Лезу сам в командирскую сумку за бутылкой без этикетки, горлышко залито красным сургучом. Купил по дороге в коммерческом магазине на Разгуляе. Самая дешевая была в магазине эта бутылка, но все равно жутко дорого. Там я еще пачку чая приобрел грузинского, для дома.
Поставил ее на стол и стал отвинчивать орден.
Смирнов, предварительно отбив ножом сургуч, снова разлил. Наверное, как старший в нашей компании. Разливал и приговаривал.
— Все как положено, сначала водку двойной очистки пьём, а потом ''сучок''.
Процедура повторилась, только на этот раз получил я по губе острым лучом ордена. Чуть ли не до крови.
Все правильно: не свои ордена обмываю, вот и получаю ими по морде.
И такой голод вдруг прорезался, что я в одно рыло почти все бутерброды умял.
— Ничего, — махнул рукой замполитрука. — Я еще подрежу. На здоровье.
— Теперь хвались пистолетом и рассказывай, как прошла твоя встреча с Мехлисом, — настаивал Смирнов.
Как прошла… Обыденно.
Позвонил.
Договорились о времени визита.
Не обманул. Выслал за мной аж целый лимузин ЗиС-101.
Мехлис принял меня в своем кабинете в большом 8-этажном здании с башней в Антипьевым переулке за Арбатом.
От Бюро пропусков проводили меня по лестнице в большую приемную и там усадили на стул — ждать. Шинель и шапку на вешалку пристроил. Вот что неудобно в военной форме — так это постоянно перекидывание портупеи с верхней одежды на гимнастёрку и обратно.
В скором времени вышли из кабинета главного политрука человек пятнадцать политработников в высоких чинах (никого ниже одного ромба) и адъютант пригласил меня заходить.
Кабинет Мехлиса был просторным, но скромным. Мебель вся простая и функциональная. Единственная роскошь — большая картина кисти хорошего художника в простенке между окон. Сталин и Ворошилов гуляют по набережной Москвы-реки. И то рама не музейной золоченой лепнины, а просто полированного дерева.
Хозяин кабинета радушно встретил меня у длинного стола заседаний, крепко пожал руку, усадил за тот же стол через угол.
— Рассказывайте, Ариэль Львович, — ошарашил меня первым вопросом армейский комиссар 1-го ранга.
— Что рассказывать? — решил я уточнить.
— А все рассказывайте. В подробностях. Вкратце мне уже доложили.
Что мне особо рассказывать? Всего полмесяца прошло, как я воскрес.
Рассказываю, а сам комиссара разглядываю. Вчера в Кремле Лев Захарович был несколько лохмат, а сегодня у него свежая стрижка хоть и короткая, но не скрывает природной курчавости. В зачесанном назад жгучем черном волосе седина пробивается робко. Лоб высокий. Выбрит тщательно. Глаза чуть навыкате, взгляд карих глаз внимательный. Губы плотно сжаты. Уши слегка оттопырены. Руки спокойно лежат на столе. Видны красные звезды на рукавах, с вышитыми на них золотой мишурой серпом и молотом. Гимнастерка шевиотовая, не очень хорошо сшитая (теперь я в этом разбираюсь), петлицы малиновые с черным кантом. На петлицах по четыре ромба с золотой вышитой звездочкой. На груди два ордена Ленина, орден Красного знамени, орден Красной звезды и медаль ''ХХ лет РККА''. Еще красный флажок депутата Верховного Совета СССР на клапане левого кармана гимнастёрки.
Слушал он меня внимательно, не перебивая и не задавая наводящих вопросов.
Когда я закончил рассказывать, Мехлис заметил.
— Что же ты своё геройство в госпитале так скромно осветил. Мне доложили, что ты на костылях и с ногой в гипсе с двумя здоровенными сержантами НКГБ справился. И даже их разоружил.
Пришлось подробно рассказывать, как я со своей потерей памяти принял украинский язык за иностранный и вступил в борьбу с ''вражескими диверсантами'' и накостылял им.
— К тому же, как я считал, товарищ комиссар первого ранга, советский человек не может быть махровым антисемитом.
— Ты чувствуешь себя евреем?
— Нет. Я не знаю, что это такое. Если раньше и знал, то теперь не помню.
— А кем ты себя чувствуешь?
— Коммунистом. Я в последнее время много читал, начиная с ''Краткого курса''. Мне эта линия нравится.
— А вот это правильно! — вскинулся Мехлис. — Все национальные различия при коммунизме отживут себя. Правильный ты человек, Ариэль Львович. Как ты видишь своё будущее?
— На фронте, товарищ армейский комиссар первого ранга. Только на фронте я себя вижу. Но боюсь, мне медкомиссия летать запретит, и поставят меня в тылу на пост какого-нибудь ''свадебного генерала''. А мне уже в госпитале безделье обрыло.
— Давай так, — Мехлис припечатал ладонью по столешнице. — Иди пока, как положено по инстанциям. Если действительно на фронт не пустят, то приходи сразу сюда — в Политуправление. Каждый военнослужащий имеет право обратиться к комиссару любого ранга вне служебной субординации по любому вопросу. Но сначала пройди по команде. Дисциплину нарушать не следует.
Зашел адъютант с подносом. Крепкий чай в железнодорожных подстаканниках. Колотый сахар. Горчичные сушки. Расставил на столе.
— Щербаков в приёмной, — сообщил.
— Давай его сюда, — поманил ладонью Мехлис.
Вошел невысокий толстый человек в круглых очках велосипедом. Одетый в полувоенную ''сталинку'' защитного цвета. В сапогах. Никаких наград он не носил. В руках он держал странную угловатую кобуру толстой формованной кожи. Коричневого цвета, оттенка как мое американское пальто.
— Знакомьтесь, — представил нас Мехлис. — Капитан Фрейдсон Ариэль Львович, как видишь — герой. Настоящий коммунист. Наша смена. Нам о нём полковой комиссар Смирнов рассказывал. Щербаков Александр Сергеевич, кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б), первый секретарь Московского горкома, начальник Совинформбюро и фактический мой заместитель, пока я на фронте. Если меня не будет в Москве, то со своими бедами, Ариэль Львович, ты обратишься к нему. Он в курсе. Давай, — протянул он руку Щербакову.
Тот вложил в нее эту кобуру.
— Товарищ Фрейдсон, ваши подвиги на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками партия и правительство уже высоко оценили. А это вам награда от нас, от армейских политработников. Носите с честью.
После рукопожатия, я принял подарок. В кобуре находился большой черный пистолет.
— Вынимай. Смотри. Хорошая надёжная машинка, — сказал Щербаков снисходительно. — Браунинг ''Хай пауэр'' довоенной еще бельгийской выделки. Магазин на тринадцать зарядов. Патрон люгеровский. Запасные магазины и патроны возьмешь в приёмной.
И крепко пожал мне руку.
— Служу Советскому Союзу и коммунистической партии, — отбарабанил я.
На деревянной щёчке рукоятки пистолета серебряная пластинка. На ней гравированная надпись: ''Капитану Фрейдсону А. Л. за героическую защиту московского неба осенью 1941 года. Арм. комиссар 1 р. Л.З. Мехлис. 14.01.1942.''
— Приказ по ГлавПУРу о награждении возьмешь у адъютанта, — кивнул мне Мехлис.
— Но помните, что неназываемая причина этого награждения, — наставительно сказал Щербаков, — ваше геройское поведение в конфликте между политработниками и Особым отделом. И еще вы нам должны будете несколько выступлений перед рабочими московских заводов. Очень нам нужна в данный момент смычка армии и тыла. Рабочие должны видеть, для кого они горбатятся по двенадцать часов в день без выходных.
— А в родном полку можно будет выступить? — намекаю я так толсто.
— Думаю, это решаемо, — резюмирует нашу встречу Мехлис.
Пока я это всё рассказывал, пистолет ходил по рукам. Ну, прямо как дети. Только, что не постреляли из него.
Подвел итог под моим рассказом комиссар.
— Повезло тебе, что со Щербаковым познакомился. Он круто в гору идёт. На хорошем счету у Сталина. По заводам поезди. Такими просьбами не манкируют.
Потом вынул бумаги из среднего ящика стола.
— Держи. Это твое отпускное свидетельство из госпиталя. Врачами также подписано. Продаттестат твой. Вещевой и денежный аттестаты заберешь из полка. Гуляй. Как понял — жить в гостинице будешь.
— Пока не выгонят, — смеюсь.
— Добро. Но послезавтрева как штык к двенадцати ноль-ноль на военно-врачебную комиссию. Пока сюда. Будут решать общую твою годность к службе в армии. Потом будет у тебя еще одна комиссия — в госпитале ВВС, в Сокольниках. Там уже решат: будешь ты летать или нет. Все свободны.
В коридоре, по пути в когановскую каморку, он мне шепнул.
— Правильно делаешь, что уезжаешь отсюда.
— А что случилось? — немного я встревожился.
— Пока не случилось, но обязательно случится. Амноэль в тридцать восьмом донос на брата нашего комиссара написал. Разобраться, как следует, не успели тогда, да и не разбирались особо — время такое было. Тогда все быстро делалось. Утром постановление тройки — вечером к стенке и никаких апелляций. А потом и сам Амноэль присел как вредитель. Но как видишь, вышел. Непотопляемый гад. Только что разжаловали его на четыре категории. И к нам его не просто так подсунули особисты, это месть такая нашему комиссару. Даже не за Ананидзе — кому этот дурак нужен, а за сам факт того, что мы особый отдел нагнули. Так что и нам всем прилетит походя.
— А кто у нас был брат у комиссара?
— Армейский комиссар первого ранга, — Саша торжественно поднял к потолку указательный палец. — Предшественник Мехлиса на ГлавПУРе. Самого нашего комиссара Мехлис тогда на расправу не отдал, а вот его старший брат — Петр Смирнов, проходил уже по флоту — первый народный комиссар ВМФ. Молотов аресты утверждал на таком уровне. Мехлис тогда чином не вышел еще. Это он сейчас заместитель предсовмина, когда председатель сам Сталин — фигура. А тогда… Так, что уезжай — целее будешь.
— Машину дадите?
— Дам. Тебя в ''Москве'' искать?
— Сегодня и завтра. А потом я в выделенную мне комнату заселюсь.
— А что не сразу? И новоселье зажал. Так, да? А еще друг называется.
— Так пустая она. Даже одеяла-простыни нет. Не говоря уже о прочем. Как меблируюсь, так сразу и отметим. Когда хоть сидеть на чем будет. Во что водку налить.
— Так… — политрук на полминуты задумался, что-то решая в уме. — Ты пока собирай