Свечерело. Рохл сидела и плакала, зная, что это они с Зеликом во всем виноваты. Зелик дернул ее:
— Вставай, Рохл, поедем домой.
Они забрались в лодку. Тяжелые облака вдруг стали отделяться от Вислы, встали стеной, похожей на развалины, и стало совсем темно. Молния подожгла Вислу. Рохл растерялась от вспышки света. Ослепленная, забыв о том, что она в лодке, Рохл вскочила. Громыхнул гром, будто раскололся каменистый берег, и хлынул ливень.
Рохл в лодке не было. Зелик скинул куртку и бросился в воду, ища ее, но Рохл пропала.
Висла штормила.
Черные валы как разъяренные звери с пеной в пасти вставали на задние лапы, ревели и бросались на Зелика. И молнии, похожие на огненные ленты, со всех сторон слепили глаза. Лодка была уже далеко от него, ее саму по себе несло по Висле. Вал поднял его, и Зелик почувствовал, что ему стало легче, он расслабил руки и ноги и увидел, как к нему плывет дворец с зелеными огоньками. Ванда, окутанная белесыми молниями, висит в воздухе. Она зовет его к себе, показывает ему Рохл, посылает ему молнии, и молнии, похожие на длинные языки, становятся все тоньше. Молнии щекочут, целуют, жгут, и вот над ним уже стоит мама, выжимает лимон на сахар и кладет сахар ему в рот. Вдруг Ванда распускает свои водяные волосы, волосы тянутся к нему, опутывают, сквозь них как сквозь тысячи желобков струится вода и гасит молнии, Зелику становится хорошо, так хорошо, и он плывет.
МОЙШЕ БРОДЕРЗОНБаба Яхна
Перевод А. Глебовской
В небе полная луна,
И слышна лишь тишина,
Ночь все небо засинила,
Это час нечистой силы.
Из горбатой из избушки
Вылезает мышь-норушка,
Воздух втягивает мышь,
Тишь вокруг, ночная тишь.
Тишь вокруг все тише, тише,
А луна все выше, выше,
Мышка шмыг обратно в дом
И хозяйке бьет челом.
Бьет поклоны раз за разом
И сверкает острым глазом:
«Для нечистых сил, для нас
Настает урочный час».
Черный ворон, цвета ночи,
В комнате кружа, клекочет:
«Наступает время тьмы,
Ночь черна, черны и мы».
Кот усатый, черноухий
Боком ластится к старухе,
Поднимает хвост трубой,
Выгибается дугой.
Вдруг с кровати одеяла
Точно ветром посдувало,
Покряхтев, поохав, вот
Бабка наконец встает.
Лезет в ступу, по дороге
Чуть не покалечив ноги,
Ступа из избушки прочь
Сразу вылетает в ночь.
Прилетают птицы стаей,
Бабу Яхну окружают,
И под птичий крик шальной
Ступа мчит сквозь мрак ночной,
Сквозь пронзительные крики,
Сквозь мельканье крыльев диких,
Сквозь огонь, сквозь шум и гам,
Сквозь волшебный тарарам.
Прилетают птицы стаей,
Бабу Яхну окружают,
И сквозь громкий птичий грай
Мчит она в далекий край.
Громок гомон бесноватый,
Глаз блестит подслеповатый,
Длинный нос висит крючком,
Ливень льет, грохочет гром.
Гром грохочет, эхо вторит,
Баба в небе ступу шпорит,
И прядает ступа ввысь,
Где все тучи собрались.
Вверх несется ступа рысью,
В глубину небесной выси,
Видно, что не гладок лёт:
И толкает, и трясет.
В этой тряске да болтанке
Ступа — точно в лихоманке,
Ту, что в ней, трясет стократ
С головы до самых пят.
Бабу молния пронзает,
Баба в облаках витает,
Пышет серою она,
Раскалившись докрасна.
К молнии старуха скоро
С бессловесным разговором
Приступает; а потом
Речь их прерывает гром.
Гром все громче громыхает,
Баба небо подметает —
Грязь метет с небесных круч,
Поднимая вихрь из туч,
Поднимая вихрь и бучу,
Наметая тучи в кучу
И сбивая в серый ком,
Всё на небе кувырком!
Баба небо подметает,
Осень в гости зазывает,
Желтый нацепив покров,
Доит тучи, как коров.
Доит дождик над полями,
Над полями, надломами,
На жнивьё и на покос,
Бормоча себе под нос,
Заклиная дождь осенний,
Насылая стужу в сени,
Хмарь и холод за окном
И болезни в каждый дом.
Отмеряя холод мерой,
Вяжет небу саван серый,
И бормочет всё она
От зари и дотемна,
От зари до темной ночи;
Дни становятся короче,
И от стужи обмерев,
Листья падают с дерев.
Тучи небо голубое
Застилают толстым слоем,
Дождь холодный льет из них,
Пробирает бабу чих.
Наконец, покончив с делом,
Потрудясь душой и телом,
Баба с холода долой
Отправляется домой,
В домик свой на курьих ножках.
Пляшет мышка у окошка,
Писком оглашает дом,
То-то радость нынче в нем!
Рад и ворон, рад и котик,
Что настал конец работе,
Вот так новость, вот дела,
Наша бабушка пришла!
Собирают угощенье:
Жирный гусь, пирог, варенье,
Бабушку ведут в кровать,
К ней садятся пировать.
Порешив с делами всеми,
Коротают дальше время:
Карт колоду достают,
И тасуют, и сдают.
И за кружкой молочка
Всё играют в дурачка
С Бабой Яхною в избушке
Ворон, кот и мышь-норушка.
Пивоваренка
Перевод В. Шубинского
Стоял домишко старенький,
Была в нем пивоваренка —
Домок в одно окно,
Не чиненный давно.
Старик-смотритель много зим
Здесь обитал — и дочка с ним.
Он домик сторожил —
Да сам же в нем и жил.
А дочь была певуньей,
Плясуньей да игруньей,
И оживляла дом
Задорным голоском.
Но для кого ей петь, кому?
Живет паук у них в дому —
Но, в думу погружен,
Молчит все время он.
Кровати две, да две хромых
Скамейки в комнатке у них.
Молчат они сам-друг —
И никого вокруг.
Четыре стенки с крышею,
Над ними понависшею —
Такой вот жалкий дом,
И жизнь такая в нем.
Под крышей той соломенной
По-над стрехой надломленной,
Был тесный чердачок,
Закрытый на крючок —
А там, врасплох захваченный,
Той дочкой одураченный,
Чертенок тосковал
И недоумевал:
Зачем он здесь да почему?
Все было невдомек ему.
Ведь он уж год почти
Сидел здесь взаперти.
Он звался Забывалкою,
И жизнью жил он жалкою:
Зевал он, чуть живой,
Качал он головой.
В пустом бочонке он сидел,
Без развлечений и без дел.
Дверь заперта на крюк,
И — никого вокруг.
Чертенок тот, шутенок тот,
Пузатый постреленок тот
Сидел так много дней
И стал еще жирней.
— Иди сюда, мой сладенький,
Кис-кис, кис-кис, мой гладенький!
Девчонка подойдет,
Чертенка позовет.
И на руки его берет,
И сразу смех ее берет,
И с ним одним она
Играет допоздна…
Отец везет по вечерам
Пивные бочки по дворам,
И думает о ней,
О доченьке своей.
И вдруг берет его испуг,
Тоска накатывает вдруг,
Измотан, утомлен,
Себя пытает он:
Что с дочкой его станется,
Когда одна останется,
Как в рост она пойдет,
А век его пройдет?
Как на дрожжах, растет она,
Красивей что ни год она —
В пивном котле она
Из пены рождена!
Пустые бочки тарахтят,
И, свету Божьему не рад,
В тоске невесть куда
Он едет, вот беда!
В кривом каком-то тупичке
Остановился он в тоске.
И там стоит, застыв,
От горя еле жив.
Но — пиво уж распродано,
Пора домой, пора давно.
И, мрачного мрачней,
Спешит он к дочке, к ней,
Домой, в домишко старенький,
В родную пивоваренку —
Домок в одно окно,
Не чиненный давно.
Усталый, измочаленный,
Хрипя уже отчаянно:
«Что будет с ней потом?»
Вошел к себе он в дом.
И — ни словечка сверх того,
И — ни прибавить ничего.
Мокры его глаза,
И в бороде слеза.
И голову повесил он,
Раздавлен и опустошен…
Лишь дочка старика
Развеселит слегка.
Она с улыбкой нежною
Затянет речь неспешную,
И за руку возьмет,
И скажет — «Ну-ка, вот…»
И — вверх, к стрехе надолмленной
Под крышею соломенной,
На тесный чердачок,
И, отперев крючок —
К тому бочонку, где сидел
Без развлечений и без дел
Чертенок-карапуз,
Рогат и толстопуз.
«Спускайся, толстопузенький,
По лесенке по узенькой.
Посмотрим-ка сейчас,
Чем ты потешишь нас!»
И в комнатушку с чердака
Слетел испуганный слегка
Чертенок-сосунок —
Да чуть не сбил их с ног!
И на полу пустился в пляс,
Как маленький волчок, вертясь,
Запрыгал он, шальной,
На ножке на одной!
Как будто мальчик-баловник,
Он кажет розовый язык,
И жару поддает,
И на руки встает,
И так вертится озорно,
Что уж в глазах у них темно,
И пятками блестит,
И склянкой тарахтит,
И в грудь стучит он кулачком,
И то поет он тенорком,
То кашлянет, чихнет,
То глазиком моргнет.
И так смешно резвился он,
Топтался он, кружился он,
Что тут пошел весь дом
От смеха ходуном.
Берет отца и дочку смех,
Паук танцует возле стрех,
И паутинки сеть
Вдруг начала блестеть,
И так домишко старенький,
Домишко-пивоваренка,
Домок в одно окно
Не хохотал давно,
Не хохотал так много зим
Старик-отец (и дочка с ним),
Что домик сторожил
И сам же в нем и жил.
С поры, рассказывают, той,
Как бы волшебною чертой
От грусти отделен
Их дом со всех сторон.
Ведь Забывалка в доме том
В бочонке все живет пустом,