Неподсудными кагалам были только богатые евреи — крупные арендаторы и откупщики. На них, состоявших под покровительством крупнейших магнатов, юрисдикция кагала не распространялась. Они не платили и еврейских податей, усугубляя этим еще больше тяжесть обложения для еврейских народных масс.
Играя важнейшую роль в социальном быту еврейства, кагалы не могли не обратиться в арену столкновений между различными классовыми прослойками еврейского населения. Раскладка налогов, распределение «хазак», выселение пришлых элементов и т. д. — все это происходит зачастую в обстановке ожесточенной борьбы. Но еврейским социальным низам в условиях феодальной государственности, естественно, не удается уничтожить в общинах монополию власти эксплуататорской верхушки еврейского общества.
Цепко держась за свою гегемонию в общинных организациях, богатая верхушка еврейства не только опирается на прямую поддержку государственной власти: в борьбе со всякими проявлениями оппозиции она широко использует авторитет кагала как «всенародного» (всееврейского) органа. Не следует забывать, что кагал выполнял не только светские, но и чисто религиозные функции. На него возложено было удовлетворение всех потребностей религиозного быта (приглашение раввинов, синагога, кладбища, духовная школа и т. д.). Это одно, если вспомнить роль религии в еврейской жизни тех лет, чрезвычайно укрепляло и «освящало» позиции кагала. Наряду с этим кагал выступает как представитель «общееврейских» интересов в борьбе с магистратами, защищая права местного еврейского населения от всевозможных нападок со стороны мещанства, церковных властей и т. д.; особенно энергично подчеркивается кагалом эта его роль защитника национальных интересов в моменты очередных еврейских бедствий (ритуальные наветы, погромы и т. д.).
Эту же цель всяческого укрепления авторитета кагала как национальной организации преследовала и широко развитая социальная деятельность: всевозможные благотворительные мероприятия; торговая и санитарная инспекция; демагогические попытки «справедливого» регулирования конкуренции среди арендаторов, торговцев, ремесленников и т. д.
Как мы узнаем из дальнейшего изложения, в годы крестьянской войны, когда авторитет кагальной организации находился под особой угрозой, общинные заправилы прибегают к довольно широким социальным маневрам, обнаруживая большую политическую гибкость.
Следует здесь же отметить, что никогда авторитет кагальной организации не стоял на такой высоте, никогда в его руках не было такой значительной реальной власти, как в десятилетия, предшествующие национально-классовой борьбе на Украине в XVII в.[21]
Эта «еврейская автономия» с ее официальными общинами на местах и «ваадом четырех стран», являвшаяся позже предметом гордости и вожделений еврейских националистов из буржуазного и мелкобуржуазного лагеря, во много раз увеличила обособленность еврейских масс от окружающего населения и в значительной мере определила размеры той катастрофы, которая обрушилась на массы еврейского населения, неповинные в жестокой эксплуатации «хлопов» панами-поляками и евреями-арендаторами городов и имений.
Внутри этой еврейской общины, как мы указывали выше, шла классовая борьба, ибо еврейство и тогда уже было социально дифференцировано, и существовали противоречия интересов между эксплуататорскими верхами еврейства, этими подлинными союзниками польского панства в деле эксплуатации хлопа, и незначительным еврейским плебсом, который (правда, иначе, чем хлопы) также подвергался эксплуатации со стороны богатой верхушки еврейства, заправил «еврейской автономии». Поэтому, как мы увидим дальше, еврейские хронисты то здесь, то там отмечают непосредственное активное участие в крестьянской войне представителей еврейского плебса, еврейской юродской бедноты на стороне хлопов. Но в силу незначительности этой социальной прослойки классовая борьба внутри еврейства в ту пору не приняла таких острых форм, чтобы в этот период взрыва всех противоречий в польском феодальном обществе изнутри взорвать так называемую «еврейскую солидарность». Еврейские массы остались прикованными к той колеснице, которой руководили евреи-арендаторы, союзники польских панов.
Организованное в польском феодальном государстве как сословие, в верхушке своей пользовавшееся большими привилегиями со стороны феодального государства, еврейство в общественном мнении хлопов фигурировало как сословие, союзное правящему польскому панству. Украинский мещанин выступил против еврея-торговца в силу непосредственных экономических интересов, стремясь убрать с дороги конкурента. Украинский хлоп поднялся против «панов» и «жидов», и это было понятно, так как паны считали «жидов» своими союзниками (и это было верно в отношении правящей в еврейских общинах богатой верхушки), а хлопы считали это «единое еврейство» своим врагом, перенося на всех евреев свою законную ненависть к арендаторам. Католическая и иудейская веры в глазах православного украинского хлопа были внешними признаками, которые определяли лагерь его врагов. Восставший хлоп обращался к массе евреев с требованием перейти в его, хлопскую, веру и расправлялся со всей жестокостью с еврейской массой, единоверной с арендаторами-эксплуататорами украинского хлопа.
«Еврейская автономия», закреплявшая национальную сплоченность и солидарность еврейства вопреки внутренней социальной дифференциации и во много раз увеличившая авторитет и власть над всем еврейством его эксплуататорской верхушки, мешала взрыву классовых противоречий и в то же время в глазах восставших хлопов закрепляла представление о «единстве евреев», об общей их ответственности за преступления верхушки. В результате низы еврейства, еврейский плебс, подверглись жесточайшему, катастрофическому разгрому со стороны восставших украинских хлопов.
Катастрофа, обрушившаяся на массы еврейства в крестьянской войне, в свою очередь была широко использована заправилами «еврейских общин» и особенно ее идеологами — официальной религией (и в том числе еврейскими хронистами и позднейшими еврейскими историографами) для дальнейшего углубления обособленности еврейских масс от всего нееврейского населения, в первую очередь, от хлопов.
Г. Хронисты (их классовое лицо в свете биографических данных) и еврейские хроники как литературные памятники
С каких социальных позиций освещаются события середины XVII в. в изучаемых нами «еврейских хрониках»?
Мы располагаем чрезвычайно скудным биографическим материалом о хронистах. Принадлежность каждого из них к той или иной общественной прослойке не всегда может быть установлена даже с относительной точностью.
О Натане Ноте Ганновере, авторе наиболее значительной по своей источниковедческой ценности и литературным достоинствам хроники, мы знаем больше, чем о ком-либо другом из интересующих нас авторов[22].
По некоторым признакам (способ титулования) можно предположить, что его отец, живший в Остроге и там погибший во время захвата города повстанцами, принадлежал к клиру. В хронике мы не находим прямых указаний, чем занимался Ганновер. В 1646 г. он произнес в Кракове проповедь (она была издана в Амстердаме в 1652 г.); из этого факта, а также из того обстоятельства, что во время своих странствований по Европе (куда он бежал после событий крестьянской войны) Ганновер выступал со своими проповедями в синагогах различных стран (Германии, Голландии и Италии), Израильсон делает вывод, что Ганновер был по своей профессии проповедником.
Но из ряда оброненных в хронике Ганновера замечаний автобиографического характера, нам представляется совершенно бесспорным, что Ганновера правильнее всего будет характеризовать как еврейского ученого — «зятя на иждивении» у богатого жителя г. Заслава Авраама (очевидно, купца), причем Ганновер выступал иногда как любитель-проповедник (а не профессионал) с синагогальных амвонов[23]. В еврейском быту того времени это было весьма распространенным явлением; не приобщенные к богословской культуре богачи-купцы стремились выдавать замуж своих дочерей за ученых юношей, преимущественно отпрысков видных раввинских родов. Предоставляя последним возможность отдавать все свое время изучению талмуда, они подымались на ступень выше в общественном мнении, больше всего ценившем «ученых». Так, путем браков, осуществлялся «союз богатства и знания», который был издавна идеалом еврейской буржуазии. И не кто иной, как сам Ганновер, выступает красноречивым апологетом этого института «зятьев на иждивении», видя в нем один из важнейших залогов процветания наук (богословских «наук») среди польского еврейства. В хронике Ганновер уделяет много внимания этим «ученым зятьям». «Да и вообще не было во всем королевстве ни одного еврейского дома, в котором не изучали бы торы: или сам хозяин был ученый, или сын, или зять». Тут же Ганновер приводит соответствующую талмудическую цитату: «Кто почитает ученых, у того будут зятья ученые», и удовлетворенно констатирует: «вследствие сказанного всякая община изобиловала учеными»[24].
Не связанный непосредственно с «низменной материей», но являясь по существу «стипендиатом» социальной верхушки еврейства, в свою очередь смыкавшейся с верхушкой всего феодального общества, — Ганновер мог полностью отдаваться парению в мире «духа». И надо сказать, что свои неограниченные досуги он использовал самым плодотворным для себя образом. Читая хронику Ганновера, мы обнаруживаем, что автор не только овладел верхами еврейской богословской науки и был блестящим знатоком еврейской письменности, но и не был чужд увлечениям, охватившим тогда и наиболее рафинированные прослойки еврейской интеллигенции, став одним из адептов «лурианского» каббалистического учения.
В эти годы, еще носившие название «золотого покоя», накоплявшаяся революционная энергия народных масс уже улавливалась наиболее чуткими и пытливыми представителями эксплуатирующих классов. Еще были свежи в памяти крестьянско-казацкие выступления конца XVI и начала XVII в., и многие предвидели неизбежность новых и новых хлопских и казацких «бунтов». В этой атмосфере смятения и горьких предчувствий, охвати