en. Sie hatten bereits die Genehmigung, aber es begann der Irak-Krieg, und sie haben beschlossen, abzuwarten.
Als es vom Hörensagen bekannt wurde, dass Deutschland jüdische Zuwanderer aufnehmen wird, beantragten sie gleich eine Einreisegenehmigung. Im deutschen Konsulat in Kiew mussten sie sogar keine Schlange stehen: Dank Abrams Bescheinigung über seine Ghetto-Gefangenschaft durfte die Familie ohne Schlangestehen durch. Das Visum wurde fantastisch schnell erteilt: Die Wartezeit betrug nur drei Monate. Die Vorbereitungen zur Auswanderung wurden sehr schnell getroffen – schon am 23. Januar 1992 saßen sie nahezu ohne Gepäck im Flugzeug, nachdem sie geschafft hatten, den Flug sehr günstig zu bekommen. Abrams Mutter war aber nicht dabei: Sie starb im November 1991 im Alter von 76 Jahren.
Der jüngere Bruder blieb in der Ukraine. Als er sich später zur Auswanderung entschloss, musste er vier Jahre lang auf sein Einreisevisum warten (jetzt lebt er auch in Freiburg).
Sie verließen ihre Heimat ohne jeden Zweifel und ohne Reue: 1991 war die wirtschaftliche Lage in Odessa katastrophal. Aus Frankfurt-am-Main mussten sich die Weinbergs ins Aufnahme– und Verteilungslager Esslingen bei Stuttgart und von dort aus nach Weil am Rhein begeben. Erst im April 1992 zogen sie ins Wohnheim im Freiburger Stadtteil Kappel. Acht Monate lang besuchten sie Sprach– und Integrationskurse. Dabei war Jiddisch für Arkadi ein Hindernis und eine Hilfe zugleich. In der Schule lernte er Französisch und – ganz nominell – Deutsch, das er im Endeffekt nicht beherrschte. In Deutschland war seine Zielsetzung klar und eindeutig: Er braucht einen Job, deswegen muss er Deutsch lernen!
Seine berufliche Laufbahn begann schon im Juni 1993: Ein Jahr lang arbeitet er als Assistent eines Installateurs.
Als sich Abram sein erstes Auto kaufte, setzte er es sofort zum Zweck seiner Laufbahn ein. Weinberg lieferte Pakete, Mittagsmenüs, Pizzas aus. Dann bestand er die Taxiunternehmerprüfung und saß 20 Jahre lang hinter dem Lenkrad. Abram war ein guter Taxifahrer: Er war stadtkundig, kannte selbst die kleinsten Sackgassen, und war immer bereit, mit dem Fahrgast Small Talk zu führen (selbstverständlich auf Deutsch).
Taxifahrer verdienen wenig und haben entsprechend geringe Renten, aber Arkadi hielt die Ohren steif und ging immer wieder Nebenjobs nach. Die Hauptsache ist, er verdient sich seine Brötchen selbst, statt sie vom Staat geschenkt zu bekommen.
Die Kinder sind schon groß geworden. Die Tochter machte eine Ausbildung als Friseuse und ist im Moment in einer Handelskette tätig. Der Sohn ist Webdesigner und führt sein eigenes Unternehmen, das nur ihn und seine Frau beschäftigt. Sie sind nach Bulgarien umgezogen, denn sie fanden es schön dort.
P. S. Ich habe dieses Interview mit Arkadi Weinberg im Foyer der Freiburger Synagoge gemacht, wo er zu einer Gemeindechorübung erschien. Neben ihm stand seine Gitarre im Koffer. Als wir fertig waren, lächelte er mit seinem einzigartigen weichen Lächeln und sagte, indem er mir die Hand reichte: «Ich gehe jetzt. Ich muss noch singen…»
МИРОН АБРАМОВИЧ ЛЬВОВ-БРОДСКИЙ:«ЕСЛИ БЫ НЕ ТВОЯ ГРАФА…»(ДНЕПРОПЕТРОВСК – АНДИЖАН – ДНЕПРОПЕТРОВСК – ИРКУТСТУК – НОВОСИБИРСК – ЗАПОРОЖЬЕ – ФРАЙБУРГ)
Детство в Ферганской долине и на Днепре
Мирон (Марк) Абрамович Львов-Бродский родился 22 октября 1939 года. Все его предки – из Днепропетровска. Родителей он помнит плохо, но в памяти остались образы Иосифа Пожарского, деда по матери, и бабки по отцу. Дед был религиозен, соблюдал шаббат и приучал к этому внуков.
В 1928 году, когда отцу, Абраму Эльевичу, исполнилось 24 года, он женился на Евгении Иосифовне. Поселились у родителей мужа, благо дом у них был свой и большой, и при нем большой сад.
Довоенные годы и не могли отразиться в памяти, а вот начало войны и эвакуация зацепились. Отец тогда работал на электрозаводе, мама не работала.
Отцу покидать производство не разрешили, и мать с пятеркой детей отправили поездом в Андижан в Ферганской долине в Узбекистане. Через несколько месяцев эвакуировался и завод, но отца уже забрали в армию.
Почти всю войну мать с детьми прожила в Андижане. В памяти, как кадры в кино, мелькают арыки, базар, женщины в паранджах. Узбеки, у которых поселили Львовых-Бродских, иногда приглашали их на плов. Эвакуированным они давали вилки, а сами ели руками – облизывая от локтя. Дети часто болели, и Марк в том числе тоже.
Но Холокост эту семью миновал. По отцовской линии было пять братьев, из них двое погибли на войне: один был танкистом, второй – пехотинцем. Осталось три брата. В живых уже нет никого из них, но их дети и внуки живут в Израиле. По материнской линии от двух жён у дедушки было семеро детей. Сейчас жива только одна дочь, тётка Мирона. Она с семьёй в Израиле, ей уже за 95 лет.
Возвращались из эвакуации в 1944 году – в товарных, естественно, вагонах. Каким-то чудом мать достала 3-х литровую бутыль мёда и несколько пачек сухого печенья: всю дорогу – неделю или полторы – она кормила детей только печеньем с мёдом. После этого Марк лет до 40 органически не мог переносить даже запах мёда: печенье ел, а мёд – нет.
Мирон Львов-Бродский (Конец 1950-x) / Miron Lwow-Brodskij (Ende 1950er)
Добравшись до Днепропетровска, стали жить в уцелевшем бабушкином доме. Но хозяевам досталась лишь половина дома: во второй поселили большую семью возчика Дрогалюка. Были у него и лошади, и корова, свое молоко: в общем, жили Дрогалюки по тем временам неплохо.
Где-то в 1946 году отец демобилизовался. Приехал, привёз трофейный материал, детям пошили новые костюмчики, к которым они сами пришили погоны и так ходили. По маминым рассказам, отец до войны был добрым, покладистым человеком, а после армии стал много выпивать и гулять. И в 47-м году они разошлись.
Многодетной матери дали квартиру на улице Гоголя – там, где когда-то был Дом культуры фабрики им. Володарского, а сейчас стоит новая, с иголочки, синагога. Там-то они и прожили вполне благополучно вплоть до призыва Марка в армию в 1958 году.
Синагоги после войны в городе не было, так что миньяны собирались по домам – собирались тайно: наказания были строгими. Сам же город стоял в руинах, многие жили в развалюхах, а мальчишки были настоящими детьми развалин.
Марку запомнился случай, когда его первый раз носом ткнули в еврейство. Во время какой-то игры он ударил свою соседку – такого же возраста, как и он сам, оба учились во втором классе. Ударил потому, что их дразнили «жених и невеста», а Марк хотел доказать, что она «не невеста». Девочка пожаловалась старшей пионервожатой, но не на то, что он ее ударил, а на то, что она якобы видела, как я красным галстуком дома мыл полы. Собрался совет пионерской дружины, построили саму дружину, и пионервожатая сказала примерно так: «Этот народ сам не так участвовал в этой войне и не оценил пролетарскую кровь, поэтому и моет полы красным галстуком».
Сдерживая слезы, маленький Марк пытался доказать, что галстук настолько маленький, что им невозможно мыть полы, но не сдержал – расплакался. Из школы его тогда не выгнали, из пионеров тоже. Но когда ему стукнуло 14 лет, и его принимали в комсомол, то вспомнили это дело. Раздражала и двойная фамилия, Львов-Бродский: ишь, жиды понахапали себе все, и фамилии тоже!
Мирон Львов-Бродский (1992) /Miron Lwow-Brodskij (1992)
Мама тогда работала калькулятором (что-то вроде помощника бухгалтера) на фабрике, производившей спорттовары. Она целый день была на работе: тогда было так заведено, что, если начальник до 10 вечера на работе, то и все должны быть там же. Поэтому дети были предоставлены сами себе и основное время проводили не за уроками, а на улице. У всех ребят были рогатки, после школы ходили стрелять воробьёв. Вечером собирались, ощипывали этих заморышей, жарили их на костре. Есть там особенно было нечего, но хоть что-то там во рту, хоть какой-то привкус мяса.
Учеба и трудовая жизньв Сибири и снова не Днепре
Окончив школу в 1957 году, Марк (он же отныне Мирон) попытался поступить в строительный институт, но не поступил. Трудно сваливать это на пятый пункт – отличником он отнюдь не был. Тогда мама устроила его учеником токаря на завод строительных машин в Днепропетровске.
А через год, в 1958 году, Мирона призвали в армию: служили тогда три года. Хотя о евреях в казарме отзывались очень плохо, но лично на себе особой агрессии Мирон не испытал. В армии же взялся за ум: закончил подготовительные курсы для поступления в институт. В то же время он уже понимал, что в Днепропетровске поступать нет смысла, поскольку на Украине в те годы евреев в ВУЗы практически не брали.
Выход нашелся, но… в Сибири! Друг из Иркутска пригласил Мирона к себе, и там он благополучно поступил в Политехнический институт. Вопреки «сибирским» традициям, Мирон там не спился, а взялся за ум и даже женился. На четвёртом, на пятом курсе был отличником, получал повышенную стипендию. А окончив политех по специальности «Цветные металлы», распределился в Новосибирск: всё-таки большой город.
В Сибири антисемитизма не ощущалось. Буквально на второй год Мирона избрали председателем Совета молодых специалистов, а за три с половиной года на заводе он прошёл от электроплавильщика, мастера, начальника смены до старшего мастера плавильного цеха – это рост довольно-таки быстрый.
Но росла и семья: двое детей! Практически сразу Мирон получил комнату в трёхкомнатной квартире, где жили ещё две семьи. Встал на очередь и на отдельную квартиру, но ждать пришлось бы как минимум лет пять или шесть.
Поняв это, отработав в Новосибирске три с половиной года, он решил вернуться в Днепропетровск: там все родственники, буквально тянуло туда.
И тогда Мирон перевёлся в трест «Днепродомкапремонт». Его управление было в Запорожье, так что он поначалу попал туда, а не в Днепропетровск. Работал инженером, начальником группы, начальником производственно-технического отдела. Специалистом он был хорошим.