нтернета. А ты, спросила меня. Я ответил: понимаю тебя. А сам, она настаивает, подсел на этом деле? Я собрался с духом и сказал: нет, сам не подсел.
Долго слишком кампания тянулась. Путина выбирали аж 12 лет назад. Уже тогда драйва не было. 8 лет назад все еще выбирали, мухи от скуки мерли. Но хотя бы Дед Мороз был знакомый, знали, какие у него в мешке подарки, какие в загашнике шутки, какие приемы дзюдо. А когда через четыре года ввели в оборот Снегурочку, уже требовалось подносить к ноздрям электората нашатырь, чтобы шевелился. И чем изящнее рокировались, прикрепляли лыжи, шагали через площадь в джинсах, тем неудержимей бурчало внутри: ну кончайте, ёлы-палы. Оттого и на митинги пошли.
Протест был, но в гораздо меньшей степени против Единой России, нечестных выборов, того, что обличали плакаты. Все границы перешла бездарность, безвкусица, с какой официальную дребедень выдавали за личные мнения людей. Тоски и дуракаваляния, устроенных властью, оказался перебор. На Болотную вышли не протестовать, а показать, что у вас свои интересы, своя компания, у нас – свои, своя. Развития таких настроений, такого направления мыслей не предусмотрено. Постояли, погуляли, поулыбались, разошлись по домам. Политики попытались это гуляние обратать, вогнать в привычные каналы, привязать к орущему микрофону. Безрезультатно. В Кремле, в Белом доме, короче, «наверху», инструмента для нейтрализации неожиданного явления не оказалось, а не нейтрализовать там не умеют. Пошла суета, антимитинги, теледебаты по всем каналам, бенефисы неувядающих. Унылая пора, кащей чередованья. Но, к счастью, солнце всходит, заходит, календарь перелистывается, наступает март, 4-е, президент выбран. Он тот же. Хорошо, что не Саркози – Саркози какой-то не такой. Правда, Ангела Меркель милей. В общем, кто хотел быть довольным, доволен, кто хотел возмущаться, возмущается, но, главное, на носу 8-е, поздравляем дам, и отстаньте от нас с вашими выборами.
Признаюсь (тоже не без стыда), что вызвать в себе какое-то ко всему этому чувство у меня не получалось. Путина, как я написал выше, первый раз выбирали в 2000 году, но я его выбирал еще в 1958-м. Тоже в марте, только 14-го. Как была тогда его фамилия, вспомнить затрудняюсь. Президентов в СССР не водилось, выбирали Верховный Совет – из блока коммунистов и беспартийных. А уже Верховный Совет из себя выделял Президиум. У Президиума был председатель, должность пустая. Главным был генсек – настолько главным, что выбирать нам его не доверяли. Просто сообщали – такой-то. Такой-то говорил, что мы находимся в империалистическом окружении, состоящем из поджигателей войны. Их тут же изображали, в «окнах ТАСС», с факелом в одной руке, с кровью, капавшей с пальцев другой, и слюной и соплей, капавших с алчных губ и крючковатых носов. Этот аспект миропонимания у главных по-прежнему на вооружении. Сейчас он называется «оранжевые революции», тогда назывался «международное положение». О, патриархальные времена советского чучхе! Присылали почтовые открытки – «напоминаем, выборы, приходите». Герб Советского Союза, тени знамен. Агитаторы, бедняги, с часу дня бегали по квартирам: Иванов-Петров, почему не проголосовали?.. Я проголосовал. (Вранье, с перепоя.) Старикам доставляли урны на дом. В 1966-м, например, Бродский доставлял, поэт, общественная нагрузка по линии профкомитета писателей. В газетах назавтра – 99 % явка населения, из них 99 % за. За блок. Смешно, да? Не совсем. В 30-е, в 40-е, до середины 50-х сколько процентов не принимало участия по случаю пребывания в ГУЛаге, точно не скажу, но десятки миллионов. Я имею в виду, за «политику». Как восклицал школьный учитель математики (немножко был куку), доказывая теорему методом «от противного»: парадокс, абсурд! Ведь самая политика и есть выборы – чего же до-то сажать?
Согласитесь, за полстолетия эти хеппенинги, сперва откровенно вымышленные, потом прикрытые вуалями, но всегда реалистические по форме, социалистические по содержанию, могли привить не только к выборам, а и к предвыборному возбуждению некоторую невосприимчивость. На этот раз придумали камеры наблюдения. Когда объявляют, что против обмана будут приняты дополнительные меры, всем ясно, что будет обман. Обсчитать почему-то всегда легче, чем назвать честную цену. К следующим выборам поставят камеры наблюдения за камерами наблюдения. В общем, не зажгло, не затеплился во мне личный интерес. Только на одно нововведение я клюнул. Не азартно, сказал бы – умеренно, но клюнул.
Несколько лет назад молодой, незаурядно одаренный предприимчивый человек открыл в Москве несколько ресторанов, довольно дешевых и очень уютных. В них стала собираться публика, тоже по большей части молодая, но и постарше заглядывали. Персоналу, прикрепленному к правительственным камерам слежения (какими бы они ни были, хоть и в виде живых стукачей), дали знать, что многих посетителей этих ресторанов видели на митингах на Чистых прудах, Болотной и Сахарова. Прикрепленным выдали казенные деньги и кучей послали в эти заведения. Там они стали заказывать напитки под закусь, орать «за Путина» и, что называется, нарываться. Об этом снято множество фильмов, посвященных приходу Гитлера к власти в Германии. Как и уходу. Так что новизна не в этом. А в том, что ресторатор – сын моих старых друзей, того же времени, что позвонившая приятельница. Я знаю его со дня его рождения, и он мне очень симпатичен. Я бы за него проголосовал.
13–19 марта
Одну и ту же вещь мы готовы принять одобрительно, когда она приходит как новшество, – и решительно отвергать по прошествии времени, когда она утвердилась как стандарт. Самый элементарный пример – зарплата, в какой-то момент повышенная правительством и остающаяся той же при выросших ценах. Последней иллюстрацией такого сорта явлений, яркой и убедительной, стало то, что случилось в стране между 4 декабря и 4 марта, вышло на передний план и сделалось единственной живой картинкой общественной жизни. Меня можно поправить – не в стране, а в Москве. Но нет, тут действует принцип «за что боролись, на то и напоролись». Власть боролась за пользование исключительно в своих целях средствами массовой информации, в первую очередь телевидением, безоговорочно победила – и напоролась на то, что плакаты, говорящие в глаза «Единой России» и Путину, как непочтительно и, главное, насмешливо к ним относятся, увидела вся страна. А люди так устроены, что раз другие осмелились, то, значит, можно и нам, и эта почка просто ждет своего часа, чтобы этак же проклюнуться.
За свою жизнь я это наблюдал много раз. Первый – в 1949 году, когда по причине хорошего почерка и таковой же грамотности был назначен делать подписи к рисункам в альбом, посылаемый нашим классом товарищу Сталину на его 70-летие. Я уже писал об этом. За рисунки отвечал мой товарищ, двумя годами старше меня. В середине ночи – потому что опаздывали – я стал неудержимо засыпать, и он сказал, что вполне способен выполнить и мою часть работы. Я тут же отключился, через два часа проснулся, заглянул в альбом и ужаснулся. «Краснознаменный» было написано с одним «н», а «утренний» с тремя. Я сказал ему, что мы погибли. Он небрежно отозвался: «Ничего, не маленький. Передвинет одно из трех туда, где не хватает». Это мгновение я помню 63 года с ослепительной отчетливостью. В другой раз, лет через десять, я гулял по Озеркам, в тех самых местах, где Блок видел, как «медленно пройдя меж пьяными, дыша духами и туманами, она садится у окна». Моя незнакомка предстала в виде именно выпившего мужичка, который волочил на веревке драную козу. Хрущев как раз издал указ об изъятии у населения мелкого домашнего скота, и он орал: «Никита, козел, ты где? Забирай подругу».
Очередной эпизод, последний по времени, разыгрался только что, в начале марта, сразу после президентских выборов. Я вошел в троллейбус, где вовсю разорялся правдоискатель с бородой и в бейсбольной кепочке «Ред сокс». Крыл всех без пропуску: олигархов, коммунистов, Кремль, Обаму, гастарбайтеров, и евреев, конечно. Я сел рядом с молодым человеком с внешностью, как сейчас говорят, менеджера среднего звена. На следующей буян вышел. Через остановку мой сосед произнес: «Это всё чушь, но Путину не позавидуешь». Я ответил, что некоторые политологи дают ему не больше двух лет. Он сказал: «И очень может быть. На кусок, который он делит, серьезные есть охотники». Я заметил, что что-то не видно конкретных фигур. Он возразил: «Это у нас. А там, где серьезные люди решают, каким быть миру, небось найдут». Я сказал, что на тему заговоров я ему не собеседник, поскольку в них не верю. «Да я не про заговоры, – проговорил он с некоторым разочарованием оттого, что сосед попался такой серый и несообразительный. – Просто все должно идти в рамках. Там их назначают. (Я не понял – рамки или президентов.) Можно Путина, можно Рыжкова, но под контролем серьезных людей. Кому интересно такую страну разбазаривать? (На этот раз я понял, что разбазаривать – между не понимающими, каким быть миру.) Ирак в рамки ввели, Иран сейчас введут. Думаете, случайно Путин ораторствовал: умрем за родину?» – «За родину вы имеете в виду – за нефть?» – «За все», – сказал он сухо и встал. Я дал пройти, он вышел, подошел к стоявшей в десяти шагах красной «Ауди», видимо оставляемой им у метро, и сел за руль.
Я потрюхал в троллейбусе дальше. Было время подумать. Вспомнить про Озерки, про генералиссимуса, огорченного нашими грамматическими ошибками. За 63 года, и за 53, и даже за три месяца переменилось многое. Собственно говоря, только троллейбус со мной внутри остался тот же. Но направление хода перемен, мне кажется, не виляет, не рыскает, не отклоняется от однажды заданного. От того, что описано в начале колонки. Путин не Сталин, менеджер среднего звена не люмпен с козой. Но и Путин и менеджер ведут отсчет от ступеньки, на которой уже стоят. Их опыт – опыт ступенек уже преодоленных. Они не против митинга, сконструированного из людей, свозимых на автобусах как киномассовка. Они выдают его за народную поддержку не потому, что не знают правду, а потому, что не знают, чем иначе эта чертова поддержка может быть выражена. Они хотят верить в мировое правительство потому, что «поджигатели войны» для них пройденный этап, и тем самым это место вакантно. Ни тот ни другой не поднимают голову, чтобы разглядеть, что представляет собой ступенька следующая.