Немец ответил через 8 часов. Полным согласием с претензиями офицера Красной Армии. Сообщил, что немецкие войска будут выведены завтра, с 9–00 до 10–46 утра, и приглашает на торжественны вывод войск командование Красной Армии.
Вот как все мирно, дружелюбно и, даже можно сказать, полюбовно закончилось.
Нас же с папой смутила одна деталь. Как только узналось о выходе немецких войск из городка, папа пошел в штаб немецких войск вернуть обувь, которую он не успел привести в порядок. Удивлению же его не было предела. Ибо педантичные немцы ничего не взяли. Более того, заплатили за несделанную работу (где такое видано!) и с улыбкой отцу заявили: «Вы, герр еврей, все что необходимо сделайте и сохраните. Мы скоро за обувью вернемся».
Тут все присутствующие офицеры стали громко хохотать. А отец ушел. С тяжелым чувством. Вот после всего этого он и сказал нам: «Ничего не строим. Нам всем нужно уезжать. Прежде всего — тебе, Арон и Ханеле.
Приложение: Фотографии 1939 года показывают выход немецких войск с территории западной Белоруссии, которая, по Пакту между СССР и Германией, подпала под юрисдикцию СССР. Мы присоединились к Белорусской ССР и становились полноправными и счастливыми гражданами СССР.
Солдаты вермахта с красноармейцем на советском бронеавтомобиле БА-20 из 29-й отдельной танковой бригады в городе Брест-Литовск. 20.09.1939 г. (Bundesarchiv. «Bild 101I-121–0008–13»)
Немецкий и советский офицеры с польским железнодорожником. Эту фотографию часто публикуют в обрезанном виде, отрезав левую часть с улыбающимся поляком, чтобы продемонстрировать, что с фашистской Германией в то время имел отношения исключительно СССР. (Фото с сайта aloban75.livejournal.com)
Советские и немецкие офицеры обсуждают линию демаркации в Польше. (Национальный архив Нидерландов)
Советские и немецкие офицеры обсуждают линию демаркации в Польше. (Фото с сайта aloban75.livejournal.com)
Командиры 29-й танковой бригады Красной армии у бронеавтомобиля БА-20 в Брест-Литовске. На первом плане батальонный комиссар Владимир Юлианович Боровицкий. 20.09.1939 г. (Фото с сайта corbisimages.com)
Советский подполковник-артиллерист и немецкие офицеры в Польше обсуждают на карте демаркационную линию и размещение войск. Немецкие войска продвинулись значительно восточнее заранее оговоренных рубежей, пересекли Вислу и достигли Бреста и Львова. (Фото с сайта aloban75. livejournal.com)
Немецкие генералы, в числе которых Гейнц Гудериан, совещаются с батальонным комиссаром Боровицким в Бресте. (Фото с сайта aloban75. livejournal.com)
Немецкие офицеры в расположении советской воинской части. В центре командир 29-й легкотанковой бригады Семен Моисеевич Кривошеин. Рядом стоит заместитель командира бригады майор Семен Петрович Мальцев. 22.09.1939 г. (Автор съемки: Темин В. А. РГАКФД, 0–366673)
Батальонный комиссар 29-й танковой бригады Красной Армии Владимир Юлианович Боровицкий (1909–1998) с немецкими офицерами у бронеавтомобиля БА-20 в Брест-Литовске. 20.09.1939 г. (Фото с сайта aloban75.livejournal.com)
Советские и немецкие военнослужащие общаются между собой в Брест-Литовске. 18.09.1939 г. (Фото с сайта aloban75.livejournal.com)
Встреча советского и немецкого патрулей в районе Люблина. (waralbum/Bundesarchiv)
Военнослужащий вермахта беседует с командирами 29-й танковой бригады Красной армии под городом Добучин (ныне — Пружаны, Белоруссия). 20.09.1939 г. (Bundesarchiv. «Bild 101I-121–0008–25»)
Кавалерийский отряд проходит по одной из улиц г. Гродно в дни присоединения Западной Белоруссии к СССР. (Фото с сайта aloban75.livejournal.com)
Генерал Гудериан и комбриг Кривошеин во время передачи города Брест-Литовска Красной Армии. 22.09.1939 г. (Bundesarchiv.»Bild 101I-121–0011A-23»)
Красноармейцы наблюдают за торжественным выводом немецких войск из Бреста. 22.09.1939 г. (vilavi.ru)
Глава XНароды… вашу маму, объединяйтесь
Как говорит мудрая Голда Меир, каждый раз, когда кажется, что все идет хорошо, жизнь любит сделать неожиданный поворот.
Так, в ноябре, кажется, 1939 года, сейчас уже и не помню, неожиданно мы узнали, что теперь мы не поляки, и не польские евреи, а граждане великой братской семьи Советского Союза.
И что решило все за нас, за наш городок, за нашу область какое-то непонятное собрание народных полномочных представителей. Теперь мы все — белорусы и даже советские граждане. Правда, кто эти представители, кто и где их выбирал — мы никогда не узнали. Да особенно и не нужно.
Наши записные политики, что Зяма Либов, что Эфроим-точильщик спорили до хрипоты. Зяма доказывал, что вот теперь все будет хорошо. Будем свободно трудиться на свободной от панов земле и получать даже высшее образование. Нам, правда, и без высшего было хорошо. Особенно мне и Ханеле. Хотя я работал, как сумасшедший. С папой мы договорились строить новый дом, уже наш Дом, и я молотил деньги. Как говорят у нас, сапожников, «подметки отлетают».
Неожиданно наступила такая «долгожданная» (по Зямке Либову) свобода. Она тут же и закончилась.
Приехали какие-то военные люди из Минска и собрали у нас митинг. На нем объявили, что все угнетатели трудящихся, помещики (а их у нас сроду не было) и капиталисты (мы их тоже не видели никогда) будут высланы на жительство в глубинные места СССР. Для перевоспитания. И чтобы жили своим трудом. Зачитали список. С пояснениями. Правда, у всех входов-выходов этого собрания стояли вооруженные солдаты. В форме теперь уже нашей Красной Армии.
И что вы думаете. В список попал уже пенсионер, наш урядник Хвостенко Иван Николаевич, который тихонько жил в своем домике на окраине городка и разводил свиней. Мама тайком у него покупала сало.
Затем шел «капиталист» Нюма Вайсброт — владелец корчмы. Так как спаивал трудовой народ и устраивал клуб дискуссий против Советской Белоруссии, видите ли. На крик Нюмы, что разговоры и споры были не «против», а «за», было отвечено: мы разберемся, не волнуйтесь. Кого не надо, не берем.
Как гром прозвучало известие, что взят и Залман Либов. Это ведь дядя Зяма, ярый сторонник и пропагандист счастливой жизни в СССР. Оказалось, не так все просто. Он, нам разъяснили на собрании, вроде бы был за советскую родную нашу власть, а на самом деле мимикрировал! От такого слова мы все онемели. Я только в Израиле узнал, что это значит мимикрировать!
На самом деле дядя Зяма имел свою молочную лавку. А при ней — лошадь. А лошадь — транспортное средство, и это уже подпадает под список капиталистов. А Советской властью он, выходит, прикрывался, чтобы эксплуатировать лошадь.
Смех в зале был не громкий. Какой-то испуганный был смех.
Попал в список и отец моей Ханеле, Исаак Маркович Кугель. Жестко объявили, за что. За распространение антисоветской литературы врагов страны советов Троцкого, Каменева, Бухарина, Радека и других.
Не приняли во внимание, что, во-первых, наше местечко не было Советским Союзом, а во-вторых, все эти работы были на немецком языке и по дешевке куплены в 1926 году во Львове, в магазине «Советская книга» и предназначались тогда исключительно для Германии. В ней в этот период Гитлером если и пахло, то незначительно.
Вот какие новости, жуткие, прямо скажем, обрушились на наше местечко совершенно неожиданно.
Папа сказал, дом строить не будем. Ханеле будет жить у нас, а нам нужно всей семьей уезжать. Куда?
— Да хоть куда, сын мой. Не видишь, идет гибель. С этими негодяями жить (Гершеле, тише, тише, — испуганно говорила мама) не будет нам ни счастья, ни радости. Профессия прокормит. Дальше вот еще что начало происходить. Советская власть — оказывается, у нас в местечке теперь советская власть — так вот, советская власть запретила церковь. Красивая наша церковка с голубыми куполами, мне она всегда нравилась, но я красотой любовался тайком. Вдруг обидится мой Бог. И только Ханеле как-то, во время возвращения из синагоги, сказал:
— Обрати внимание, какая прелесть.
И Ханеле меня просто поцеловала. Видно, чувствовала она, что и я.
И не просто закрыла церковь, а вывезла все церковное имущество. Куда? Кто знает?
И что теперь в церкви. Открыли там артель чулочников. Те даже какие-то станки принесли. Подумать только, в алтаре у них склад готовой продукции.
Но это — еще начало беды, которая обрушилась на наш городок.
У нас в городке-местечке евреев было большинство. Русских, украинцев, поляков, русинов, венгров (у которых папа покупал кожи — немного). Вероятно, поэтому наша советская власть синагогу не закрыла. Но — отменила субботу. Даже в царской армии суббота соблюдалась ежели не было атаки на врага.
В общем, субботу отменили. Но и мы, в смысле, евреи, в долгу не остались. Мы честно выходили на работу. Я с папой — в нашу мастерскую, которая неожиданно для нас стала называться «Артелью по починке и пошиву обуви повышенного качества». И так же неожиданно оказалось, что теперь не папа владелец этого полуподвала, а какой-то поссовет. И он, поссовет, папе только из уважения сдает это помещение, за которое теперь еще и платить нужно. Называется — аренда.
Папа, к моему удивлению, отнесся к этому бессовестному государственному грабежу равнодушно.
— Работаем, сын, а Господь решит, что нам делать. Но и мы Господу должны помочь. Поэтому — копим деньги.
Но работы неожиданно стало мало. Оказалось, исчезла ярмарка, и сапоги стали не нужны.
А тем временем в наш городок вошла какая-то воинская часть РККА[42]. Командиры сразу заняли дома исчезнувших Ивана Николаевича, Зямы Либова, Исаака Марковича Кугеля и ещё некоторых. А солдаты заняли школу и сделали из нее казарму. Это было легко — просто выбросили парты.
И в городе сразу сделалось как-то грязно и неуютно. Почему?