с пейсами, а пейсы с человеком, она выполнила сию задачу мастерски». Писатель рисует оригинальный «образ двух черных, как смола, змей, впившихся в виски нашего тирана». Лишившись пейсов, «развенчанный меламед» не только являет свое полное духовное банкротство, но и претерпевает всяческие злоключения – по требованию полиции, его, как бродягу, выдворяют из местечка. Покидая родные пенаты, «по привычке он ежеминутно поднимал руку, чтобы погладить свои пейсы, но не находя их, он опускал ее, часто вздыхая». Заметим, однако, что в действительности пейсы держались у евреев Российской империи достаточно долго. Известно, что во время посещения Польши в 1870 году император Александр II, завидев пейсатых хасидов, потребовал строжайшего и неукоснительного исполнения запретительных законов своего родителя…