Примечания
1
Софокл. Драмы. Перевод со введениями и вступительным очерком Ф. Зелинского. Т. 1–3. М.: М. и С. Сабашниковы, 1914–1915. (Памятники мировой литературы: Античные писатели.)
2
Еврипид. Театр (Драмы). Перевод со введениями и послесловием И. Ф. Анненского, под редакцией и с комментарием Ф. Ф. Зелинского. М.: М. и С. Сабашниковы. Т. 1 (1916). XV + 407 с. Т. 2 (1917). XXII + 519 с. Т. 3 (1921). 549 с. (Памятники мировой литературы: Античные писатели.)
3
См. напр.: Еврипид. Трагедии. Т. 1–2. М.: Художественная литература, 1969; Еврипид. Трагедии в двух томах. М.: Ладомир, Наука, 2006, и др.
4
Зелинский Ф. Ф. Апология Диониса в «Вакханках» Еврипида. Филологическое Обозрение, 1894, IV 6/1. С. 3–17.
5
Вахканки. Трагедия Еврипида. Перевод Ф. Ф. Зелинского. Филологическое Обозрение, 1894. Приложение к VII тому. С. 1–53.
6
Мелеагр Еврипида. Журнал Министерства Народного Просвещения, 1901. 335 5. С. 54–59. Сугубо специальный характер этой работы не позволил включить ее в настоящее издание.
7
Ифигения. Северный Курьер, 1900, 16 марта; Елена Прекрасная. Вопросы Жизни, 1905, № 12. С. 124–155; Античная Ленора. Вестник Европы, 1906, № 3. С. 167–193; Еврипид в переводе И. Ф. Анненского. Перевал, 1907. №№ 10–11; Царица-прислужница. Ново-найденная трагедия Еврипида. Вестник Европы, 1909. № 7. С. 78–101, № 8. С. 449–473.
8
Послегомеровская Андромаха и трагедия о ней Еврипида. Гермес, 1915, № 2. С. 29–36, № 3, С. 55–61; Легенда Кургана Псицы. Вестник Европы, 1915, № 4. С. 85–103; Дионис в религии и поэзии. Русская Мысль, 1915, № 7, с. 1–21; Алтарь Милосердия («Сентиментализм» и «реализм» в древнегреческой политике). Русская Мысль, 1916, № 9. С. 41–69.
9
Овидий. Баллады-послания. Перевод со вступительными статьями и комментарием Ф. Ф. Зелинского. М.: М. и С. Сабашниковы, 1913; Античный мир. Том I. Эллада. Ч. 1. Сказочная древность. Пг.: М. и С. Сабашниковы, 1922–1923; Иресиона. Аттические сказки. Вып. 1. Тайна Долгих скал. Пг.: М. и С. Сабашниковы, 1921.
10
Ф. Ф. Зелинский. Древнегреческая литература эпохи независимости. Ч. 1. Общий очерк. Пг.: Огни, 1919.
11
Иннокентий Федорович Анненский как филолог-классик. Аполлон, т. 4, 1910, 15 января (Хроника. С. 1–9).
12
См. статью «Еврипид в переводе И. Ф. Анненского» в настоящем издании. (Прим. сост.)
13
Следуя современной орфографии, эту трагедию нужно было бы поместить в том II, на место «Ипполита»; выбранный Зелинским порядок объясняется тем, что имя Ион начиналось с буквы I, которая в дореволюционном алфавите следовала за буквой И. (Прим. сост.)
14
То есть статья «Античная трагедия», напечатанная в издании 1906 г., и статья «Еврипид и его время», которой должен был открываться том II. В видах равномерности объема томов я счел за лучшее напечатать обе в V, в который войдут только три драмы.
15
См. статью «Иннокентий Федорович Анненский как филолог-классик. Памяти И. Ф. Анненского» в настоящем издании. (Прим. сост.)
16
Театр Еврипида. Полный стихотворный перевод с греческого всех пьес и отрывков, дошедших до нас под этим именем. В трех томах, с двумя введениями, статьями об отдельных пьесах и объяснительным указателем И. Ф. Анненского. Т. 1 (содержит введение под заглавием «Античная трагедия», перевод драм «Алкеста», «Медея», «Ипполит», «Геракл», «Ион» и «Киклоп» и статьи об этих шести драмах. 628 стр.).
17
То есть не руководимый побуждениями чувственности, не под влиянием новой любви, как представляла себе дело Медея.
18
Пелионский – фессалийский, по имени Пелиона, горного хребта в прибрежной Фессалии.
19
Поясняется ниже.
20
Старшей сестрой Медеи была Халкиопа. Она была выдана Ээтом за Фрикса, сына орхоменского царя Афаманта, после того как он принес ему золотое руно, и родила ему четырех сыновей. Эти последние после смерти своего отца пожелали вернуться в Орхомен, чтобы принять наследство своего деда, но потерпели кораблекрушение и были подобраны аргонавтами. Этим объясняется сочувствие аргонавтам их матери.
21
Дед – Гелиос, отец Ээта.
22
Диана здесь отождествлена с Гекатой, изображаемой, как богиня распутий, трехтелой. Символическое объяснение: она на небесах – Луна, на земле – Диана, в преисподней – Геката.
23
Симплегады – скалы у входа в Босфор, раздвигающиеся и сближающиеся вперемежку (материализация перспективной иллюзии). Они остановились навеки, когда «Арго» благополучно проплыла между ними.
24
Сцилла и Харибда обычно локализуются в Мессинском проливе. По фантастической географии, которой следует Аполлоний Родосский в своих «Аргонавтиках», аргонавты, переплыв через Понт, отправились вверх по Истру (Дунаю) и через его (мифический) правый рукав в Адриатическое море, затем вверх по Эридану (По) в Родан (Рону), оттуда в Тирренское море и через Мессинский пролив в Ионийское. (Правда, они этим путем не могли бы проехать через Симплегады; Овидий здесь соединяет несовместимые элементы предания.) Сцилла, по Гомеру, – чудовище с голосом собаки, с шестью длинными шеями, на каждой по страшной пасти с тремя рядами зубов. Ее тело скрыто в пещере, только головы высовываются наружу. Позднее ее представляли препоясанной поясом из собак, выросших из ее тела. По другому преданию, она была дочерью мегарского царя Ниса; во время войны Мегары с Миносом, влюбившись в последнего, она умертвила отца. Минос ее, однако, бросил, после чего она была превращена в чудовище.
25
Грех Пелиад рассказан Овидием в «Метаморфозах». По прибытии в Иолк Медея своими чарами вернула молодость Эсону, отцу Ясона. Тогда дочери царя Пелия попросили ее так же омолодить и их отца. Медея, чтобы устранить врага своего мужа, с виду согласилась и поручила Пелиадам самим выпустить старую кровь из жил их отца. Так Пелий погиб от рук собственных любящих дочерей.
26
Совершенно правильно замечает схолиаст Ven. A. к этому месту: «Гомер говорит это приметы ради, а позднейшие (т. е. трагики) и на самом деле выводят ее несущей воду». Еще определеннее Doderlein полагает, что словами «в Аргосе» Гомер намекает на Агамемнона, «Мессеиды» – на Менелая и «Гипереи» – на Ахилла, так как-де Мессеида засвидетельствована для лаконской Ферапны, а Гиперея – для фессалийских Фер. Он мог бы прибавить, что и Мессеиду, и Гиперею показывали вблизи Фарсала – конечно, основываясь на том, что именно туда была уведена Андромаха.
27
Не все здесь, однако, вымышлено Софоклом. Когда афиняне в VII–VI вв. заняли часть троянской земли, им было приятно узаконить свои притязания излюбленным в те времена средством – мифологической проекцией. Афинскому царевичу Акаманту дается в любовницы (а может быть, и в жены) дочь Приама Лаодика; оттого-то Полигнот в своей афинской картине и дал этой Лаодике черты Кимоновой сестры Эльпиники. Это сближает его с троянскими наследниками страны под Идой Энеем и Астианактом. Но как спасся Астианакт? На это указывает его сопоставление с Энеем: очевидно, вместе с ним. Когда боги дали Трое грозное знамение с Лаокоонтом, Андромаха, предчувствуя недоброе, поручила своего сына заботам Энея, который и увел его из обреченной Трои. Так, по-видимому, изобразил дело сам Софокл в «Лаокоонте» (см. Софокл III 317). В «Поликсене» он считается с этим мотивом.
28
Первая форма засвидетельствована Гигином, вторая – Ливием Андроником, по-видимому, по Софоклу (Софокл III 345). Обе сводятся к одному и тому же: «приморским» и «морем окруженным» был сам Неоптолем, как уроженец острова Скироса, – недаром еще Еврипид («Андромаха») называет его «островитянином». Сыну дается имя, характеризующее отца.
29
Можно спросить: как представляет себе Софокл участь матери Амфиала после женитьбы Неоптолема на Гермионе? Ответ нам дает Виргилий («Энеида»). Неоптолем тогда же уступил ее Елену. Сына он, однако, оставил при себе: оттого-то он с ним идет в Дельфы и, умирая, наказывает ему вернуться к своей матери.
30
Фракийский царь Терей в награду за помощь, оказанную афинскому царю Пандиону I против Фив, получил от него в жены его дочь Прокну, которая родила ему сына Ития (Itys). Однажды Прокна, стосковавшись по своей сестре Филомеле, упросила мужа ее привезти. Терей исполнил ее желание, но при этом сам влюбился в Филомелу и по прибытии во Фракию совершил над ней насилие в глухом помещении, где и оставил ее под стражей, отсекши предварительно у нее язык. Жене он сказал, что ее сестра умерла.
Филомела в заключении вышила драгоценный плащ, на котором рисунками и письменами изобразила причиненную ей обиду, и в триетерический праздник Диониса, когда фракийские женщины по обычаю одаривают царицу, послала его Прокне.
Здесь начало трагедии.
Терей отправился на охоту; Прокна грустит о себе и о сестре. Приходит хор вакханок; за ним страж с подарком царице – плащом Филомелы. Узнав из него и от стража о случившемся, Прокна сама наряжается вакханкой, в исступлении взламывает дом, где жила Филомела, и приводит ее к себе. Вдвоем они убивают Ития; по приходе Те-рея Прокна угощает его плотью собственного сына, после чего появляется Филомела с головкой мальчика. Терей с мечом в руках бросается на обеих сестер; тут боги всех превращают в птиц: Терея – в удода, Прокну – в соловья, Филомелу – в ласточку. С тех пор Прокна-соловей вечно плачет об убитом Итии, Филомела-ласточка щебечет, точно силясь что-то сказать, Терей-удод грозно смотрит и (будто бы) сторонится соловья и ласточки.
31
Первый стасим. Строфа I обращена к Правде (точнее: Госии, т. е. той же Правде, поскольку она ведает отношениями между людьми и богами): Пенфей оскорбил Диониса, но не владыку оргиазма – его он не знал, – а того, сущность которого ему раскрыл Тиресий, благосклонного друга человечества, принесшего ему дар вина. Отсюда переход к антистрофе I: «конец такому начинанию – несчастье». Здесь Еврипид говорит про себя, грустно оглядываясь на стремления своей жизни. Он имеет в виду двойную награду веры: внешнюю, которой требует народ (благополучие в жизни), и внутреннюю, которая была бы дорога ему, – спокойную от волнений душу. К чему гоняться за недостижимым, жертвуя Дионисовым счастьем – минутными радостями жизни?
Отсюда переход к строфе II: мечта о тех странах, где люди умеют наслаждаться жизнью: Кипре (в тесном смысле), Пафосе и особенно – македонской Пиерии, которая теперь была приютом поэта. Тоска по этой счастливой стране высказана отчасти от имени поэта, отчасти от имени вакханок; синтез дает антистрофа II: бог вакханок и есть тот бог, которого жаждет утомленная душа поэта, – друг благодатной Ирины, богини мира. И притом всякого мира, и международного («кормилица молодежи», которую губит Арес), и социального (Дионис одинаково одарил и богача и бедняка), и, наконец, внутреннего в душе человека.
Итак, вот дилемма. Пенфей – это стремление вперед, неудовлетворенность; это – душа, задавшаяся слишком высокой целью, ради которой она пренебрегает минутными радостями жизни; душа, обуреваемая сомнениями, томимая неустанной работой мысли, не знающей пределов себе. Дионис – это уравновешенность, блаженное пребывание в указанных природой пределах; это – душа, берущая у жизни с благодарностью все, что она дает, находящая удовлетворение и счастье в тесном, но уютном кругу народных верований и обрядов.
А что такое Еврипид? Это – Пенфей, но Пенфей, познавший себя и тоскующий по недоступном ему Дионисе.
32
Заключение. Отсутствие в античных рукописях сценических ремарок ставит нас в затруднительное положение везде там, где на первый план выступает пантомима. Допущенный мною исход, разумеется, не может быть строго доказан; но в его пользу говорят следующие соображения:
1) Психологически невозможно, чтобы Агава ушла со сцены в убранстве вакханки, которое ее погубило; а если она его бросила, то самое подходящее место было здесь. Так и в «Агамемноне» Эсхила – Кассандра, прежде чем встретить смерть, сбрасывает с себя перед статуей Аполлона символы пророчицы: «К чему я, точно на посмешище, храню эти знаки, посох и пророческие тесьмы вокруг головы? Вас-то я погублю раньше собственной своей гибели. Прочь, сгиньте вы – и я скоро за вами последую; другого вместо меня награждайте горем!» – причем я обращаю особое внимание на сходство этого последнего стиха с последними словами Агавы.
2) А если это так, то спрашивается, как бог ответил на это новое оскорбление. И этот вопрос идет навстречу другому: как вообще могла Агава продолжать жизнь после того, что она испытала?
3) Наконец, мне думается, что поэт и другим путем наводит нас на этот самый исход. Действительно, по обычному, независимому от Еврипида мифу, Агава вместе с Кадмом отправляется в изгнание. Здесь, напротив, Кадм уходит один; к чему это уклонение и обособление Агавы? Мое предположение дает ответ и на этот вопрос. А впрочем, за несомненное я его не выдаю. Но и никакое другое построение заключения не может быть выдано за несомненное; а что мое имеет, по крайней мере, преимущество красоты – в этом читатель, надеюсь, согласится.
33
Прошу сравнить это место в предисловии, – чтобы убедиться, что г-жа Хмара Барщевская вложила в него прямо противоположный смысл.
34
Наоборот, очень считается. Пусть г-жа Хмара-Барщевская сравнит подлинный перевод Иннокентия Федоровича с моей редакцией и докажет, что редактированный мною перевод не вызывает в современном читателе тех эмоций и т. д., между тем как он вызвал их под пером Иннокентия Федоровича! Ведь эта проба – единственно доказательная; почему г-жа Хмара-Барщевская не пожелала ее произвести?
35
Наоборот, можно очень легко. Г-жа Хмара-Барщевская забывает, что из четырех трагедий первого тома две уже были напечатаны самим переводчиком («Алкеста» в издании 1906 г. и «Вакханки» в отдельном издании 1894 г.).
36
Г-жа Хмара-Барщевская ошибается. «Читатели» хотят видеть не «как сказал Иннокентий Федорович» и не «как сказал Фаддей Францевич», а исключительно как сказал Еврипид; пусть же она укажет мне хоть одно место, где бы мысль Еврипида, правильно переданная Иннокентием Федоровичем, была бы искажена мною (причем я повторяю, что говорю не о грамматической, а о художественной правильности). А «мы» – это в данном случае не читатели, а родственный пиетет г-жи Хмара-Барщевской, очень почтенный, но единоличный.
37
За эту некрасивую инсинуацию г-жа Хмара-Барщевская была не в меру строго наказана одобрением и заступничеством какого-то г. Винницкого в рептилии «Голос Руси» от 19 января 1917 г. Этот литератор напечатал против меня статью под заглавием «Хранители чистоты русского языка», в которой нападает на меня за то, что я «произвольно изменил текст (покойного) в духе русского языка» – и это несмотря на мое заявление: «принципиально не касался я языка».
38
Очень дико. Тем более что Геракл в трагедии вовсе не встречается, а зато встречаются его дочери, из которых одна даже героиня.
39
Недоразумение; прошу сравнить с моим предисловием. Нигде не изменял я «перевода» Иннокентия Федоровича, чтобы привести его в гармонию с моим переводом Софокла. Это стремление к гармонии я назвал только как одну из причин, побудивших меня снабдить издание примечаниями за текстом.
40
Эти «некоторые» строки по точному подсчету оказались по I тому в числе 929. Понимаю, что Валентину Иннокентьевичу скучно было произвести этот подсчет; но все же можно было бросить беглый взгляд на перечни.
41
И все-таки теперь печатаю: как увидит читатель из приведенного под № 5 письма в редакцию В. В. Розанова, теперь уже нечего было хранить не мною обнаруженную тайну.
42
Цена начатого в 1906 г. издания: 3 тома по 6 р. – 18 р.; цена нашего: 6 томов по (минимум) 3 р. 50 к. – 21 р.
43
Вместо Иолая неожиданно назван Памфил; это забавный намек на современность. Памфил был неудачливым и, говорят, нечистым на руку полководцем в Коринфскую войну; «Гераклидов» ему пришлось самому разыгрывать под тяжелой десницей Фемиды.
44
Эта безымянность требует объяснения также и с нашей точки зрения, отличной от точки зрения Виламовица; мне кажется, таковое дать нетрудно. Имя Макария («блаженная») в V в. уже получила значение «покойница»; понятно, что при жизни дочь Геракла так называться не могла. Это имя ей было дано лишь после смерти (при героизации имя нередко менялось; ср. Офельт-Архемор, Ино-Левкотея, вплоть до Софокла-Дексиона). Вероятно, дело происходило так: когда дочь Геракла был поражена жреческим ножом – ее тело внезапно исчезло, а на том месте, где ее кровь коснулась земли, появился источник. Тогда старшая жрица объяснила, что ее богиня приняла убитую к себе как свою «сопрестольницу», что она отныне – героиня и наречена именем «Макария», каковым именем следует также назвать и созданный ее кровью источник. Все это рассказывал Демофонт в третьем действии; так как это действие потеряно, то имя Макарии и не сохранилось в тексте Еврипида, но сохранилось в списке действующих лиц. При этом объяснении понятно также, почему на картине Аполлодора «дочь Геракла» имени не имела: художник не мог дать живой деве то имя, которое она получила лишь после смерти, а ее первоначального традиция не сохранила.
45
Курсивом здесь и далее выделены цитаты из еврипидовских трагедий: «Елены» и неизвестных; последние помечены сносками переводчика. (Прим. сост.)
46
Еврибат и Фринонд были излюбленными типами мошенников в греческой народной новеллистике.
47
Из неизвестной трагедии.
48
Последние два стиха тоже из неизвестной трагедии.
49
Старуха имеет в виду афинского стратега Протея (Proteas, не Proteus), Эпиклова сына.
50
Комические поэты часто попрекают Еврипида профессией его матери Клито, которая была огородницей. Ср. вступительный очерк.
51
Эти пожелания встречаются тоже в сохранившемся «Ипполите» Еврипида, который, без сомнения, был также известен Овидию.
52
Минотавр – образ человека с бычачьей головой – понимается нами теперь как пережиток териоморфического Зевса. Нерасположенные к нему и Миносу афиняне истолковали его как плод неестественной страсти царицы Пасифаи к быку.
53
Заря (Аврора, или Эос) похитила некогда троянского царевича Тифона и испросила ему у Зевса вечную жизнь; но так как она позабыла испросить и вечную молодость, то Тифон состарился. Все же она его заботливо берегла. По другому преданию, любимцем Зари был афинский охотник Кефал. Федра остроумно соединяет оба предания: выходит, что Заря потому пленилась молодым Кефалом, что ей надоел ее старый муж Тифон.
54
Здесь имеется в виду не признаваемая Гомером черта; согласно ей, среди охотников на вепря находилась и аркадская дева-богатырь Аталанта. Влюбившись в нее, Мелеагр присудил ей трофеи убитого зверя; из-за этого возникла ссора между ним и его дядьями, в которой он их убил.
55
Трезен в Арголиде, на Саронском заливе (но все же в довольно значительном расстоянии от Истма) был царством Питфея, отца Этры, супруги Эгея и матери Тезея. У него воспитывался как его внук Тезей, так позднее и его правнук Ипполит.
56
Перифой (Perithoos) – такова настоящая форма имени Тезеева друга; так как она для гекзаметра не годится, то эпические поэты удлиняют первый слог (греч. Peirithoos, лат. Pirithoos). Федра, впрочем, совершенно напрасно ищет в этой знаменитой дружбе чувственного элемента.
57
Брат – Минотавр, который, как отродье Пасифаи, конечно, приходился Федре братом. Родственную нежность героини к этому чудовищу придется оставить на ответственности Овидия, который вообще любил по-александрийски щеголять генеалогиями.
58
Эта черта делает нам эту Федру прямо отвратительной. У Еврипида, напротив, Федра с любовью отзывается о своих детях (царевичах Адаманте и Демофонте) и умирает, между прочим, чтобы спасти их честь.
59
Зевс был братом своей супруги Геры.
60
Первый дед – Зевс, отец Миноса; второй дед – Гелий, отец Пасифаи. Зевс предполагался вскормленным в Диктейской пещере в Крите.
61
Имеется в виду пожар. (Прим. сост.)
62
Воспроизводит, по-видимому, хорическую песнь из трагедии Еврипида.
63
Ксанф (Скамандр) и его приток Симоент – троянскпе реки. Тенедос – остров у троянского побережья. Ида – гора над Троей.
64
Дарданиды у Овидия – то же, что троянцы. Дардан был родоначальником династии троянских царей, сыном Зевса и плеяды Электры, отцом Эрихтония, дедом Троя, прадедом Ила (основателя Трои), прапрадедом Лаомедонта, отца Приама.
65
Посидон по просьбе Лаомедонта окружил Трою неприступной стеной.
66
Ф. Ф. Зелинский. Новонайденная сатирическая драма Софокла «Следопыты». Вестник Европы, 1914, № 1. С. 157–177; № 2. С. 141–162.
67
См. «Из жизни идей», т. III.