— Да? — Вильгельм перестал просовывать руку в рукав пиджака.— У вас, верно, какое-нибудь дело? Молчите... Вижу по вашим глазам, что у вас беда... Я угадал?
Женщина молча кивнула.
— Но почему же вы не сказали мне сразу? И Маргарита — тоже... Маргарита!—позвал он жену, приотворив дверь в маленький коридорчик, ведущий в помещение пивной.
Та прибежала, вытирая руки белым фартуком.,
— Ты звал?
— Почему же ты сразу мне не сказала, что у Гильды беда? — спросил Вильгельм.
— Ты был такой усталый, говорил о чем-то своем...
— Ах, прости, пожалуйста, я действительно говорил только о себе. С моей стороны это было просто свинство... Но что у вас, Гильда? Чем вам помочь? Сможем ли мы что-нибудь сделать?
— У нее сегодня украли ребенка.
— Ребенка? Кто украл? Как?
— Не знаю,— сказала Гильда. Зубы ее стучали, и она не в силах была преодолеть дрожь во всем теле.— Я ничего не знаю.
— Но по крайней мере подозреваете кого-нибудь? Где вы живете?
— В Мюльгейме.
— В Мюльгейме! А ищете своего ребенка здесь? Но почему именно здесь?
— Похитил ребенка, по всей вероятности, некий Финк... из виллы-ротонды...— сказала Маргарита.— Ты, вероятно, его знаешь, раз он оттуда...
— Знаю ли я Финка? О небо... Так это он украл вашего ребенка?
— Да. Финк. У него тонкие злые губы и искалеченная рука. Он хвалился, что живет где-то здесь, в Ниппесе, в круглой вилле, в роскошной странной вилле. Поэтому я и прибежала сюда.
Тильда заплакала. Странно, что она так долго не могла плакать. Просто неимоверно, чтобы женщина забыла облегчить свою душевную муку слезами. Теперь она горько плакала, но обильные слезы не помогали. Вильгельм положил ей руку на плечо:
— Успокойтесь, прошу вас. Я знаю, где эта вилла, знаю Финка, знаю всех. Не могу только понять, зачем им ребенок? Это ваше дитя, да?
— Да, то есть нет.
— Я что-то не совсем понимаю.
Тильда вытерла слезы. Надо успокоиться и рассказать этим добрым людям обо всем. И о Дорис, и о советском лейтенанте, и о красной мельничке для кофе, о том, как она бежала по мосту, о реве солдатни... Преодолевая всхлипывания, рвущиеся из груди, прерываясь на каждом слове, Тильда стала рассказывать. Маргарита забыла про свои обязанности, забыла, что ее ждут в пивной, стояла, опершись о дверной косяк, не в силах оторваться от него. Вильгельм слушал спокойно. Он отлично знал, сколь запутанна бывает иногда человеческая судьба, и не удивлялся услышанному, а обдумывал, как лучше и быстрее помочь молодой женщине.
— Скажите,— спросил он ее, когда она умолкла,— а почему вам не пойти сразу к советскому офицеру и не рассказать ему о несчастье?
— Что вы? — ужаснулась Тильда.— Только вчера он привез мне малютку, он вверил ее мне, а я... нет, нет! Он вез эту крошку через всю Европу, чтобы найти людей, близких родителям ребенка. Я поклялась ему, что все сделаю в память Дорис и Гейнца, а теперь... Нет, нет, ни за что!
— Это ваша самая большая ошибка,— сказал Вильгельм.— Надо сразу же идти к советскому офицеру. Вы говорите, он в Берг-Гладбахе?
— Так, по крайней мере, он говорил.
— Будь это ближе, мы пошли бы туда хоть сейчас.
— Ради бога! Не делайте этого! Я не могу показаться ему на глаза! Я не могу сказать ему!
— Я вас уверяю, он все поймет.
— Лучше покажите мне виллу-ротонду. Вы знаете, где она. Проводите меня туда. И больше ничего. Умоляю вас!
Вильгельм вздохнул. Разве он не показал бы ей этой виллы? Разве не проводил бы ее? Но ведь там эсэсовцы, они убьют и ее и его. И каждого, кто сунется туда незваный... В магистрате сидит бывший гестаповец, которого не желает отпускать от себя бургомистр; в развалинах скрывается шайка эсэсовцев, на которых нет никакой управы, ибо власть снова попала в руки нацистов. Замкнутый круг. Безысходность. Кричи, если можешь! Но как они не подумали, что здесь, в Кельне, находится советский офицер? Могли ведь догадаться, зная, что сборный пункт советских репатриантов в Оссендорфе... Надо обратиться к нему. Пускай он поставит перед союзническим командованием вопрос о наведении порядка... Денацификация — об этом сказано в Потсдаме... Почему же здесь ничего не делают? Только к советскому офицеру! Он поможет не одной этой убитой горем женщине, но и им — Вильгельму и его товарищам...
— Поймите, Тильда,— сказал Вильгельм устало.— Если мы пойдем на виллу-ротонду, они убьют вас. Я слишком хорошо их знаю. Они убьют вас, и тем дело кончится.
— Пусть лучше убьют! — простонала женщина.
— Кому же от этого будет польза? Ведь речь идет о спасении ребенка! Тут надо делать все обдуманно. Первым делом обратиться к властям. Мы попросим советского офицера...
— Нет, умоляю вас...
— Позвольте все-таки вас убедить, что...
— Нет, нет, тысячу раз нет!
— Я не вижу другого исхода.— Вильгельм пожал плечами.
Тильда готова была растерзать его за это кажущееся ей равнодушие.
— Неужели вы... неужели вы не немец? — воскликнула она вне себя.
— Моя национальность здесь ни при чем. Чего вы хотите? Чтобы я повел вас на смерть? Поймите, они вас убьют! Я там жил, вместе с ними, они хотели убить и меня, я спасся чудом. Неужели вы не верите мне?
— Вы говорите правду?
— Я всегда говорю только правду.
— И вы советуете...
— Да. Я настоятельно советую вам обратиться к советскому офицеру. Это единственный выход. Он будет действовать через представителей власти. Мы пойдем к нему вместе. Я сам расскажу ему обо всем. Он поймет, ручаюсь вам, он все поймет!
— Ну хорошо. Пойдемте! — Гильда поднялась с места.
— Уже поздно. Мы не успеем до ночи добраться,— заметил Вильгельм.
— Все равно, идемте. Я не могу вернуться без ребенка.
— Переночуете у нас. А рано утром пойдем.
— Нет. Сейчас, только сейчас!
— Нас могут задержать патрули. Не пропустят через мост.
— Пропустят. Я сделаю так, что пропустят. Я все сделаю. Вы пойдете со мной?
— Иди, Вильгельм,— сказала Маргарита, все еще неподвижно стоящая у двери.— Нужно идти.
— А разве я говорю, что не нужно? — усмехнулся Вильгельм и добавил: — Чудные вы, женщины...
Он взял черный клеенчатый плащ, помог одеться Гильде.
— Удачи вам! — сказала Маргарита.
— Спасибо,— ответила Гильда.— Спасибо тебе, Маргарита.
Впервые за сегодняшний день она улыбнулась искренней улыбкой, подошла к Маргарите и поцеловала ее.
— Спасибо, милая!
ОДИССЕЯ ПАНА ДУЛЬКЕВИЧА
Михаил раздвинул стеклянные двери, ведущие из прихожей в маленькую комнатку с круглым столом и четырьмя креслами вокруг.
— Прошу. Проходи, Юджин. Проходите, господин Кауль. Отныне вы с Юджином неразлучны. Как у нас говорят: водой не разольешь.
— А ты здорово устроился тут, черт возьми! — сказал Юджин, вольготно развалившись в кресле.— Садитесь, господин Кауль. Это кресло после тюремных табуреток покажется вам несколько мягковатым, но привыкайте. Вокруг Америка, она привыкла мягко стелить...
— Не забывай, что ты на территории Советского Союза,— усмехнулся Скиба,— хоть и временно, но это все же советская территория.
— Не забывай и ты,— Юджин шутливо погрозил ему пальцем,— что находишься под эгидой целых трех союзнических держав! Недаром же водрузил эту пирамиду с портретами и флагами возле своей резиденции. Кстати, Черчилля пора уже заменить. Где портрет их нового премьера... как его?
— Эттли?
— Пусть будет Эттли. Мне безразлично. Черт белый не хуже черта черного. Мы, например, от своего Трумэна ничего хорошего не ждем... К старику Рузвельту хотя бы уже привыкли. Ну, да он, что и говорить, мозговитый был дед... А новый президент — это все равно что я, Юджин Вернер — лейтенант. Случай. Чистейший случай. Какой-то писарь в высоких штабах решил утешить моих стариков, чтоб не очень убивались по сыну, и записали меня в офицеры. А я выскочил из могилы! И вот — лейтенант! Чудеса! У тебя найдется что-нибудь выпить? Нам есть о чем вспомнить, есть о чем поговорить. Не выпить при таком деле — грех! Ну, так говори — найдется? А то я сбегаю в ближайшую офицерскую лавчонку и чего-нибудь раздобуду.
— Что-нибудь и у нас найдется,— успокоил его Скиба.— Сиди уж, раз попал ко мне в гости. Живым я тебя отсюда не выпущу.
— Такой смерти не боюсь. Раз ты вывел меня живым из ада, теперь смерть из твоих рук не страшна. Как, господин Кауль, страшно умирать? Вы боитесь смерти?
— Я не знаю, что это такое.
— Ну, это уж чрезмерное бахвальство, господин Кауль! Думаете, если сбили меня с ног первым ударом, то уж вам и море по колено? Да я ведь не профессиональный боксер. Всего лишь любитель. Меня больше интересовали курочки, а совсем не бокс. Жаль, что вы не видите, я показал бы вам фотографию своего петуха. Лучшего петуха в Соединенных Штатах. Если мы с вами хорошо поработаем, я повезу вас в Штаты. Вы должны побывать там. Вы не можете себе представить, что это за страна! У нас, в Пенсильвании, была утка с тремя ногами. А в Миннесоте...
— Я был в Штатах,— перебил его слепой.
— Были в Штатах? Когда?
— В молодости. Еще когда занимался боксом. Это было двадцать восемь лет назад.
— К сожалению, не помню вашего приезда. Меня тогда еще не было на свете.
— Пожалуй, утки с тремя ногами тоже не было еще тогда на свете? — не преминул съехидничать Михаил, ставя на стол бутылку коньяка и несколько стопочек.
— Что это за баночки? — скептическим взглядом Юджин окинул стопки.— Разве так пьют в России?
— В России пьют водку, но, к сожалению, сейчас я не могу вам ее предложить. Это уже когда приедешь ко мне домой. Тогда я налью тебе стакан водки, полный, с верхом. Чтобы ты выпил сразу и больше не просил.
— А на закуску?
— На закуску? Соленый огурец и кусок сала положу.
— Бекона?
— Бекон — это не то. Сало. Тебе трудно это объяснить. Неповторимая штука. Все равно как трехногая утка.
— Далась тебе эта утка!
— А сейчас мои ребята приготовят нам шашлык. Кавказский шашлык. У меня тут есть один грузин — он так виртуозно зажаривает, смею тебя уверить, таких шашлыков не пробовал даже ваш президент!