Здесь не место для обсуждения этой теории. Много было написано за и против нее. Для историографической практики
Дубнов применял биосоциологическую точку зрения. В центре его внимания стоит биологический процесс сохранения национального тела, и, дополняя труды своих предшественников, он подчеркивает социальные и экономические факторы. Как заметил один критик, его больше интересует жизнь, чем книги, борьба за существование для него важнее борьбы за идеи.
Этими взглядами Дубнов руководствовался при создании своей десятитомной еврейской истории, вышедшей под названием «Всемирная История Еврейского Народа». Для того, чтобы одному человеку решиться написать такую историю, охватывающую тысячелетия во времени и весь мир в пространстве, самые различные области, климаты и культуры, нужна была большая смелость. Дубнов преуспел в этом, благодаря своей большой учености, но еще больше благодаря мастерству конструкции и своему блестящему стилю. У него была замечательная техника чисто архитектурного построения и захватывающего изложения. Его история имела изумительный успех, он сделался историком культурного еврейства. Этот огромный труд был издан в течении пяти лет, и одновременно с этим ученый, приближавшийся к библейскому возрасту, работал над древнееврейским переводом своего труда. Едва окончив этот труд, он приступил к изданию своей работы о «Происхождении Хасидизма». Этот труд выходит теперь в совершенно новом виде: хасидизм представляется теперь Дубнову, как идеология социального и экономического переворота. Благодаря Дубнову хасидизм стал за последнее время более известен и получил более глубокую оценку.
К семидесятилетию Дубнова мы поднесли ему юбилейный том, соредакторами которого был др. Вишницер и др. Мейзль; последний написал библиографию трудов Дубнова. Тогда, в 1930 году, в ней было более 300 названий, и мы знаем, что Дубнов продолжал работать и после 1930 года; так, он опубликовал свои основные труды по-еврейски (идиш), несмотря на то, что ему опять пришлось странствовать и искать убежища в Риге.
Дубнов выше всего ставит синтез. Синтез является одной из его излюбленных задач, и в течении всей своей трудовой жизни он старался создать синтез различных фактов и точек зрения. Это отражает весь его характер. Его цель была — создавать, строить, объединять. Он не был борцом, агрессивным человеком, он всегда стремился к справедливости, к миру и правде. Иего завет нам, еврейскому народу: не распадаться на группы, но стремиться к синтезу, работать для правды и мира. Это — благословение Семена Марковича Дубнова, оставленное нам, и когда мы доживем до этого, его память будет благословенна!
С. Поляков-Литовцев. АГАСФЕРОВА ЛЕГЕНДА
1.
В жизни, как в политике, полезно быть предусмотрительным. Не следует рядить в радужные краски то, что черно или тускло. Проще говоря, не надо себя обманывать. Глупо принимать за любовь вежливую улыбку, а слово — за дело. С такими иллюзиями, может быть, спится лучше, но за то пробуждаешься от них с жестокой головной болью.
Столь же вредно, однако, впадать в другую крайность, смотреть на все через темные очки. На человека не так взглянули, ему уже кажется, что его собираются зарезать. Его сердечно приветствуют, он себя спрашивает, что в том толку? Излечит ли это приветствие его застарелый ревматизм? Такое отношение к вещам, правда, спасает человека от пустых снов, но хорошо ли ему спится?
Какая из этих крайностей составляет нашу ахиллесову пяту? Чем болеем мы — головной болью от обманчивых сновидений, или бессонницей от мнительности? Правду сказать, мы подвержены обоим недостаткам — чрезмерному оптимизму и безграничному пессимизму. Мы самые восторженные оптимисты — оптом, и самые мрачные пессимисты — в розницу. У нас оптимистическая религиозная философия, мы пламенно верим в цивилизацию и в прогресс, в чеховское небо с алмазами. Но как только дело касается нас, нашего положения, мы немедленно впадаем в почти безысходный пессимизм. «Плохо, плохо!»... Что и говорить, мы получили полную меру бедствий и горя. Много в образе людском видели мы диких зверей. Много получили мы отравленных даров. Нас слишком часто забывали в радостные дни и слишком много о нас говорили в дни ненастья. Все это святая истина. И все же, трудно отказаться от впечатления, что в беспрерывной нашей тревоге за будущее есть большая примесь нездоровой нервности, растравляемой чувством болезненного пессимизма. Людям обещана свобода от нужды и страха. Есть скептики, мы — верим, но... будет ли это исполнено в отношении евреев? Сорок четыре нации взяли на себя торжественную обязанность спасать от голода, наготы, бездомности многие миллионы жертв гитлеровской войны; мы верим, что это не пустое обещание, но... коснется ли это евреев? «Мы можем рассчитывать только на себя самих», слышим мы на наших собраниях. Рузвельт, Сталин, Черчилль в грозном манифесте предупредили немцев, что они будут сурово судимы за их жестокости, за массовые убийства. Мы верим, что будет суд, но... не упомянуты специально евреи, и вот мы в панической тревоге: ясно ли, что будут судить и за убийства евреев? До какой же бездны безверия надо дойти, чтобы хотя бы на одну секунду допустить такую чудовищную, такую оскорбительную для нашего достоинства мысль?! Точно мы в самом деле лягушки... «Немцы, мол, так это поймут»... Немцы? Немцы, которые с утра до вечера слышат, что война эта за евреев, что евреи господствуют в Вашингтоне, Лондоне и Москве!
Пессимизм этот отчасти насаждения недавнего, отчасти он традиционен. Один из глубочайших его корней питается соками старинной легенды, которую я для удобства не совсем точно назову «агасферовой». Она, видите ли, якобы освещает подлинную судьбу еврейства в мире...
Некоторые христианские теологи утверждают, что над еврейским народом тяготеет не искупленный грех отречения от Христа, что еврейское рассеяние и еврейские страдания суть последствия божественного проклятия. Суровейшие из них не торопятся утешить нас надеждой на грядущую милость Господню, предпочитая слегка помучить нас еще тяжким неведением будущего, но богословы добрые предвещают нам радостный день покаяния. Благостный свет озарит тогда чертоги Якова.
Эта мистическая теория, в которой столько для нас лестного — ревность неба, и столько мрачного — печать рока — в светском обществе христиан пользуется ограниченным кредитом: культурные слои этого общества более или менее маловерны, полукультурные — равнодушны, а низшие удовлетворяют свою духовную жажду из колодцев не теологии, а желтой печати, а то просто в кабаках и на базарах. Среди же современных евреев едва ли в целом мире найдется малая горсточка, склонная принять этот религиозно-мистический диагноз нашей болезни. Теорий антисемитизма предложено десятки — психологические, этнические, социальные, политические, экономические, но все они построены на природе, пороках, страстях и интересах людей, а не на высшем правосудии или судебной ошибке...
Однако, и в этом человеческом плане без мистики дело не обходится. Судьба еврейского народа представляется таинственной и евреям, и христианам. После всех анализов, какой то элемент остается неразложимым и тревожит их своей загадочностью. Это — представление о том, что евреи во все времена и во всех странах являлись объектом всеобщей к ним вражды. Во времени и пространстве, фантастическая какая то беспрерывность. Ненависть, как тень, следует за народом-странником по всем путям его всемирного блуждания. А за ненавистью — кровавый след неутомимых преследований... Что же это такое? Что значит эта монополия бедствий, эта исключительность мученичества?
В результате получилось парадоксальное положение: мы отвергли мистическое объяснение еврейской судьбы и в то же время признали, как нечто бесспорное, мистический факт ее исключительности! Реалисты познания, мы оказались мистиками восприятия. Мы почему то согласились узаконить легенду об еврейском народе, как о народе-мученике по преимуществу, объекте всех ненавистей, мишени всех преследований — всемирном чемпионе бедствий. Сама история избрала наш народ для всех жестоких своих опытов. Если это так было в прошлом, если так это есть в настоящем, чего же, в самом деле, ждать от будущего?...
2.
До текущего десятилетия, пощеголявшего Адольфом Гитлером, классической эпохой еврейских преследований считалось Средневековье. В беззаконные те века на долю еврейского народа выпали мучения трагические и неисчислимые. Евреи страдали от насилий черни, от грабежей и от убийств, от всякого рода экспроприации, от злостных наветов и от изгнаний. Все это достоверно. Пронзительно-скорбный тон наших мартирологов вполне оправдан. Оправдана ли, однако, наша легенда, из-за них, главным образом, возникшая? Известный англо-еврейский историк и эссеист, Сесиль Рот, в замечательно интересной статье, напечатанной несколько лет назад в лондонском «Джуиш Ревью» решительно это отрицает. Он утверждает, ,что записи наших хроникеров, будучи вполне правдивыми, лишены перспективы и поэтому невольно искажают историческую объективность описываемых ими событий. Сплошь и рядом они изолированы от обстановки, в какой они случились, и от обстоятельств, от которых они произошли. Так, наши хроникеры неизменно приписывают антисемитизму — религиозной или расовой ненависти — всякий акт насилия черни, всякую репрессивную меру властей, жертвами которых оказывались евреи, даже тогда, когда они имели другие побудительные причины и направлены были не против одних евреев.
Сесиль Рот, конечно, ни в малейшей степени не смягчает ужасающих испытаний еврейских общин средневековья. Он только доказывает, что евреи, вопреки общепринятому взгляду, не имели привилегии исключительного мученичества и не были единственными жертвами жестокостей эпохи. Не на фоне девственной белизны лилась красная еврейская кровь. Страдания евреев Средневековья были в значительной степени частью общей трагической жизни того времени. Безопасность всех людей была тогда крайне условная. Все слои населения имели много шансов погибнуть от насильственной смерти. Деревенские жители страдали от бандитов, от грабителей-баронов, от проходящих армий. Горожане в нормальное время пользовались сравнительно большей безопасностью, но в случае войны и захвата города вражеской армией подвергались риску грабежа и поголовного истребления. Вся средневековая история полна примеров подобного рода. Путь великих варварских завоевателей весь орошен кровью мирных горожан всех рас и верований. Тридцатилетняя война оставила в руинах множество городов, из населения которых только меньшинство выжило, большинство было безжалостно истреблено. Об этом — говорит С. Рот, — надо постоянно помнить при изучении судеб расовых и религиозных меньшинств в средневековой Европе. Еврейские мартирологи с этим мало считались, и от этого много общечеловеческого горя в их записях приобрело характер исключительно-еврейского бедствия.