12).
Тейтель был в числе так называемых «утвержденных» судебных следователей, которые по судебным уставам пользовались несменяемостью. Правительство до поры до времени не находило возможным его тревожить, однако и не давало ему хода. Свыше двадцати лет он оставался на этой низшей ступени судебной иерархии и только в 1904 году его назначили членом уголовного отделения саратовского окружного суда.
Саратов был и крупнее, и значительнее, и культурнее Самары. Это была столица Поволжья, город со старыми культурными и общественными традициями. Магистратура, адвокатура и вся местная интеллигенция были рангом повыше самарских. Губернатором в то время был П. А. Столыпин. Прокурором судебной палаты был А. А. Макаров, также будущий министр.
Среди адвокатов выделялись С. Е. Кальманович, А. А. Токарский (впоследствии член Государственной Думы).
Время пребывания Тейтеля в Саратове (1904—1912 г.г.) обнимает период первой революции, аграрных беспорядков, погромов. Как еврей, занимавший почетную должность члена окружного суда, Тейтель оказался естественным заступником многих жертв преследований и бесправия. Экстерны, приезжавшие сдавать экзамены; девицы, поступавшие на фельдшерские курсы; политические арестованные и их родственники — все тянулись к Якову Львовичу за помощью. И он за всех хлопотал и хлопотал. В его мемуарах мы находим живое описание судов по аграрным делам и картину еврейского погрома, происшедшего в октябре 1905 года в Саратове.
Тон жизни Тейтеля в Саратове оставался тот же, что и в Самаре. Часть времени уделялась служебным обязанностям, исполняемым добросовестно, но без сознания их особой важности. Более значительная часть времени и интересов посвящалась благотворительным делам и хлопотам за разного рода обиженных и нуждавшихся.
К этим годам относятся первые контакты Тейтеля с еврейством западных стран. Летом он стал выезжать с женой заграницу. Ездили они третьим классом и останавливались в студенческих общежитиях и т. п. Но Я. Л. неизменно пользовался пребываниями в Берлине или Париже для заведения личных знакомств с руководителями общественных учреждений. Руководители Hilfsverein der Deutschen Juden Джеме Симон, Пауль Натан и Бернард Кан — в Берлине; Люсьен Вольф в Лондоне; президент Alliance Israelite Universelle Нарсисс Левен (племянник и секретарь знаменитого Кремье) в Париже — стали его друзьями задолго до войны 1914 года. Несмотря на незнание иностранных языков, он сумел произвести на них большое впечатление13). Эти знакомства весьма пригодились Тейтелю впоследствии, в эмигрантский период его деятельности.
Сверстники Тейтеля, евреи-судьи и следователи, раньше его или одновременно с ним поступившие на службу, постепенно исчезали из судебного ведомства — переходили в адвокатуру, выходили в отставку. Некоторые перешли в православие и достигли высоких чинов. Около 1910 года в судебном ведомстве Российской Империи оставалось только два некрещеных еврея: вице-директор департамента в Министерстве юстиции, тайный советник Я. М. Гальперн и член саратовского окружного суда Я. Л. Тейтель. Министр юстиции Щегловитов решил избавиться от этих двух пятен на солнце. Гальперн был чиновником и, хотя занимал высокую должность, мог быть уволен по усмотрению начальства без особых юридических трудностей. Но положение Тейтеля было иное: он был судьей, по закону несменяемым. Уволить его без его, хотя бы вынужденного, согласия представлялось невозможным. Щегловитов решил пустить в ход все средства, чтобы побудить Тейтеля подать прошение об отставке.
Я. Л. очень красочно рассказывает об этой атаке в своих мемуарах. Сначала прокурор саратовской судебной палаты Мин-дер, очевидно по внушению свыше, подает в министерство рапорт, в котором отмечает «вредное влияние Тейтеля на присяжных заседателей, склонение их к частым оправдательным вердиктам, ироническое отношение к прокурорскому надзору, а также участие его в разных культурно-просветительных учреждениях, особенно еврейских». Затем Щегловитов пытается избавиться от Тейтеля «по-хорошему»: «все, что Тейтелю будет угодно, — говорит всесильный министр председателю судебной палаты Чебышеву, — будет сделано, все его требования исполню, но поверьте, что в настоящее время еврей не может оставаться членом суда». Наконец, Щегловитов вызвал Я. Л. в Петербург и после длинной беседы, «взял за руку и сказал, указывая на свое кресло и приглашая сесть к столу: «напишите же прошение, неужели вы для меня не можете это сделать». Тейтель ответил, что напишет прошение дома. Но когда он выходил из здания министерства, за ним на лестнице «буквально погнался тайный советник Малама», настоятельно прося зайти в кабинет тов. министра Веревкина и там же написать прошение об отставке. «Признаться, я был в таком нервном состоянии, — вспоминает Тейтель, — что писал лишь под диктовку Веревкина».
Первое «требование», поставленное Тейтелем министерству, состояло в производстве его в чин действительного статского советника. Тейтель открыто заявил, что желает получить это звание, так как генеральский чин поможет ему в будущем хлопотать за своих бесправных единоверцев. Щегловитов свое обещание исполнил: 1-го января 1912 года получен был приказ о производстве Тейтеля в действительные статские советники «за отличие по службе» (донос Миндера, очевидно, уже был забыт). Вторым условием Тейтеля, которое также было исполнено министерством, было утверждение его в звании присяжного поверенного. Он мотивировал это необходимостью зарабатывать себе на жизнь. Однако, по выходе в отставку Тейтель адвокатской практикой не занялся и до выезда заграницу жил с женой на более чем скромную судейскую пенсию.
Так совершился уход Тейтеля из судебного ведомства, после 37-летней беспорочной службы. Еще во время пребывания его в Самаре князь Мещерский указывал в своей газете «Гражданин» на «недопустимость того, чтобы в христианском государстве еврей производил следствие над православным». В 1912 году российское министерство юстиции официально присоединилось к этой точке зрения и удалило из своих рядов последнего еврея. Впрочем, в свете нашего дальнейшего опыта мы скорее склонны удивляться тому, что всесильное царское правительство так долго церемонилось с этим затесавшимся в судьи не арийцем и в такой деликатной форме рассталось с ним...
Выйдя в отставку, Тейтель переселился на жительство в Москву. У него не было никаких колебаний или сомнений относительно того, чему посвятить свой вынужденный досуг. «Мы зажили по старому, — пишет он, — вносили, как говорили наши друзья, провинцию с ее простотой и безалаберностью в столицу... Меня выбрали в члены комитета и в ревизионные комиссии разных общественных организаций».
Вскоре Тейтель был привлечен к работе в общественном предприятии общероссийского масштаба — организации общества помощи учащимся-евреям, которые, за невозможностью получить высшее образование в России, стремились попасть в заграничные университеты. Это дело чрезвычайно увлекло его и по широте размаха, и по своей задаче: к делу помощи молодежи и особенно помощи учащимся Тейтель всегда относился с наибольшим энтузиазмом. В 1912—1914 годы он развил кипучую деятельность — разъезжал по всем крупным городам России, основывал местные комитеты будущего общества, собирал средства в его фонд (предполагалось собрать 1000000 рублей), сносился с русскими студенческими организациями при иностранных университетах. Но грянувшая летом 1914 года война поставила крест над этим планом.
К тому же времени относится поездка Тейтеля с женою в Лиссабон, куда послало его Общество Территориалистов для переговоров о проекте переселения евреев в португальскую колонию Анголу.
Годы революции и гражданской войны Тейтели провели в Киеве. Здесь, сидя в шубе в нетопленой комнате на Тарасовской улице, Я. Л. продиктовал группе молодых людей (у него всегда и везде находились молодые друзья) свои мемуары, изданные впоследствии в Париже. Я изредка встречался с ним в эти годы (познакомились мы еще в 1916 году, когда он приезжал в Киев по студенческому делу). Зимою 1920—1921 г.г. Я. Л. сказал мне, что едет с женой в Москву и будет хлопотать у советских властей о разрешении на выезд заграницу Хотя он ссылался на свои давнишние связи с оказавшимися теперь у власти революционерами и, в частности, на знакомство с самим Лениным, эти надежды казались мне тогда фантастическими. Однако, — как это затем часто повторялось заграницей, — Яков Львович оказался прав в своем оптимизме. Он получил разрешение и весной 1921 года выехал с женой в Ковно. Это был один из первых случаев легального отъезда заграницу из советской России.
Началась новая эпоха в жизни Тейтеля. Ему было тогда уже 70 лет и он, вероятно, не думал, что ему предстоят еще почти двадцать лет кипучей деятельности. Но случай приступить к работе представился почти с первого дня. Незадолго перед тем в Берлине был основан «Союз русских евреев в Германии», который за смертью своего первого председателя (И. С. Соловейчика) оказался без главы. Как только в Берлине стало известно, что Я. Л. Тейтель приехал из Москвы в Ковно, правление этого союза, по предложению Д. С. Марголина, заочно избрало его своим председателем. Яков Львович немедленно согласился принять избрание и выехал в Германию.
Приехав в Берлин, Тейтель тотчас же принялся за любимую общественную работу. Пред ним открылось широкое поприще — не в пример самарским и саратовским «обществам пособия бедным». Почти вся русская эмиграция нуждалась в той или иной форме помощи. Тейтель посвятил все свои силы и все помыслы попечению о русско-еврейской колонии в Берлине. Вся жизнь его заграницей связана с его работой для «союза русских евреев», который под его руководством превратился в крупнейшую организацию беженской самопомощи.
Когда я осенью 1921 года приехал в Берлин, я взялся организовать при союзе русских евреев отдел по оказанию бесплатной юридической помощи. Однако Я. Л. умел заставлять своих сотрудников заниматься всем тем, что он считал важным. Поэтому само собой сложилось так, что мне пришлось помогать ему и в сборах.