их похватывали омоновцы и запихивали в спецтранспорт.
После беседы премьер-министра с нацией появились подробности. Во-первых, в модальности обвинительных речей. Он у нас сейчас в стране единственный начальник. Чем начальник отличается от неначальника, известно всем. Начальник – это тот, кто может любому в глаза хамить, а ему никто ни-ни. Премьер сказал, что те, кто критикуют его режим, воры, они поиздержались и рвутся к деньгам – вот и вся их оппозиционность. И еще, что критикующим милицию придется сбрить свои интеллигентские бородки и пойти самим в нее служить.
Почему только бородки? И усишки – у кого есть. И пейсики – если развивать тему. А там и лысинки отполировать или прикрыть. Но главное тут не образность, а тон. Тончик. Принципиально НЕ либеральной интеллигенции. Принципиально тех, кто перегораживает Ленинградский проспект, заполняет Манежную, выбирает подходящие физиономии, чтобы изувечить, вытаскивает из вагонов метро, чтобы избить ногами, и так далее. Этим объявляется: вот правильная тональность нашей-вашей жизни.
Не стоит объяснять мою отрицательную реакцию тем, что я гнилой интеллигент, который обижается на вульгарность, на полублатной жаргон. В свое время я проработал несколько лет на заводе, из них два года в смену в цеху, так что никакая лексика меня не смущает, никакие обороты не шокируют. Мат мне претит, но я не борец с матерщиной, не защитник чистоты языка. Я выступаю против примитивизации жизни, против низведения ее уровня до как можно более низменного. Ибо что получается? – если демократ, то дерьмократ, приватизация – прихватизация, если интеллигент, то бороденка. И это не кто-то лается в автобусе, а вождь, элита, олицетворение нации. В годы моего детства было – шляпа, очки. Куда прешь, шляпа, надел очки, думаешь, умнее меня? И посмотрите, до чего доехало.
Лицо кавказской национальности, лицо еврейской национальности, славянский тип внешности. Так мы видим людей. Человеческое лицо, как учили когда-то в школах, образ и подобие Божие мы отождествляем с олицетворением нашей антипатии, неприязни, ненависти. К кому-то, кого из категории, как учили когда-то в школах, ближних мы автоматом, инстинктом переводим в категорию врагов. Совершенно как по половому признаку: вон баба идет, надо ее снять. И слишком похоже на Германию при нацистах, когда на улице были развешаны плакаты с пятью самыми распространенными типами евреев, которых следовало отлавливать и сдавать на живодерню. Четыре года назад меня ограбили в моем подъезде, друзья настояли, чтобы я заявил в милицию. Следователь спросил: кавказцы? азиаты? Я не знал. Он показал мне альбом. Среди десятков лиц одно-два были по типу похожи на моих разбойников. Даги, сказал он, дагестанцы. Наш глаз сортирует уже сам собой, независимо от нас. Лет за двадцать до этого я в такси рассказывал приятелю о встрече с симпатичными азербайджанцами. Левон, Алик, Муслим. Левон, веско сказал таксист, армян, Алик – молдаван, один Муслим – азербайджан, и то сомневаюсь… Осталось научиться различать обонянием, как звери, уткнувшиеся носами в землю.
Премьер в этом не виноват. Такое положение вещей сложилось за тысячи лет до его рождения, досталось ему как данность. В вину ему можно поставить, что он его принимает, не говорит о нем правды. Это разъедает народ много хуже воровской, взяточнической и прочих безнадежно обличаемых коррупций. Так же, как когда он ставит в один ряд Ходорковского и Мэдоффа, получившего 150 лет тюрьмы за мошенническую пирамиду. Это все равно что сравнивать подлоги на наших выборах с Уотергейтом. По этой логике: Никсон был подвергнут импичменту – тогда и нашего президента давайте.
Что касается вышедших на улицу, по большей части, подростковых (за исключением профессиональных расистов) толп, им не светит в жизни ни-че-го. Дорожить нечем, они готовы к разрушению – себя, других – к зоне, к смерти. Сейчас их и всех вообще власть хочет охомутать уроками формального патриотизма. Это – скажу наивное слово – нечестно. Гадать, а тем более выдумывать, на ком вина, – попусту тратить время.
2011 год
11–17 января
Почему для меня такие немодные, высмеиваемые большинством вещи, как уважительное обращение, вежливый тон и интеллигентный язык предпочтительнее вульгарности, хамоватости, приблатненности? Попробую объясниться.
Не так это самоочевидно. Дело не во вкусе и вообще не в эстетике. Мне приходилось слышать впечатляющую простонародную речь, крайнюю свободу выражений, талантливые выпады площадного остроумия, блестящие непристойности. Пушкин не стеснялся крепкого слова ни в стихах, ни в личном общении, пьесы Шекспира или прозу Рабле не назовешь образцами благовоспитанности. Дело также и не в этике. Человеку, когда он унижен, терпит насилие, загнан, не до деликатности. Дело в лишении человеческого рода права жить в соответствии с заложенными в человеческое существо первопонятиями.
То, что межнациональные стычки, вспыхнувшие, как фаеры в руках фанатов в декабре, основаны на этнической антипатии, доходящей до ненависти, – общее место, точнее, тавтология. Но не так банальна практика этих столкновений. Начинаются они с того, что противостоящие стороны маркируют одна другую: кавказцы! русские! Для этого надо – узнать. По внешности, по лицу, по цвету волос и глаз, усам и твердости черт у южан, курносости и мягкости линий у северян. Способность различения у тех и у других сидит, как сейчас говорят, на генетическом уровне, как говорили раньше – в подкорке.
Среди тех и других есть такие, которые заявляют о том, кто они: чалмой, кипой, платочком. Но есть и другие, вовсе не желающие, чтобы в них вглядывались и с кем-то отождествляли. Не из трусости. Принципиально. Не хотят, чтобы их узнавали. Хотят быть именно неузнанными, быть собой, частными людьми. Не важно, зачем они выходят на улицу: затем, зачем большинство людей, по делам, пройтись – или что-то на ходу обдумать. Мало ли зачем. Всякая жизнь имеет интимную сторону, они ею дорожат. Интимность – это право на закрытость, но еще прежде закон. Адам и Ева, узнав, что они наги, прикрылись смоковными листьями и спрятались. Бывают такие ситуации, когда открытость синоним бесстыдства, порнографии.
Что такое крайний случай глумливого разрушения укрытия необходимого индивидууму, глумливой выставленности его напоказ перед всеми и к чему это приводит, мы знаем. Это желтые звезды, нашитые на одежду евреев. Об этом замечательно написал в своем эссе 1944 года «Размышления о еврейском вопросе» Жан-Поль Сартр. Что оставалось делать нам, неевреям, спрашивает он себя. Выказывать солидарность, снимая перед ними шляпу? Некоторые так и поступали. Но сострадание только прибавляло жертвам страданий. «В конце концов, мы уже отводили глаза. Каждый наш взгляд, помимо их и нашего желания, выделял их». Как объект. Как евреев. И дело было не в том, что они хотели скрыть свое еврейство. А в том, что они были беззащитны перед тем, что любой может лезть к ним в душу. То же переживали гомосексуалисты, которым приказано было нашивать розовый треугольник. И героиня романа Готорна, пойманная на адюльтере, которой вышили на платье алую букву А. И, надо полагать, бубновый туз на спинах русских каторжников.
Желтая кофта Маяковского потому и эпатировала буржуа, что бросалась в глаза, захватывала внимание, ослепляла. Она была частью «пощечины общественному вкусу». Пощечина всегда пощечина, так что эта, пощечина эстетства, вскоре раздавалась в унисон с пощечинами, тумаками и выстрелами вышедших на улицу матросиков. Во многих рассказах о Сталине упоминаются его «желтые, как у тигра, глаза». У тигра или не у тигра – на совести рассказчиков, но их желтизна притягивала взгляд не менее зловеще, чем звезды на еврейских рубашках. Бубновый туз был «гуманной» заменой рваных ноздрей и клейменного словом «вор» лба. Но через пару столетий советские зэки сами выжигали себе на лбу «раб КПСС». Не существенно, кто начал, существенно, что начато. Матросики, вождь пролетариата, штурмовики пользовались насилием как нормой в обращении с публикой, приученной, привыкшей к слову «насилие», к насаждению его, пусть в качестве художественного образа.
Насилие начинается с вглядывания, со сравнения встречного с тем образом, который уже отпечатан в подсознании как ненавистный. Вглядывание – цель. Сперва человека выволакивают из его человеческой внешности, доставшейся от природы и воспитанием подогнанной к его сущности, – и только затем из метро. Сперва расшибают его сокровенное, то, где он целиком принадлежит себе, является собственностью себя, – затем его кости и череп. А позволяет так себя вести обстановка – не логически анализируемая, а чутьем определяемая как своя. Та, где главное понятия, а мысль и знание – пошли они в. Где права сила, а слабый – сиди в и не чирикай. Где невнятный звук, жалкие слова, грубые телодвижения зовутся песней, а кто их производит, артистом. Где начальник страны ботает по фене, по нашей. А чье-то несогласие с ним, начальником, объясняет самыми низкими мотивами: намерением несогласного урвать, украсть, добравшись до власти. И в этом начальник оказывается опять-таки заодно с вглядывающимися и расшибающими. Только они думают так о его власти.
Возможно, такая его позиция – всего лишь политика, и так ему легче начальствовать. Но безусловно и в первую очередь этот стиль создает ту атмосферу вседозволенного амикошонства, в которой становится легко выходить на улицу и выкидывать вперед руку. Так же как в стране, где генеральный прокурор говорил «расстрелять, как бешеных собак», легко было перемолоть в лагерную пыль кого угодно. Иначе говоря, непонятно, кто спускает курок: тот кто приглашает к запанибратству, устанавливая это оскорбительное для человеческого достоинства положение вещей, – или кто им пользуется, развивая его в сторону напрашивающегося конца.
Судя по интернетским «коментам», нынешние вожди все равно уже зачислены в евреи, масоны, в продавшиеся америкосам. Исправить этого они не могут: таковыми они отпечатались в упомянутом подсознании этой категории населения. Которую сами формировали. Так не разумнее ли, и не полезнее ли для нравственного развития общества, и не самоуважительнее ли им начать говорить вежливо, как тот же Керенский, и интеллигентно, как тот же Столыпин?