уальные проблемы, вызванные таким исходом дела (напр., можно ли объявить жену безвестно исчезнувшего купца вдовой и, значит, разрешить ей вторичный брак), но для нас эти разрозненные упоминания, затерянные в грудах схоластическо-казуистического материала, приобретают ценность непосредственного и точного свидетельства.
Среди еврейского купечества польских и украинских земель было много отважных и предприимчивых людей. Они занимались иногда опасными, в особенности для них, как евреев, предприятиями, торгуя как маркитанты в войсковых обозах и армейских лагерях. Там они встречались не только с польскими «жолнерами», но и с украинскими казаками, в том числе и с запорожцами, принимавшими в ту эпоху деятельное участие во всех главнейших польских военных предприятиях (напр., московский поход 1610 г.). Здесь могли завязаться первые торговые связи, мог установиться некоторый контакт; здесь, наконец, они могли услышать некоторые подробности о мало доступных и мало известных землях за Днепром[8] с их большими природными богатствами, о том весьма выгодном, но и очень опасном рынке, который представляла собой Запорожская сечь.
В самой Сечи евреев-купцов в этот период мы не встречаем (во всяком случае в известных нам материалах не находим сведений о них). Но мы можем предположить, что еврейские купеческие маршруты пролегали где-то в непосредственной близости к запорожским землям.
Если на заре европейской истории (особенно в восточно- европейских странах) среди внешне-торговых операций еврейских купцов видное место занимает торговля «живым товаром» — рабами, то сейчас, в особых условиях быта польско-украинско-татарской пограничной полосы, выкуп пленных, попавших в «бусурманскую неволю», представляет собой очень выгодное купеческое предприятие.
Выкуп пленных евреев был делом не только промысла, но и «благочестия», выкуп же христиан из мусульманского плена был, конечно, для еврея-купца обыкновенным торговым предприятием, весьма опасным, но сулившим, очевидно, значительные барыши.
Имеются сведения о еврее-купце, занимавшемся выкупом пленных, который погиб где-то совсем близко от земель сечевых казаков.
Некий Иегуда из Червонной Руси отправился в Крым в Кафу (Феодосию) «чтобы разыскать польских пленных, с ним ехал один мусульманин, чтобы покупать пленных». Иегуда был убит «в пустыне, где живет татарский народ»[9], т. е. очевидно, в ногайских степях, граничивших с запорожскими владениями. Это происходило в первые десятилетия XVII в.
Мы можем напомнить об одном интересном факте этого же периода, уже непосредственно относящемся к занимающей нас теме, на который до сих пор не было обращено никакого внимания. В феврале 1594 г. в Прагу, столицу императора Священной Римской Империи, Рудольфа II, явился некий Станислав Хлопицкий, именовавший себя запорожским полковником. Он предложил императору от имени запорожских войск союз в войне с Турцией. Казаки за известное вознаграждение обязывались, по его словам, переправиться через Днепр и напасть на татар, союзников Турции. Император решил воспользоваться этим предложением и отправил в Сечь своего представителя Эрика Лассоту, который должен был окончательно оформить союз. Союз, однако, осуществлен не был, так как против него высказалось большинство сечевиков. Все это хорошо известно в исторической литературе. Записки Эрика Лассоты, в которых описано его путешествие в Запорожье, внимательнейшим образом изучаются, как ценнейший источник для истории Запорожья. Но почему-то украинской историографией полностью игнорировался один факт: здесь наряду с полковником Хлопицким фигурирует также некий таинственный «еврей Мозес», он вместе с Хлопицким принимает присягу на верность императору; он же вместе с Хлопицким уезжает из Праги. В Сечи в описании Лассоты Моисея мы уже не встречаем[10] Кто был этот Моисей и в чем заключалась его роль?
Как я уже отмечал, украинская националистическая историография сочла почему-то удобнее вовсе умолчать об этом таинственном еврее[11]. Единственное вообще известное нам упоминание в исторической литературе о Моисее имеется в книге консервативного польского историка Равиты-Гавронского, который, не входя в дальнейшие рассуждения, объявляет Моисея… шпионом[12].
Об этом «еврее Моисее» мы не имеем решительно никаких сведений, кроме упоминания в записках Лассоты (какие-нибудь дополнительные данные о нем можно найти, возможно, в пражских или венских архивах), поэтому на вопрос: кто был этот еврей и к чему сводилась его истинная роль — не может быть дан окончательный ответ. Был ли он только переводчиком? Но тогда почему он должен был принимать присягу одновременно с полковником Хлопицким в такой торжественной обстановке? Лассота вспоминает еврея и запорожского полковника, как совершенно равноправных лиц. Более вероятно предположение, что Моисей принадлежал к той категории предприимчивых и отважных странствующих торговцев-предпринимателей, о мелких представителях которой мы упоминали выше. Он здесь мог выступить как комиссионер, посредник, а может быть и инициатор весьма выгодного «дела».
Такой еврей, уже не только торгующий с казаками, но находящийся в каких-то близких отношениях с высшими представителями запорожского войска, участвующий в предприятиях военного характера, может показаться фигурой совершенно неожиданной и мало Вероятной на фоне социально-бытового строя польско-украинского еврейства той эпохи. Однако при более внимательном изучении можно будет подыскать для такого «еврея Моисея» и некоторый социально-исторический контекст. Он покажется уже не таким одиноким и неожиданным в еврейском обществе того века.
Мы очень недостаточно знаем социальную структуру польско-украинского еврейства рассматриваемого периода. Официальные акты и раввинские респонсы (наши основные источники) отразили весьма полно жизнь и быт верхов еврейского общества: духовенства, купцов и, главное, арендаторов. О мелких торговцах и ремесленниках у нас уже совсем мало сведений, и мы почти ничего не знаем о жизни низов еврейского общества, о тех деклассированных элементах, которые не нашли себе места в иерархически построенном еврейском социальном организме: они почти не имели дел с польскими канцеляриями и весьма редко появлялись перед раввинским судом.
В эту пору расцвета кагальной организации цепкая паутина привилегий (хазак), произвол верхов общины и строгий иерархический строй общества сильно осложнял и затруднял борьбу за существование и свободный выбор экономической деятельности для отдельных членов общины, не нашедших для себя общепризнанного места на социальной лестнице. А вне еврейского мира перед ними стояло густым частоколом суровое антиеврейское законодательство, обширнейшая коллекция мелких и крупных ограничений, жестокая конкуренция с нееврейскими торговыми и ремесленными организациями. Внутри еврейских обществ, за густою завесою формул о братстве, солидарности интересов и т. д. происходят все время глухие, в значительной части закрытые от наших взглядов столкновения разных социальных группировок. Суровая конкуренция выталкивает многих за узкие пределы традиционного еврейского социального быта. Они не находят себе применения в ограниченной среде обычных еврейских промыслов и дел. Еврейское население польско-украинских земель находится в значительно более тесном контакте с иноверными соседями, чем это принято было думать. Отдельные элементы еврейского населения, особенно в выдвинутых в глубину Украины сельских поселениях, подвергаются значительному ассимилированию, причем не только внешнему. Вытолкнутые в результате экономической борьбы за пределы еврейского общества, они часто втягиваются в нееврейский социальный быт; находят себе применение в совсем не «еврейских делах». Для многих такой путь к необычной в еврейской среде или недозволяемой антиеврейским законодательством деятельности лежит через крещение, другие же, порвав связи с кагальным обществом, сохраняют все еще свои внешние связи с еврейством.
Среди еврейского населения польско-украинских земель XVI–XVII вв. мы встречаем, напр., представителей такой профессии, как военной.
Респонсы р. Иоеля Сиркеса (1561–1640) сохранили рассказ об одном польском еврее Менделе Хаите, который умер в лагере Валленштейна, где и был похоронен.
«У него была кличка Хаим Цимбалист, — свидетельствует респонс, — потому что он играл на инструменте, называемом цимбалы: потом он крестился и стал служить в армии Валленштейна»[13].
Очевидно к армии Валленштейна имел отношение и другой польский еврей Самуил сын Самсона из Брод, получивший после крещения имя Фердинанда Драдецкого, который явился к венскому раввину, желая дать развод своей жене, оставшейся в Бродах, так как он отправляется в далекий поход[14].
Сохранился еще ряд свидетельств о евреях польско-украинских выходцах, солдатах-наемниках, сражавшихся далеко от своей родины[15].
Но значительно больший интерес для нас, в связи с нашей темой, имеют известия, свидетельствующие о том, что отдельные евреи из польско-украинских земель подвизались на военном поприще и у себя на родине. Вот рассказ о некоем Мадруссе, называвшемся после крещения Александром, служившем в войсках у Потоцкого. Он был в конце концов повешен по обвинению в краже лошади[16].
В этой же связи нужно напомнить неоднократно цитировавшееся показание из респонсов р. Иоела Сиркеса об еврее — рыцаре Берахе, сыне мученика Аарона из Тышовец, погибшего в рядах казаков во время Московского похода 1611 г. Его гибель оплакивалась его товарищами по оружию. «И многие казаки говорили: О, боже, как жалко, что рыцарь еврей Бераха так печально погибнул: он был разрублен и расколот бердышами… По прошествии нескольких недель многие казаки из войска Наливайки рассказывали также о геройстве Берахи и условиях его смерти». Но всего интереснее то, что Бераха был в том войске не единственным евреем. Респонс так и начинается: «Нас было одиннадцать хозяев, служивших в войске»