В этой области он творил чудеса. В ноябре 1925 года было торжественно отпраздновано 75-летие Тейтеля, а незадолго перед тем он издал свои мемуары под заглавием «Из моей жизни. За сорок лет». И свой юбилейный банкет, и томик мемуаров Тейтель всемерно использовал для пропаганды возглавляемой им организации. В 1926 г. он съездил в Женеву и представил доклад Нансеновскому комитету и директору Международного Бюро Труда Альберу Тома. В 1927 году он отправляется для сборов в Голландию, а начиная с 1928 года Я. Л. почти непрерывно был в разъездах. Привожу — в примечании14) — список городов, в которых он делал сборы в пользу Союза Русских Евреев в течение десятилетия 1925— 1935 годов, т. е. в возрасте от 75 до 85 лет.
Одно это перечисление географических пунктов может вызвать головокружение! — Нужна была поистине феноменальная предприимчивость и энергия, чтобы все эти поездки организовать и осуществить. В те месяцы, которые Тейтель проводил в Берлине, он лихорадочно работал над расширением деятельности союза русских евреев, убеждая своих сотрудников открывать все новые отделы, заводить все новые виды помощи15). Наряду с союзом, Тейтель основал в Берлине две организации для помощи беженским детям («Детский Дом имени Я. Л. Тейтеля» и «Общество Дети-друзья») и дешевую столовую, которой берлинская еврейская община впоследствии также присвоила его имя.
В 1929 году вышло немецкое издание его мемуаров, в образцовом переводе И. С. Гурвича16). Эта книга, усердно рассылаемая автором, стала его главным орудием пропаганды в кругах немецких евреев17). В январе 1931 года в Берлине чествовали 80-летие Тейтеля, совпавшее с десятилетним юбилеем «Союза Русских Евреев». Это был как бы кульминационный момент его жизни. Свыше семисот человек собралось на юбилейный банкет. Наряду с представителями русской колонии, присутствовали виднейшие деятели немецко-еврейской общественности. Никто из них тогда и не подозревал о возможности той ужасной катастрофы, которой было суждено разразиться над немецким еврейством всего два года спустя.
Восьмидесятилетие Я. Л. Тейтеля чествовалось также в Париже18).
В январе 1933 года Адольф Гитлер был назначен германским рейхсканцлером, а объявленный нацистским правительством на 1 апреля однодневный бойкот еврейских магазинов послужил сигналом к началу чудовищных преследований еврейства, трагическая полоса которых не закончилась поныне. В день бойкота Тейтель решил, что ему нет смысла оставаться в Германии: работа для помощи оставшимся в Берлине русским евреям могла теперь вестись только из заграницы. Через несколько дней он выехал в Париж и основал свою новую штаб-квартиру в скромном отеле «Мариньи», возле Мадлен. Впоследствии он переехал на жительство в Ниццу. В Берлин он возвращался после этого еще два раза (в 1934 и 1935 г.г.), но только на несколько недель.
«Союз русских евреев в Германии» функционировал открыто еще более двух лет. Он был закрыт по распоряжению Гестапо в сентябре 1935 года. Но и тогда с союзом обошлись сравнительно мягко: никто из руководителей не был арестован и находившиеся в банках средства союза не были конфискованы. Фактически, организация помощи продолжала функционировать еще ряд лет, включая даже первые годы войны. Конечно, какие либо сборы средств в самой Германии стали невозможными, — но об этом не переставал заботиться Тейтель.
В течение шести лет, со дня своего выезда из Германии и до дня своей смерти, Я. Л. посвящал всю свою неослабевающую энергию сборам средств на помощь и на эвакуацию русско-еврейских беженцев из Германии. Тотчас же по закрытии союза, осенью 1935 года, он основал в Париже «Комитет помощи русским евреям в Германии», впоследствии переименованный в «Комитет имени Я. Л. Тейтеля». Главным, почти единственным сборщиком средств для этого комитета был 85-летний Тейтель. Он собирал их в Париже, ездил в Лондон, хлопотал о субсидиях. До последнего дня он вел оживленнейшую переписку с Берлином, притом не только с руководителями организации, но и с множеством ее клиентов. Письма, которые я получал от него в Америке в 1938 году и в начале 1939 года, в большой части посвящены тревогам и заботам об этих людях, которые продолжали видеть в нем своего верного, — и едва ли не единственного, — заступника.
Когда была созвана в Эвиане известная конференция по делам о беженцах, Тейтель помчался из Ниццы в Эвиан, чтобы быть поближе к событиям и почувствовать их пульс. Как и все, он был разочарован результатами конференции. «Впечатление от конференции у меня тяжелое, — пишет он 24 июля 1938 года, по возвращении из Эвиана. — Все мы ожидали, что положение еврейства будет изображено в надлежащем виде, что голос измученного, униженного народа будет услышан. По моему мнению этого не было. Представители всех держав открещивались от евреев — не желательны они никому».
Несмотря на эти невеселые впечатления, Тейтель был рад сменить спокойную, атмосферу Ниццы на столь привычный для него шум общественных сборищ. «Я очень доволен пребыванием в Эвиане, — пишет он в том же письме. — Перевидал много народу». Даже физически суета общественной работы была ему полезна. О. О. Грузенберг, также живший в то время в Ницце и часто встречавшийся с Тейтелем, писал мне после возвращения Я. Л. из Эвиана: «Был у нас вчера Я. Л. Он отлично отдохнул и поправился. Надо надеяться, что доживет до своего столетия» (письмо от 24 сентября19).
Но Тейтелю оставалось жить всего полгода.
Он скончался от старческого отека легких 20 февраля 1939
года, на 89-ом году жизни. Привожу описание его кончины из письма ко мне его сына, Александра Яковлевича Тейтеля, у которого он последние годы жил:
«Вся эта зима прошла в смысле здоровья блестяще. Доктор, видевший его два месяца тому назад, нашел его в полном порядке. Посетителей у него бывало больше, чем когда-либо. Ежедневно накрывался, как он это любил, чайный стол.
...Понятно, все омрачалось несказанными бедствиями и преследованиями, бесчисленными письмами и невыполнимыми просьбами. Но и при этом покойный отец умел сохранять присущую ему любовь к жизни, а желание помочь, неутомимая жажда действовать, работать казались неистощимыми. Невольно забывались его года, и верилось, что его шутливое обещание отпраздновать 100-летний юбилей будет им выполнено.
И вдруг такой удар. Еще накануне весь день он был бодрым, выходил. Днем были гости, он был оживлен, не отпускал их до 7-ми часов. Петом ужинал, написал письмо Бор. Сав. Ширману20) (пометил его даже 20-м числом), дал два письма для перевода, читал... Утром пришла секретарша, нашла его вполне здоровым, — а через несколько минут поднялось клокотание в груди и он сказал, что ему тяжело дышать, но что ничего не болит. Через четверть часа уже был врач... и хотя сразу определил отек легких, свойственный старикам, все-таки надеялся, что удастся спасти его. И действительно дыхание стало легче, на наши вопросы, лучше ли ему, отец дважды кивнул утвердительно. И вдруг он вздохнул и все было кончено. Мы стоявшие у постели не могли дать себе отчета в происшедшем — так спокойно, незаметно он ушел». (Из письма от 6-го марта 1939 г.).
На следующий день бесчисленные друзья Якова Львовича прочли переданную в газеты всего мира краткую телеграмму о его кончине. В речи, произнесенной на собрании памяти Тейте-ля в Париже, И. В. Гессен очень ярко передал впечатление от этого известия. Он говорил о «том странном ощущении», которое овладело им, когда он прочел «несколько равнодушных строк извещения 6 смерти Якова Львовича. Это было ощущение оглушающей неожиданности. Казалось бы, именно в данном случае ему не должно бы быть места: человек прожил аридовы века, прожил целую историческую эпоху, от Николая Первого до Сталина, от крепостного права до коммунизма... Но и 20, и 30, и 40 лет назад он был такой же, как в последние годы... — всегда равный самому себе. Поэтому, чем дальше годы уходили, тем больше крепла привычка видеть его среди нас, — привычка, которую не могли искоренить несколько строк газетного извещения».
Узнав о смерти 88-летнего старика, не занимавшего никаких официальных постов и мирно доживавшего свой век в Ницце, великое множество людей почувствовало, как он был необходим и как его будет недоставать. «Когда он приглашал нас на свой столетний юбилей, — говорил в той же речи Гессен, — мы готовы были принимать это всерьез, потому что он говорил в уверенности, что к сожалению еще не вправе сказать: ныне отпущаеши! — и мы понимали, что он еще нужен здесь, с каждым днем этих страшных времен все нужней, и что потому он не должен уходить от нас»...21).
«Ничего нового я сказать вам не могу, — говорил, обращаясь к Тейтелю, в день его 75-летия Ю. И. Айхенвальд, — потому что о вас не может быть двух мнений... Вы несомненны, Яков Львович, вы неоспоримы, и очевидно каждый говорящий о вас дол-
жен сказать одно: что ваша, к счастью долгая, жизнь это — одно сплошное доброе дело. Вы — прирожденный благодетель, вы — неисправимый филантроп, вы — упрямый любитель людей».
Доброта, любовь к людям — конечно, это были доминирующие черты духовного облика Якова Львовича, и естественно, что их прежде всего отмечали все говорившие и писавшие о нем. Но его доброта состояла не только в непосредственном сочувствии к страданиям ближнего и в стремлении ему помочь. У Я. Л. был особый талант — талант доброты: он умел безошибочно находить у человека его больное место, ставить психологический диагноз. После первого разговора он уже мог определить, от чего именно данный человек сильнее всего страдает и как лучше всего подойти к нему, чтобы облегчить эти страдания.