Это направление мыслей привело к тому, что Чериковер стал историком. К истории евреев привели его не научное любопытство, не стремление к истине, как таковой (иногда это псевдоним для лжи, или злостной тенденции), не блеск академической карьеры, не желание убежать от сложной нынешней жизни к более простым остаткам древности, и во всяком случае не стремление прицепиться к крупным личностям истории и, таким образом, создать базу для своего эгоизма, — нет, не эти цели двинули Чериковера на изучение истории. Он понимал задачи еврейского историка, как защитника своего народа. И это не смиренная апологетика, которая преклоняется перед чужим паном, это необходимый протест адвоката в клеветническом процессе против евреев, с полным сознанием своей правоты. По-видимому, он так рассуждал: как ни смотреть на наше положение на свете, надо признаться, что мы, евреи, часто сидели и еще теперь сидим на скамье подсудимых, поэтому необходимо, чтобы наши историки были также нашими защитниками. Обвинителей у нас слишком много, нет недостатка и в клеветниках, поэтому для собственного утешения, для укрепления своих сил, для дальнейшей борьбы, для продолжения нашей истории нам нужны свои историки, которые из этой науки создали бы для нас орудие для борьбы за существование. Илья Чериковер и был таким историком, и он ясно понимал свою цель, свой путь и свою ответственность.
Чериковер вырос среди тех кружков еврейской молодежи, которые создали формы современной еврейской общественности за последние сорок—пятьдесят лет. Его исторические исследования восстанавливают генеалогию этой интеллигенции, выясняют происхождение и сложное развитие ее проблем и идей. Поэтому Чериковер ограничился эпохой в сто последних лет и изобразил ее идеи, социальные, политические и общественные течения. Мы видим в его произведениях борьбу за эмансипацию и цену ее достижения, участие еврейской интеллигенции в борьбе за новый политический строй, уход из еврейской улицы и возвращение к народу, созидательную и разрушительную роль борьбы различных идеологий и общественных групп, рост рабочих организаций, признаки возрождения духовной культуры, перемены в настроениях в нашем поколении. Все эти темы Чериковер изучил в течение своей жизни.
Чериковер стал болезненно сознавать противоречие между нашей собственной средой и окружающим миром. Накануне второй мировой войны он с известной частью своего поколения приходит к распутью и убеждается, что его поколение еще не произвело переворота в еврейской жизни, что «внешний мир все еще продолжает видеть в еврейской плутократии и ее принципах настоящих представителей еврейства». Далее, Он убеждается, что истинные ценности еврейской интеллигенции заимствованы из гетто. «С еврейским гетто связана наша историческая судьба, и от него идет наша национальная сущность. Воспринимая блеск и богатство чужих культур, мы продолжаем бороться с ними и черпаем наши силы от остатков прежнего». В этих словах чувствуются и пессимистические преувеличения, но вместе с тем это подтверждение главного направления интеллигенции, начатого первыми просветителями, — именно переноса на еврейскую улицу богатой чужой культуры, хотя бы с ней пришлось отчасти бороться.
О Чериковере можно сказать, что он был выдержан. Вся его общественная деятельность и все исторические работы имели одну цель — прервать связь между эмансипацией и ассимиляцией. До сих пор за последние 150 лет еврейской истории эти два процесса были как бы трагическими сиамскими близнецами. В своем ответе учителю Дубнову (в сборнике «Шейдевег») он трагически признает необходимость этой операции, которую до сих пор не удалось выполнить; до сих пор еще не удалось перервать связь между эмансипацией, от которой он не хочет отказаться для возвращения в гетто, и между ассимиляцией, которая происходит во всех странах, даже с многочисленным еврейским населением. Основой для всей деятельности Чериковера являются не определенные аксиомы, а лишь проблемы. В этом он отличается от своего учителя Дубнова, у которого все предопределено; у Чериковера ясны только его стремления и задания. Дубнов в своих представлениях давно перервал связи между эмансипацией и ассимиляцией, он человек твердых правил и выдержанный рационалист, далекий от трагических представлений. Но Чериковер, человек дела и практической общественности, никогда не мог успокоиться на этом вопросе — можно ли перервать связь между этими двумя историческими процессами?
Зависимость между эмансипацией и ассимиляцией красной нитью проходит через все исторические работы Чериковера, начиная с «Истории Общества Просвещения» до истории евреев во Франции, до неоконченного исследования об участии евреев в революциях. Эта центральная проблема современного еврейства была также жизненным вопросом для Чериковера, и поэтому его исторические работы так тесно и органически связаны с историей своего поколения.
В признании одной центральной идеи для истории евреев Чериковер идет по следам Дубнова. У последнего идея о странствовании еврейского центра при внутренней организации, не смотря на рассеяние, является фундаментом для всех десяти томов его истории. У Чериковера основой как для исторических работ, так и для общественной деятельности, является желание разорвать связь между эмансипацией и ассимиляцией. Оба они были, так сказать, монистами, но учителю Дубнову это было гораздо легче, ибо он глубоко верил, что история имеет смысл. Ученику Чериковеру было гораздо труднее, он делал вместе с своим поколением большие усилия воспротивиться ходу событий.
Историка Чериковера интересовали более конкретные вещи и личности, характер среды и дух времени. У него в центре всегда стоит личность, но она изображается на широком фоне социальной среды; она для него так же важна, как и изображаемая личность. У него большой интерес к социальным явлениям, но все-таки главное внимание он сосредоточивает на цепи событий, на их драматических сочетаниях, без желания останавливаться на их закономерной последовательности. Он углубляется в передаче данного явления и редко сравнивает различные эпохи, — может быть, потому, что период, изучаемый им, сравнительно не велик. Вообще он любит тех героев, на которых он останавливается подробнее, и он не остается равнодушным при изображении общественных конфликтов и при разборе мнений различных сторон. Он не драпируется тогой холодного судьи в истории, он заступается за свою сторону — за евреев, за их дальнейшее существование.
Если мы переберем главные пункты общественной деятельности Ильи Чериковера — Общество Просвещения, борьбу за американский еврейский конгресс, еврейскую автономию на Украине, погромный архив, Эмигдирект, всемирный еврейский конгресс, дело Шварцбарта, процесс о мудрецах Сиона в Берне и, наконец, обширные работы в рамках Еврейского Научного Института — мы увидим, что это главные фокусы еврейской общественной жизни за последние 30 лет. Они составляют единую цепь из различных звеньев и вместе намечают линию жизни выдающегося общественного деятеля. Но так как Чериковер не был эгоистичен, так как сердце и разум у него играли большую роль, чем локти, он всегда оставался незамеченным, в тени.
Если рассмотреть общественную жизнь Чериковера в связи с его научными работами, мы убедимся, что они составляют единое целое и отметим яснее его характер человека с твердыми убеждениями, но без фанатизма и без неприятной самоуверенности. Как в писаниях, так и в жизни, в исторических исследованиях и в самых научных общественных вопросах, он был человек без угловатостей. И он не считал себя благодетелем мира. Он умел задушевно, без мелодраматических претензий верить в бога и быть верным сыном поколения атеистов. Он мог одновременно быть голусным националистом и сохранять живой интерес и позитивное отношение к заслугам сионизма. Он не был фанатиком еврейского языка, но с ранних пор он навсегда перешел к работам на идиш и всей душой любил еврейское слово.
В дополнение к его работам нужно отметить большое значение его редакторской деятельности. Три больших тома Исторических трудов, два тома истории евреев во Франции, подготовленные тома истории еврейского рабочего движения — все они, может быть, никогда не увидели бы света и, во всяком случае, много потеряли бы без талантливой редакторской работы Чериковера. Чтобы сотворить вещь из ничего, надо быть Господом Богом, но чтобы сотворить вещь из сумбура (а это часто приходится делать редактору) — это тоже большое мастерство. При этом надо удовлетворяться радостью тайной помощи и не смущаться неудовольствием тех, над чьими писаниями ты корпел и мучился целые дни. Его роль редактора еврейских научных работ трудно будет заместить.
Всякий историк является рассказчиком. В известном смысле история есть искусство, как думали древние греки. Но историк должен рассказывать с документами в руках. Поэтому историк должен быть и носильщиком, поставщиком документов. И еврейский историк, наверное, тащит на своем горбу порядочный узел, часто покрытый кровью. И Чериковер был таким педлером, чем-то вроде передвижного архива. То он тащит его с собой, то спасает документы, он их хранит, их бережет, это — праведные свидетели против Петлюры и других украинских погромщиков, против Гитлера и его палачей, против военных злодеев. И он самоотверженно хранит записи, потому что они ему нужны для защиты своего народа, который вечно сидит на скамье обвиняемых, то в лице Шварцбарда, то в лице легендарных мудрецов Сиона, или юноши Гриншпана, не дождавшегося французского суда. Вот во всех этих случаях необходим он, Илья Чериковер, с документами, с показаниями против всех злодеев мира. Вот он, небольшой ростом, еврей с улыбкой, с остротой, с анекдотом, с детской приветливостью — и с кровавыми письменами под мышкой. Разве это не символ еврейской историографии?
В одной содержательной статье И. Чериковер рассказывает, как евреи в течение веков считали излишним записывать страдания — разве этим делу поможешь? Теперь, наоборот, мы считаем нужным все записывать и сохранять документы. Те