В кругу моих товарищей-евреев, увлеченных народовольческим движением, замечалось равнодушие, порой даже в некоторой степени недружелюбное отношение к своему народу. Объяснялось это, невидимому, влиянием народнической идеологии, с точки зрения коей еврейское население, представленное, главным образом, мелкими торговцами и ремесленниками, не укладывалось в категорию «трудящихся».
Вступи я в молодости в один из местных гимназических кружков, вся моя последующая жизнь, вероятно, сложилась бы не так, как это имело место в действительности. Но этого не произошло: в гимназические годы я примкнул к другому — национальному течению, тогда обозначавшемуся среди части еврейской молодежи. Когда оглядываешься на лежащие позади тебя шесть десятков лет, то убеждаешься, какую большую роль в человеческой жизни играет элемент случайного, как многочисленны в ней серьезнейшие события и факты самого решающего значения, которые имеют совершенно случайный характер. Жизненный опыт располагает к фатализму. Не думаю, однако, чтобы к числу этих случайностей, которых было так много в моей жизни, принадлежало то, что я в мои юные годы приобщился к национально-еврейскому направлению. Объясняется оно, вероятно, прежде всего домашнею атмосферою, которая меня окружала с детства, а также ранним моим знакомством с древнееврейской и русско-еврейской литературой. Влияние этих моментов сказалось в пробуждении интереса и привязанности к еврейству, а затем — в желании работать именно на еврейской ниве. Усилению у меня и у некоторых моих товарищах такого настроения, далее, содействовало возрождение русско-еврейской печати. Как известно, в 1879 году — в связи с новыми влияниями периода «диктатуры сердца» — в петербургском еврействе проявилось довольно значительное общественное оживление, приведшее, между прочим, к возникновению «Рассвета» и «Русского Еврея». Эти печатные органы сыграли крупную роль в смысле укрепления в тогдашней молодежи влечения к еврейству, к изучению его прошлого, а также в смысле усиления интереса к вопросам современной еврейской жизни. В нашем городе были кружки учащихся, которые выписывали в складчину эти издания. Большим успехом пользовались печатавшиеся в «Русском Еврее» фельетоны Буки-бен-Иогли (д-ра Л. И. Каценельсона), проникнутые мягким юмором и теплым еврейским чувством. Первые, появившиеся в «Рассвете» произведения С. Фруга, красотой формы, звучностью стиха и задушевностью тона сразу завоевали этому поэту огромную популярность. Воспитательное влияние Фруга на тогдашнюю молодежь было очень велико; он учил ее любить свой народ, делить его горе, его мечты и упования. Стихотворениями его зачитывались; их декламировали на вечеринках, их распевали, подбирая к ним соответствующие мелодии. Фруговские «Унеси мою душу», «И зорок глаз» вытеснили у части еврейской молодежи «Дубинушку» и «Вниз по матушке по Волге», которые раньше пользовались большой популярностью.
Сильный интерес, помню, возбудила печатавшаяся в 1880 году в «Русском Еврее» драма В. Баскина «На распутьи». Рисуемая в ней коллизия между чувством любви к русской девушке и сознанием долга перед своим народом глубоко захватывала молодых читателей и будила мысль. Драма эта вскоре поставлена была на сцене в Минске и имела большой успех среди молодежи.
Настоящим событием был приезд в Минск еврейской труппы Гольдфадена. Театр ломился от зрителей. Я уже упоминал, что мой дед, и тот не удержался от посещения гольдфаденских спектаклей. Увлечение ими охватило людей пожилых, даже стариков, не говоря уже о молодежи. Ставились пьесы самого Гольдфадена (других в ту пору еще не имелось); «Куне-Лемель», «Шмендрик», «Колдунья», «Немая невеста» и др.; музыке и пляскам отводилось в них большое место. При всей примитивности репертуара и постановки, это было нечто свое, близкое, родное, так много говорившее сердцу. Гольдфаденовские мелодии повсюду распевались, удачные словечки из театральных пьес переходили в обиходную-речь. Впечатление, произведенное гастролями Гольдфадена, было так сильно, что после отъезда его труппы из Минска у нас среди гимназистов образовался драматический кружок для устройства любительских спектаклей на разговорно-еврейском языке. Одну пьесу — кажется, «Шмендрик», — удалось поставить, но дальше этого дело не пошло.
Я живо помню потрясающее впечатление, произведенное разразившимися в 1881 году погромами. Они охватили преимущественно Юго-Западный край. В самом Минске погрома не было; но приходившие одно за другим известия об «антиеврейских беспорядках» (так именовались тогда на официальном языке погромы) в разных пунктах вызвали и в нашем городе паническое настроение. Вскоре в Минске стали появляться беженцы из разгромленных местностей. К нам, например, приехала семья дяди (брата моей матери), Абуша Левина, проживавшего в Киеве. Летом 1881 года распространились слухи о готовящемся в нашем городе погроме. В связи с этим, у еврейских домов устраивались ночные дежурства; помню, принимал в них участие и я. Погрома не случилось, но вскоре произошел колоссальный пожар, который, очевидно, был вызван поджогом и истребил значительную часть Минска (свыше тысячи домов), преимущественно населенную евреями. Это, разумеется, еще усилило паническое настроение в городе. Как известно, погромы, имевшие место в 1881 году, не носили того кровавого, изысканно жестокого характера, которым отличались Кишиневский погром 1903 года, октябрьские погромы 1905 года и последующие. Но впечатление, вызванное этими первыми массовыми погромами, было подавляющее. Новизна самого явления, его неожиданность, поведение власти и части христианского общества, обнаружившаяся полная беззащитность евреев, — все это действовало ошеломляюще, наполняло душу ужасом, болью и чувством глубокого унижения. Вере в человека, в справедливость, в прогресс нанесен был жесточайший удар.
А. Лесин. ЭПИЗОДЫ ИЗ МОЕЙ ЖИЗНИ38)
(с послесловием Я. Крепляка)
Убийство Александра II. Как евреи реагировали на событие. Погромы 1881 года и их влияние. — Русские социалисты и погромы.
Это было в Минске зимой 1880—81 года, в день праздника Пурим. По случаю этого праздника мне сшили новый костюм и вечером мои родители, старший брат и я сам, одетый в новый костюм, пошли к дяде нашему Менделю. Там при пуримской трапезе обычно собирались все родственники, весело проводившие вечер до поздней ночи.
Мы уже в квартире у дяди, почти все родные в сборе; многие уже сели за стол. Вдруг открывается дверь, входит мой отец, и не поздоровавшись ни с кем, бледный, говорит: «Они его схватили! убили! разорвали!» Все подымаются с мест в большом волнении. Всем стало ясно, в чем дело. Отец рассказывает тихо, шепотом, чувствуется, что он делает большие усилия, чтобы не расплакаться. Он только что прошел мимо Губернаторского дворца; увидел группу лиц; чиновник соскочил с дрожек и с плачем повторял: «Какое несчастье, какое несчастье». Через несколько минут уже все знали, что царь убит, что он был бомбой разорван на куски.
Когда я вспоминаю эту печаль, искреннюю и тяжелую, охватившую всех, находившихся в доме моего дяди, я снова убеждаюсь в том, как верен был инстинкт, как остро было чутье, которые привиты нашему народу его несчастной исторической судьбой. Все остались сидеть без слов; в течение часа еда была кое-как проглочена, а затем все грустные разошлись по домам.
Для еврейских масс Александр II-ой не был никоим образом «царем-освободителем». При всех своих реформах Александр II не пожелал дать евреям даже элементарного права — права повсеместного жительства. Это право он дал только некоторым привилегированным группам еврейства, но нееврейскому народу. Некоторые либеральные министры имели мужество предлагать царю, по примеру западноевропейских стран, дать евреям равноправие, или, хотя бы, уничтожить «черту оседлости». Царь категорически такие предложения отклонял — и это было в «эпоху великих реформ»! Как все Романовы, Александр II был также юдофобом, в несколько меньшей степени, но все же юдофобом. Тем не менее, евреи своим искренним трауром по поводу смерти Александра II-го, дали правильную оценку положению. Правильность этой оценки очень быстро сказалась.
Совсем иное настроение господствовало после смерти его отца, Николая I-го. Один из моих родных за трапезой рассказывал : «Когда Николайка помер, то у евреев были радость, веселье; собирались тайком, поздравляли друг друга и радостно выпивали». Теперь же господствовала печаль: евреи чувствовали, что снова наступают мрачные, николаевские времена. Днем позже евреи собрались в главной синагоге. Произнес речь казенный раввин, но эту казенную речь приняли совсем не по-казенному. Евреи искренне горевали, искренне плакали, и я также с ними плакал.
Во время обычных бесед евреев в синагогах по пятницам в предвечерние часы я не слышал после убийства царя ни одного дурного слова против социалистов. Напротив, никогда не говорили о них с таким уважением. В отличие от многих представителей так наз. либерального общества, нападавших на социалистов, евреи, столь испугавшиеся результатов цареубийства, все же говорили с уважением об «убийцах» — об их героизме, о чистоте их помыслов. Чувствовалось уважение к людям, готовым отдать свою жизнь за идеал — уважение детей того народа, который принес так много жертв в защиту идеалов.
...Весной 1881 года узнали в Минске о еврейских погромах на юге России. Впечатление было потрясающее. Я вспоминаю одну предвечернюю пятничную беседу прихожан в синагоге после погрома в Елизаветграде. И мне приходит на память описание табуна в поле ночью, почуявшего приближение хищника. На смерть перепуганные животные собираются в круг, голова к голове, и брыкают задними ногами. Евреи же, на смерть перепуганные, стояли вокруг амвона, голова к голове, потерянные, мрачные, слушали рассказы о погроме, и, тяжело вздыхая, шептали: пусть Всевышний сжалится над нами!
И вот я вспоминаю другую беседу в пятницу вечером до молитвы в той же молельне, в жаркий летний день. В тот день из уст в уста передавали: погромы продолжаются; новый царь и его главные чиновники оказываются закоренелыми врагами евреев; правительство обвиняет в устройстве погромов социалистов. Но этот обман был ясен всем. Правительственные чиновники и газеты, стоящие близко к правительству, сами ведут погромную агитацию; они кричат, что евреи представляют собою несчастье для России. Правительство желает погромов, оно должно иметь козла отпущения.