Он имел очень обширную практику, вплоть до юрисконсульства при министерстве внутренних дел. Но главным клиентом Слиозберга был еврейский народ, со всеми его коллективными и индивидуальными правовыми нуждами. Когда, после отъезда Слиозберга из России, к большевикам попал его архив, там оказались до ста тысяч досье. Лишь небольшую часть их составляли гражданские дела. Все остальное были бесчисленные, разумеется бесплатные, ходатайства и жалобы по еврейским делам: о разрешении открыть школу, молельню, учредить кооператив, о приеме в учебное заведение и, главное, — о праве жительства и занятия торговлей и ремеслом. Г. Б. был лучшим знатоком этого, печальной памяти, «еврейского права». Своим тонким знанием его, Слиозберг пользовался для того, чтобы, по мере сил, помочь жертвам этого «права» — обуздать администраторов, делавших на антисемитизме карьеру и старавшихся в своей практике пойти дальше жестокого закона.
Параллельно этому шли неустанные старания Г. Б. добиться смягчения этого законодательства. Никогда не теряя веры в торжество, правды и в силу логических доводов, он не уставал объяснять и доказывать, подавать одну докладную записку за другой.
С начала двадцатого века условия работы стали меняться. Она влилась в коллективную работу организаций, добивавшихся уравнения евреев в правах, в тесном единении с освободительным порывом русского общества. Система ходатайств превратилась в систему борьбы, в которой центр тяжести был перенесен в область политики. Г. Б. был одним из учредителей «Союза еврейского полноправия», который, войдя в состав союза союзов, принял деятельное участие в русском освободительном движении 1905 года. Впоследствии Г. Б. совместно с М. М. Винавером и М. И. Кулишером организовал «Еврейскую народную группу», продолжавшую борьбу за равноправие на новых парламентских началах.
Слиозберг вышел из самой гущи традиционного еврейства. Европейская культура, глубоко воспринятая им, по преимуществу в переработке ее русской интеллигенцией, нисколько не отдалила его от родного народа. Эта спаянность со своим народом не нуждалась в его глазах ни в каком принципиально «национальном» обосновании: то была для него данная жизнью реальность. Обладая глубоким знанием древнееврейской письменности, прекрасно владея и разговорно-еврейским языком со всеми его тонкостями, Г. Б. с иронией отзывался о тех, для кого пунктом национальной программы был обязательно иврит или идиш. И чего уж он совершенно не мог допустить, более того — уразуметь — это противопоставления русского и еврейского дела. Он любил свой еврейский народ и любил свою родину — Россию. Борьба за еврейское равноправие была для него большим русским делом и общественное служение России — огромным по важности еврейским делом.
Преследование евреев он воспринимал не только как несправедливость к его родному народу, но и как губительное для России явление. Когда, после провозглашения конституции, в 1905 году по России прокатилась волна погромов, возникла мысль привлечь к ответственности (хотя бы в гражданском порядке) не уличных громил, марионеток в руках «Союза Русского Народа», а тех, кто своим показательным бездействием поощрял погромную работу. Ответчики, — губернаторы и начальники полиции, — защищались тем, что еврейские погромы — стихийное явление, пожар, с которым они не в силах были совладать. Изобразив, как далеки они были от желания совладать со «стихией», Слиозберг перед сенатом говорил в ответ им: «Да, это был пожар, в нем горели правовые устои русской государственности».
Конечно, общественная работа Г. Б. и, в частности, его еврейская общественная работа, далеко не укладываются в рамки борьбы за права еврейского народа. Без преувеличения можно сказать, что за последние полвека в русском еврействе не было крупного общественного начинания, где Слиозбергу не принадлежала бы первостепенная, если не руководящая роль.
Товарищ председателя хозяйственного правления С.-Петербургской хоральной синагоги, — под этим сложным названием подразумевался президиум еврейской общины; председатель ОРТ’а; бессменный член Петербургского комитета еврейского колонизационного общества, которое вело большую работу по оказанию производительной помощи еврейской массе; председатель еврейского комитета помощи жертвам войны — сотням тысяч вольных и невольных беженцев из прифронтовой полосы. В этих и многочисленных других общественно-благотворительных учреждениях, Г. Б. работал десятилетиями, со всей свойственной ему горячей любовью к делу, отдавая ему массу энергии и времени. Еще после прихода к власти большевиков он, оставаясь на своем посту, пытался спасти в Петербурге организацию еврейской общины. Потом, когда ему пришлось покинуть Россию, он и в совершенно иных условиях эмигрантского Парижа продолжал жить общественными интересами, организовал русско-еврейскую общину, принимал ближайшее участие в деятельности ОРТ’а, создал русско-еврейский комитет помощи беженцам. Во все он вносил свой, до последних лет не покидавший его, юношеский пыл, свою деятельную доброту и отзывчивость к чужому горю.
Незадолго до смерти Г. Б. выпустил три тома «Воспоминаний», в которых нашли отражение и русско-еврейский быт — от местечка черты оседлости до петербургских салонов, — и события, свидетелем которых он был, и длинная галерея его современников, и собственная его полноценная жизнь.
Имя Слиозберга войдет в историю, как олицетворение целой эпохи русско-еврейской общественности, — эпохи борьбы за еврейское равноправие, неразрывно связанной с борьбой за освобождение русского народа.
Евгений Кулишер
И. М. ЧЕРИКОВЕР (1881-1943)
Уже прошло более четырех лет, как мы живем в атмосфере длительных похорон, потрясенные звуками «Эйл Молей Рахмим», которые неустанно раздаются над братскими могилами погибших. За последний год мы погрузились в пучину тупой беспомощной скорби о миллионах наших родных, друзей, товарищей, знакомых, близких. И, несмотря на наше постоянное соприкосновение со смертью, на вечные думы о погибших и погибающих, внезапный уход Ильи Чериковера отозвался страшной болью в наших сердцах, был тяжелым переживанием. Это справедливо по отношению большого количества людей, которые были его друзьями. А приобретать друзей было основной чертой характера покойного. Много друзей у того, кто сам умеет быть другом, настоящим, искренним, беззаветным. Это особое качество души. Умение обходиться с разными людьми, всегда готовая улыбка торговца, панибратское похлопывание по плечу — это все суррогаты дружбы, подделка настоящей близости. Чтобы быть настоящим другом, нужно иметь чистое сердце и неутомимую готовность помогать. Чтобы быть, действительно, ценным другом, надо отбросить всякий след личного эгоизма, иметь широкую руку дающего и чуткое ухо сочувствия. Сердце, немедленно и непосредственно воспринимающее чужое горе и чужую радость, вот это редкое дорогое качество истинного друга всегда отличало Илью Чериковера даже в тех случаях, когда ты не нуждался в его руке помощи, его ухе, его сердце. Поэтому он мог быть своим близким для такого широкого разнообразного круга людей. Поэтому и его смерть была таким сильным ударом для всех нас.
Постоянная бодрость Чериковера, его остроты и игривость, его любовь по-детски забавляться с детьми и желание развлечь взрослых — все это могло наводить нас на мысль, что перед нами беззаботный искатель солнечных сторон жизни. Но если бы таков был, действительно, его характер, он никогда не мог бы стать еврейским историком. Его вера была такая же глубокая, как у наших старых повествователей о гонениях и бедствиях, его надежды также непоколебимы, как у автора «Шевет Иегуда», но вместе с тем ему были чужды плаксивые тоны наших элегий и молитв. В нем не было легкомыслия того оптимизма, который отказывается от ответственности, но зато была оптимистическая уверенность, что в полном сознании своей ответственности мы все-таки выполним нашу миссию. Хорошие качества, присущие пессимизму, это вечная требовательность к себе самим; выполняем ли мы свой долг, не виновны ли мы в упущениях, в ошибках, в бездеятельности — вот эти качества пессимизма у Чериковера удивительным образом уживались с редким оптимизмом и освещали его гармоническую жизнь, полную работ и забот.
Беспокойно-живой и постоянный, предприимчивый и равнодушный к мелочам жизни, подвижной и прилежный, приспособляющийся и выдерживающий свою линию — Чериковер все-таки был свободен от противоречий. Душевная гармония так веяла от него, что окружающие чувствовали себя хорошо и легко с ним; а из его работ они заключали, что он цельный человек, что он знает, чего хочет. Чериковер всегда служил своему народу, участвовал в тяжелой борьбе за его существование. Прошли времена титанов, когда один человек строил крепости, теперь нужно класть кирпич за кирпичом у той стены, где ты поставлен, но общая цель всякого кирпича и всякой стенки — это крепость, которая должна защитить нас от врагов. Илья Чериковер это глубоко воспринял и поэтому был всегда свободен от снобизма и пустого хвастовства, встречающегося часто у ученых, а также от честолюбия и желания проталкиваться вперед на общественной лестнице.
Он был набожным ребенком, а потом стал революционером. Из марксиста и меньшевика он превратился в верного ученика историка Дубнова, из радикала, склонного к атеизму, он стал все более и более верующим евреем; и тем не менее он не переживал болезненных кризисов. Он никогда не был кающимся и никогда не придавал значения перемене того или другого пункта в своих убеждениях. У него не было скачков, а лишь переживание той исторической эволюции, которая характерна для значительной части его поколения. Илья Чериковер — это русско-еврейский интеллигент, который воспринимает жизнь не как личную карьеру, не как ряд успехов или провалов отдельной личности, но как службу народу. Это светская форма старого религиозного представления, что еврей живет для службы Господу Богу. Это общественное служение можно назвать моральным народничеством.