Der Sohn hilft seinen Eltern in allen Belangen und betreut sie in allen Nuancen ihres Lebens in Deutschland, das für sie ungewohnt bleibt. Im Wesentlichen besteht das soziale Umfeld der Eltern aus dem Sohn und dessen Familie. In die jüdische Gemeinde gehen sie mit Vergnügen, aber nur an Feiertagen. Das Bedürfnis nach Religion, welches naturgemäß in der Kindheit entsteht, ist bei den Peskins auch hier nicht entstanden.
СОФЬЯ МОИСЕЕВНА ПЯТОВА: ИЗ ПУХОВИЧЕЙ В ШВАРЦВАЛЬД(ПУХОВИЧИ – ЛЕС – БОБРУЙСК – ЛЕНИНГРАД – ФРАЙБУРГ)
Пуховичи
Соня Сухман (она же Софья Моисеевна Пятова) родилась в Пуховичах под Минском. Скорее всего – в 1933 году, но наверняка этого никто не знает: война слизнула все документы и записи. Но до войны она все же успела закончить свой первый класс.
Пуховичи тогда – это полу-деревня, полу-местечко: во всяком случае евреи с белорусами до войны уживались хорошо. Дом Сухманов стоял в самом центре, возле церкви.
22 июня 1941 года грянула война. Отца, Моисея Залман-Боруховича, призвали в армию, но отмобилизоваться он не успел: вместе со старшим братом он ушел в лес, став тем самым едва ли не первым партизаном в округе. А вот маме, Тэме (Татьяне) Абрамовне (в девичестве Вольфсон), как заведующей сберкассой, даже эвакуироваться было нельзя: пока стоявшая в Пуховичах летная часть не была рассчитана, любая попытка уехать приравнивалась к вредительству.
А когда все летчики были уже обслужены, и мать решилась, наконец, уехать, то было уже поздно. Через несколько километров их подводу догнали немецкие мотоциклисты и развернули обратно. «Дома» их ждал сюрприз: прошло лишь несколько часов, а замок на доме был уже взломан, а сам дом полностью разграблен! И даже из сберкассы вытащили и вскрыли несгораемый сейф, в котором и так ничего не было.
Так началась жизнь под немецкой оккупацией, и подлое мародерство вчерашних соседей – далеко не самое страшное из того, что предстояло пуховичским евреям. Их первым делом пометили: заставили нашить и носить на верхней одежде желтые заплатки – спереди и сзади.
Врезалась в память и первая «акция». Немцы выстроились в два ряда, и через этот строй пропускали всех евреев-мужчин – несколько сот человек: и стариков, и взрослых (в их числе и папины братья – Абрам и Сэмен), и ребят, которых не успели призвать в армию. Потом их погрузили на грузовики и отвезли на Попову горку возле кладбища: по рассказам, их заставили выкапывать себе ямы: потом расстреляли и засыпали землей, по другим рассказам – закопали живьем).
В конце июля или начале августа всех евреев согнали в гетто, каковым послужил огромный бывший дом отдыха в конце Пуховичей. Сухманы – дедушка, мать и трое детей (кроме Софочки – двое младших: сестричка Хайла и братик Залманка) – разместились впятером в одной комнате. Рано утром, в один из сентябрьских дней под Рош-Ха-Шана, гетто окружили немцы и всех стали выгонять на плац. Вдруг раздалось несколько выстрелов, и, словно подкошенный, упал дедушка.
Увидев это, мама быстро натянула на старшую дочь зимнее пальтишко и валенки и спрятала ее за печку в углу комнаты. Там, за печкой лежало все их имущество, увязанное в простыни. Подняв Соню на руки, мама посадила ее на самый верх, на все эти узлы, а та, полусидя на вещах и держась за печку, оказалась почти под самым потолком.
Того, что происходило на плацу, девочка не видела – только слышала шум, гам и крики снаружи. Потом все стихло, а в комнату стали заходить незнакомые люди – заходить и вытаскивать из-за печки вещи. Вскоре Соня оказалась уже на полу, вещей под ней больше не было, но не было и мародеров.
Когда стало совсем тихо, Соня выглянула за дверь, вышла на двор и пошла по дороге в сторону станции Пуховичи и поселка Марьина Горка. Навстречу ей шла незнакомая женщина: «Ты евреечка? Там же ваших убивают, куда ты идешь?!..»
И Соня развернулась и пошла обратно, в Пуховичи. Куда, к кому? Из неевреев она хорошо знала только одного человека, работавшего с мамой в сберкассе, по фамилии Маевский. Но не знала, где он живет. Расспросив об этом, пришла к нему домой. Вечером, когда он пришел, то первым делом спросил: «А ты спрашивала, где я живу?» – «Да!». – «Уже доложили, что я прячу евреечку!.. Утром ты должна уйти, а то заберут и меня».
Но ночью раздался стук в дверь – это пришли отец с братом, с Сахне. Отец, узнав об убийстве, примчался прямо к Маевскому. И, не дожидаясь утра, уже втроем они ушли в лес, не отказавшись от хлеба, который им дали с собой …
Лес
Окрестные леса братья Сухманы знали с детства и как свои пять пальцев. Но на подножном корму ни в каком лесу осенью не выжить. Поэтому, скитаясь по лесам, эта троица ночевала больше на сеновалах, чем в стогах, особенно часто в свинарниках: ночью выйдешь к свиньям и конфискуешь у них часть картошки и другой еды.
Однажды, в шальную ночную бомбежку ранило Сахне, и под утро он умер. Отец ушел и вернулся с лопатой: похоронив брата, он хорошо запомнил это место. По лесу тройка ходила почти одна, довольно долго, никаких партизан в лесу еще и в помине не было. В партизаны люди пошли тогда только, когда в деревнях появились приймаки из окруженцев или пленных, то есть солдаты, которых женщины «признавали» якобы за своих и забирали из леса или лагерей к себе. Но скоро полиция начала разбираться с ними – не коммунист ли? не комсомолец? не еврей? А разобравшись – частенько расстреливать. Вот после этого «приймаки», отогревшись и наевшись, и стали дружно уходить в леса, в партизаны, а за ними в лес потянулись и их бывшие хозяева.
На партизан натолкнулись только в 1942 году. Шли ночью и встретили большую подводу, папа приподнял рогожу: оружие! И тогда-то из леса вышли партизаны.
Услышанному рассказу отца с дочерью они не поверили, но в отряд их все же взяли.
Жизнь в отряде Тихомирова, которая после этого началась, 10-летней девочке показалась спокойной: ты не одна, ты в коллективе, среди своих. Спокойной и сытой, хоть поесть у партизан было не всегда.
Софья Пятова / Sofia Piatova
Было в отряде у Владимира Андреевича Тихомирова, 23-х летнего лейтенанта, более 100 человек. Собственно, это был не самостийный отряд, а переброшенный из-за линии фронта эскадрон (755-я кавбригада имени Сталина). Почти каждый день уходили на задания: пускать под откос поезда, отбивать угоняемых на запад девушек и т. д.
И вот пришло извещение, что немцы движутся в сторону отряда Тихомирова. Однажды, когда отряд был в деревне Зенонполье в Червеньском районе, прошел слух, что немцы приготовились к охоте на партизан.
Спросив «не боишься?» («Нет, не боюсь»), отправили Соню в разведку. Партизан посадил ее перед собой на лошадь и отвез через болота кратчайшим путем к одной деревне. С торбой на спине, она незаметно прокралась в нужный дом. Ханна, свой человек, рассказала, что надо торопиться, что каратели, 6 или 7 машин, уже у них в деревне. Накормила девочку, и та быстро через огород вышла к болоту, где ее ждали партизан с лошадью. Приехала, вся исцарапанная, с новостью: через час или через два немцы пойдут прямо на нас. Но «тихомировцы» их хорошо «встретили»: у Перунова моста близ деревни Маковье положили, наверное, всю экспедицию.
В мае 43-го, когда отряд был еще в Червеньском районе, в соседний Кличевский район стали прилетать самолеты с Большой земли, чаще ночью: привозили оружие, еду, лекарства, мыло, забирали раненых. Однажды решили вывезти из отряда и малых детей – Нину Красноперку, дочку врача, Генку Кошелева и ее, Соньку Сухман. Погрузили в самолет, а он не заводится. Пришлось выйти, он улетел, а назавтра уже не сел. А еще через день немцы окружили отряд, и двое малых, Генка и Сонька, оказались вдвоем и одни: ходили по лесу, бродили, если стреляли, убегали. У одного была пилотка, у другой советская 30-рублевка – и то, и другое они закопали.
Когда немцы лес прочесывали, то двух детей под деревом, прижавшихся друг к другу, не засекли. Но через несколько дней, когда те вышли на поляну, немцы выбежали и взяли их в плен.
Но ребята уже обо всем договорились, что говорить на допросе. Мол, были в Прибалтике, родителей потеряли и ходим по деревням, попрошайничаем, кусок хлеба просим, просимся переночевать.
Первым увели Гену, и когда он вернулся, то сказал, что его даже раздевали. И Соня сразу догадалась, чтó они хотели посмотреть. Но русского, необрезанного – отпустили.
О себе же она всем сказала, что зовут ее Кунцевич Зоя. Офицер дал ей сладкую шоколадку, повесил на стену русскую карту и сладким, как и шоколадка, голосом стал выспрашивать, где партизаны. А девчонка и те буквы забыла, что знала: в лесу другой надобен «алфавит»…
Так ничего и не узнав, офицер пригрозил: вот увезем в Бобруйск, там все расскажешь. После допроса посадили в какой-то лагерь в самом Кличеве. Хлеб иногда давали, иногда нет. А потом и правда повезли в Бобруйск. Машины туда ходили редко, как соберется караван побольше, настолько было неспокойно от партизан. Соня тряслась в машине и молила бога, чтобы машина взорвалась – лишь бы на допрос не попасть! Бомбежек она, кстати, вообще не боялась, бомбежки были для нее праздником!..
Бобруйск
Но в Бобруйске обоих сдали в детский дом. Там оба были недолго – приходили какие-то люди и разбирали детей в семьи. Но партизаны как-то узнали, куда забирали детей, прислали связного и увезли партизана Генку. Тогда стали за девочкой следить, ждали, что пришлют и за ней. О чем, естественно, мечтала и партизанка Сонька.
А потом ее перевели обратно в Бобруйский детский дом, где уже вовсю гулял слух, что немцы у детей берут кровь для раненых. Спасла ее воспитательница, Марья Александровна, – улучила момент и в холодный ноябрьский день отвела Соню к своей двоюродной сестре, тоже Марье Александровне. У нее уже были двое своих малолеток – мальчик и девочка, Эдик и Эммочка. Жила с ними еще бабушка, и муж – Петр Федорович Бокий, начальник снабжения по Бобруйску. Семья золотая! Свою «старшенькую» они обули-одели, постригли и помыли (она была вся завшивленная, вся грязная – последний раз мылась в мае, у партизан). Да и Соня очень полюбила малышей, возилась с ними, помогала во всем по хозяйству.