ически. Необходимо устроить историческое общество, которое должно издавать постоянный орган и опубликовывать первоисточники. Необходимо создать архив и музей, организовывать комиссии и пр. Дубнов заканчивает свой призыв следующими словами: «Итак, пойдемте и будем работать! Работа наша будет происходить на почве прошедшего, но жатва ее всецело будет принадлежать настоящему и будущему. Призываю всех благомыслящих людей, как евреев так и не евреев, содействовать этому святому делу — созиданию русско-еврейской историографии. Покажем, что мы, русские евреи, не только ветвь наиболее исторического народа, но что мы сами имеем богатое прошлое и умеем ценить его. Мы сумеем воспользоваться и его уроками. Народ-старец, убеленный сединами, умудренный многовековым опытом, имеющий поистине беспримерное прошлое — неужели такой народ может отворачиваться от своей истории?»
Брошюра Дубнова имела громадный успех. В своих мемуарах он отметил: «Пафос историзма, сквозивший во всем изложении этой книги, произвел впечатление в разнородных кругах интеллигенции. Первый отклик пришел из Петербурга». Там собиралась под руководством юриста Пассовера группа интеллигентов, завоевавших впоследствии громкое имя в русско-еврейской общественности, по воскресеньям, для обсуждения плана собирания материалов по правовому положению евреев в России. Максим Винавер, один из участников этих совещаний, впоследствии рассказал, как в одно из воскресений в ноябре 1891 года, во время случайного перерыва заседания, «покойный В. Л. Берман добыл из кармана только что появившуюся в свет тонкую, коричневого цвета, книжку, озаглавленную «Об изучении истории и т. д.» Берман предложил своим товарищам учредить историко-этнографическое общество по плану Дубнова. «Мысль была радостно подхвачена и сразу же с размахом юности расширена и обобщена».
Решено было обратиться к Дубнову с запросом, чем они могут быть полезны в деле организации исторических работ. Дубнов ответил, что важно было бы «заняться собиранием всех относящихся к евреям документов, разбросанных в сотнях томов актов, издаваемых различными архивными комиссиями с тем, чтобы потом объединить их в особых сборниках актов и ре-гест». Предложение было встречено с энтузиазмом, и образована была «Историко-этнографическая Комиссия» при Обществе Распространения Просвещения среди евреев, которая подготовила трехтомное издание «Регест и Надписей». К петербургской группе присоединились работники, переехавшие из Москвы, во главе с Леонтием Брамсоном и Юлием Бруцкусом.
Одновременно комиссия занималась собиранием еврейских исторических материалов, главным образом, общинных книг. Ей удалось получить копию литовского пинкоса, хранившуюся при Гродненской общине. Этот замечательный документ был впоследствии издан Дубновым в еврейском оригинале с русским переводом д-ра Тувима.
В то время, как коллектив добровольных сотрудников работал в Петербурге, Дубнов развивал кипучую деятельность по собиранию материалов в Одессе. В конце того же 1891 года он опубликовал в «Восходе» статью «О совокупной работе по собиранию материалов для истории русских евреев» и вслед за тем выпустил (в 1892 году) древнееврейскую брошюру, с целью «привлечь к делу собирания материалов все еврейское общество, представителей общин, раввинов и «книжных людей» в городах «черты оседлости».
Воззвание, помещенное в «Восходе», рассылалось в отдельных обращениях. Древнееврейская брошюра имела большой успех. «С тех пор, — отметил Дубнов в своих мемуарах, — ко мне стали поступать из разных мест документы или сообщения о них; число моих сотрудников постепенно росло». Дубнов вел обширную корреспонденцию. Мне пришлось ознакомиться с сотнями писем, полученных им во время одесского периода жизни. Отклики получались из других еврейских центров, из Варшавы, Вильны, Киева, Люблина, Винницы, но также из таких глухих местечек как Биржи, Едвабно, Кайданы и пр. Десятки лиц занимались копированием исторических документов. Иные корреспонденты запрашивали, стоит ли снимать копии, не разбираясь в исторической важности документов. Иной шамес требовал вознаграждение за присылку пинкоса общины или погребального братства. Среди корреспондентов-сотрудников были ортодоксальные раввины, казенные раввины, учителя, коммерсанты, книготорговцы, ремесленники, студенты, врачи и такие специалисты, как профессор Моисей Шор, С. И. Рабинович, переводчик Греца на еврейский язык, польский историк Александр Краузгар, коллекционер и историк Матвей Берсон, доктор Иосиф Хазанович из Белостока, чья книжная коллекция послужила основой для Иерусалимской Университетской Библиотеки, библиограф Самуил Винер, историк Люблинской общины Нисенбаум и мн. др. Но большинство корреспондентов были люди простые, без всякого образования. Один корреспондент писал, что надо «копать в развалинах нашего прошлого». Но он же назвал Дубнова «архитектором еврейской истории в России».
Дубнов в самом деле стал архитектором, строителем еврейской историографии в России. В этом его громадная заслуга. Он провел эту работу один, отделенный от петербургской группы «огромным пространством, лежавшим между севером и югом России» с привычным своим упорством и последовательностью.
Мечта Дубнова об Историческом Обществе осуществилась только 17 лет после появления его призыва к собиранию исторических материалов. 16 ноября 1908 года состоялось в Петербурге учредительное собрание Еврейского Историко-Этнографического Общества. Те немногие участники этого собрания, которые остались в живых, — я имел счастье не только присутствовать на собрании, но с того момента принимать близкое участие в работах общества — помнят речи Дубнова и Винавера. «Не могу скрыть от Вас, — говорил Дубнов, — что в этот торжественный момент меня волнует смешанное чувство радости и печали. Радуюсь тому, что, наконец, возникает учреждение, призванное удовлетворять насущным потребностям нашей национальной жизни; скорблю о том, что так поздно возникает оно, что ядро еврейского народа только сейчас дождалось того, что уже давно имеют меньшие группы его на Западе». Указав на симптомы умственного пробуждения среди русского еврейства в 1907-ом и 1908-ом году, после провала первой русской революции, Дубнов закончил: «В темные промежутки реакции мы должны накоплять духовную энергию для того, чтобы в грядущую освободительную эпоху ее использовать».
Винавер произнес блестящую речь о том «Как мы занимались историей»4), которая была выслушана собранием «с затаенным дыханием».
Историко-этнографическое Общество выполняло в течении 14 лет большую работу по плану С. М. Дубнова, задуманному в 1891 году. Будущий историк русского еврейства расскажет более подробно о достижениях этого общества, о его значении в развитии русско-еврейской историографии.
Итамар Эльбоген. ПАМЯТИ СЕМЕНА МАРКОВИЧА ДУБНОВА
Вместе с библейским многострадальным Иовом хочется воскликнуть: ужасное, чего я опасался, то и постигло меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне...
То, что так долго не было никаких известий о Симеоне Дубнове и что он сам ничего не давал о себе знать, сильно волновало и печалило его друзей. Я видался часто с Дубновым, когда он жил в Берлине, и можно сказать, что эти 10 лет были самыми счастливыми и успешными в его жизни. Хотя ему приходилось жить вдали от друзей, он не был одинок. Он умел приобретать новых друзей, его благородство, его мягкость, всеобъемлющая широта его взглядов, привлекательность беседы с ним привлекали к нему сердца людей. Человек его типа никогда не мог быть изгнанником, его мир был его письменный стол, за которым он трудился от зари до зари, углубляя и расширяя свою работу. Жизнь его была так размерена, что можно было ставить часы по расписанию его дня.
В Берлине, да и вообще в Германии, он не был чужаком. За 25 лет до того, его очерк Еврейской Истории появился в немецком переводе. Десять лет спустя были переведены два первых «письма о Старом и Новом Еврействе». Оба перевода были сделаны профессором Израилем Фридлендером, который и Америку ознакомил с трудами Дубнова. Впоследствии он перевел также «Историю Евреев в Польше и России» Дубнова. Сам Фридлендер погиб на Украине в 1920 году, куда он» поехал по делу помощи евреям, и где он пал жертвой за еврейское дело.
В Берлине Дубнов имел возможность пересмотреть манускрипт своего основного труда, «Всемирной Истории Еврейского Народа». В течении 30 лет он исследовал историю евреев. Он был пионером по исследованию истории евреев в Польше и России. Он пробудил историческое сознание среди русских евреев, призывал к собиранию оставшихся исторических первоисточников. Можно смело сказать, что многочисленные исследования и труды, появившиеся позднее в этой области, обязаны своим происхождением неутомимому труду и огромному влиянию Дубнова. Но он сделал и нечто большее, он боролся за новую философию еврейской истории и старался создать собственную теорию. Письма, о которых упомянуто выше, являются первым решительным шагом на этом пути. В них он стал на ту точку зрения, что евреи являются духовно-исторической нацией среди политических народов, и что историю евреев надо рассматривать с точки зрения национального сохранения и свободной от ассимиляции эволюции среди других народов. Как синтез между полной изоляцией и полной ассимиляцией он провозглашает «автономизм», т. е. автономную эволюцию еврейства в тесной связи с современной литературой и культурой.
Положив в основу свою философию истории, он приступил к изображению всей еврейской истории, и по мере своих исследований освободился от обычного понимания еврейской истории, как исключительно религиозного и духовного феномена, и пришел к тому выводу, что еврейство является национальным телом, жизнь которого даже в периоды страданий не поглощалась «мышлением и страданием», а активно преобразовывалась в самостоятельную социальную единицу. Поэтому он считал объектом истории народ, национальную индивидуальность, ее происхождение, рост и борьбу за самосохранение. Еврейское национальное тело формировалось в условиях политических катастроф. Безвозвратная потеря политической независимости вызвала рассеяние групп, и одновременно с этим непреодолимое стремление к самоуправлению, к максимальной социальной и культурной автономии среди чужих народов. Вся духовная жизненность нации была подчинена этой конечной цели: «юдаизм преобразовывался по образу и подобию существующих социальных условий, а не наоборот».