Эти его искания были навеяны Парижем, влиянием Родена. Аронсон чувствовал себя на верном пути.
Русская современная скульптура не могла дать ему в тот момент нужных стимулов.
Продолжая свое блестящее турне, Аронсон заехал в Голландию и Бельгию. Там созданы были им бюсты бурских героев (ныне в музее в Претории). В этих работах сказалось его уже испытанное мастерство широкой характеристики.
Пребывание в Германии принесло Аронсону заказы на группы для фонтанов. Один поставлен был, между прочим, в том самом идиллическом Годесберге-на-Рейне, где впоследствии Гитлер встречал Чемберлена.
Декоративные задания выдвинули проблему группировки масс, трактовки человеческих тел, освещения под открытым небом. Была также и проблема содержания.
Роден в своих монументальных композициях, как настоящий сын Франции, черпал свои образы во французских примитивах; даже для библейских своих фигур он искал прототипы в пластике французских соборов, в искусстве, исторически выросшем на той самой почве, на которой суждено было стоять его работам.
Аронсон же был оторван от своей родины. Скульптурной традиции у него не было, и земля, на которой должны были стоять его работы, была ему чужая.
Он почерпнул содержание для своих композиций в том запасе общечеловеческих моральных идей, которые должны были быть понятны каждому. В одном из своих фонтанов он изобразил искание истины. Истина была воплощена в образе юной и прекрасной женщины. Вряд ли Аронсон очень любил эти свои работы. Но он очень любил своего Бетховена в Бонне.
Аронсон еще с давнего времени — с 1900 года — интересовался головой Бетховена, изучал ее, лепил ее.
Получив заказ, он поехал в Бонн, и там вылепил бюст в саду перед домом Бетховена. История, как прохожие, окружив скульптора, поощряли его своими замечаниями и, когда сходство было достигнуто, заставили его закончить работу, часто рассказывалась.
Аронсон был безусловно хорошим психологом и, как портретист, всегда находил контакт со зрителем.
Бетховен был в 1905 году выставлен на Международной выставке в Льеже.
Вероятно еще до этой работы, — хронология Аронсона еще с точностью не установлена, — была задумана большая символическая фигура «Россия». Замысел этот очень характерен для Аронсона.
Многим Россия представляется чем-то вроде Репинских «Бурлаков». Другое поколение ассоциировало Россию с малявинскими бабами. Одно время, недавно еще, полагали, что блоковские «Двенадцать» передают «вкус» и ритм России.
Аронсон, глядя на Россию из своего прекрасного далека, изобразил ее в виде человека, немолодого уже, с лицом похожим на Тургенева (которого он как-то давно лепил), сидящего в задумчивом оцепенении. Русский интеллигент, усталый, разочарованный, — вот как Аронсон видел далекую родину. Была ли в этом замысле тоска по России, или жалость к угнетенной стране, — сказать трудно. Образ России тяготел над его творчеством.
Судя по упомянутым работам, можно подумать, что женщина мало интересовала Аронсона.
Франк Руттер, хранитель музея в Лидсе, посетил с женой мастерскую Аронсона на рю де Вожирар в 1913 году Г-жа Руттер обратила внимание на статую девушки-подростка с надписью: «Silence mystique».
Ей захотелось знать, почему художник дал своей статуе это название и она попросила его объяснить ей свою работу Все, что Аронсон сказал, было: «Она была такая милая и молчаливая».
Конечно, в 1913 году под мистикой понимали нечто более изощренное. Модою руководил Бакст. Легко понять недоумение английской дамы. Что было мистического в фигуре девушки-подростка? Был ли Аронсон в самом деле знатоком женской психики? Ему приходилось сталкиваться с выдающимися женщинами своего времени. Айседора Дункан, Ида Рубинштейн владели умами. Аронсон рисовал и лепил их. Имеется бюст Иды Рубинштейн, исполненный Аронсоном в цветном камне, в 1909 году; имеется голова «Саломеи» в Люксембургском музее в Париже в черном мраморе, ассоциирующем героиню Оскара Уайльда с египетским сфинксом.
Демоническая мистика, однако, чужда была Аронсону, но обаяние простоты, детской наивности он чувствовал и передавать умел. Вот почему он был так хорош в своих детских головках, и, пожалуй, в лице ребенка, в лице подростка, он видел мистику, которой другие взрослые не замечали.
Ну, а каково было отношение Аронсона к еврейству?
Кто лично знал Аронсона, помнит его необыкновенную отзывчивость. Художники индивидуалисты, они равнодушны к судьбам их окружающих людей. Аронсон был в этом отношении исключением. Ходатайствовать за кого-нибудь, бегать по учреждениям, просиживать часами на заседаниях общественных организаций не было для него тягостно. Когда у него бывали деньги, — он не жалел их. Он пожертвовал значительную сумму для детских колоний в Двинске и Креславке, откуда был родом. Аронсон не забывал своей родины, но оставила ли она следы в его творчестве?
В Аронсоновских работах нет бытовых черт. Он не прошел через русскую школу передвижников, и несколько тенденциозный и сантиментальный жанр был ему чужд. Что исторические темы не могли глубоко интересовать его, легко понять из его психологического уклада. Иногда случалось, что голова еврейского пророка занимала его воображение. Он пробовал зафиксировать свое видение. Но обличительный пафос библии ему не давался. Сдержанный, целомудренный, он искал в искусстве воплощения одухотворенной простоты, спокойного достоинства, «чистой жизни» — компенсации за все то, чего он был лишен в юные годы, когда складывалась его индивидуальность.
В 1922 году Аронсон создал бюст Пастера (Мрамор. Пастеровский Институт).
Толстой, Бетховен, Пастер — вот вехи Аронсоновского пути. В Пастере чувствуется более напряженный, интенсивный ритм. 50-летний художник здесь на высоте своих достижений.
Нет возможности в пределах этого эскиза остановиться на других многочисленных работах Наума Львовича, но один очень лестный заказ хочется еще отметить.
В 1932 году Аронсон был приглашен Франко-Американским Комитетом в Париже исполнить бюсты Вашингтона и Боливара для Maison des Nations Americaines.
Около десяти лет спустя Аронсону суждено было уехать в Америку.
Франция, которая натурализовала его, в 1941 году лишила его гражданства. Но это была уже не та Франция.
В Нью-Йорке жизнь по-новому манила. Вскоре ателье на 74-ой улице наполнилось новыми работами, изумительными портретами, среди которых выделялся бюст Елены Наумовны, жены художника, такой хрупкий и живой.
Суждено ли было этому портрету послужить новой вехой на новом пути? Могло казаться, что так.
Не суждено было.
Рахиль Вишницер-Бернштейн
САУЛ МОИСЕЕВИЧ ГИНЗБУРГ (1866-1940)
Известный писатель-историк и общественный деятель, Саул Гинзбург, был сыном состоятельного минского купца Моисея Ароновича Гинзбурга (1814—1882) от его второго брака с Фрейдой Самуиловной, рожденной Левин (1842— 1906) из Пинска. Он родился в Минске в апреле 1866 года, получил хорошее еврейское образование у частных учителей, и окончил с золотой медалью минскую гимназию. Еще учеником, в 1882 году, примкнул к палестинофильской группе «Нидхе Исроэл», посылая в то же время корреспонденции в «Гамагид».
Будучи студентом юридического факультета Петербургского университета, С. М. поддерживал связи с членами подпольной национальной организации еврейской молодежи «Нес Циона». По окончании университета, в начале 1890-х годов, поселился в Москве, где примкнул к группе национально настроенной интеллигенции, состоявшей из молодых деятелей — будущих видных писателей и общественных работников — Энгель, доктор Ю. Бруцкус, А. Идельсон, Л. Брамсон, П. Марек и др.
Еще в 1892 году С. Г. начал сотрудничать в «Восходе» и в 1897 году, по приглашению редактора, Адольфа Ландау, поселился в Петербурге в качестве постоянного сотрудника. В «Восходе» он вел отдел «Обзор еврейской печати» и «Литературную хронику». Его первая крупная работа — «Забытая Эпоха» (о первом русско-еврейском журнале «Рассвет», выходившем в Одессе в 1860 году) была напечатана в «Восходе» в 1896 году. За ней последовал ряд монографий о просветителе И. Б. Левинзоне, о писателях Мапу, Смоленкине и др. С 1899 по 1902 год состоял членом редакции «Восхода», сообща с другими членами «московской группы», в руки которой «Восход» перешел от его основателя и владельца, А. Ландау.
Сильный интерес к новейшей истории русского еврейства побудил Саула Гинзбурга приступить к изучению еврейских народных песен в России. Эту работу он начал еще в Москве, сообща с П. Мареком и с помощью целого ряда добровольных сотрудников на местах. К 1901 году был собран огромный песенный материал, опубликованный в том же году издательством «Восхода» — том в 400 страниц с текстом на идиш в латинской транскрипции и с введением, написанным С. Гинзбургом и П. Мареком. Этот труд создал эпоху в (сравнительно очень молодой к тому времени) научной области еврейского фольклора, и его влияние на все дальнейшие работы в этой отрасли еврейской народной литературы и музыки еще и поныне не устарело.
В январе 1903 года С. Г. (вместе с С. Раппопортом) основал в Петербурге первую в России ежедневную газету на идиш «Дер Фрайнд», где он был главным редактором и поставил газету на весьма высокую ступень, с точки зрения публицистики и культурно-просветительной работы среди еврейской массы во всех уголках России. С помощью С. Г. были найдены и выведены перед читательской публикой молодые, еще мало известные писатели и публицисты, ставшие красой и гордостью еврейской литературы и прессы на еврейском и разговорно-еврейском языках.
С возникновением еврейского газетного центра в Варшаве (в 1906 году), значение «Фрайнда» стало падать, а с октября 1908 года он перешел в другие руки и был перенесен в Варшаву. С того времени и в течении свыше 30 лет в центре внимания и деятельности С. Г. стояло всестороннее изучение культурнообщественных и просветительных течений в русском еврействе в 19-ом столетии. С этой целью С. Г. основал непериодическое издание «Пережитое» (4 тома вышли в свет с 1908 по 1913 год), где был напечатан, под редакцией С. Гинзбурга, С. Цинберга и др., огромный культурно-исторический материал, статьи, исследования в частных и официальных архивах и пр. по истории евреев в России и Польше. В 1912 году вышла книга С. Г. «Евреи и Отечественная вой