Снова в белом пятне показалась голова в немецкой офицерской фуражке, блеснули быстрые, черные, холодные, как у гадюки, глаза, еще раз капитан Билл увидел синий офицерский плащ с поднятым воротником.
— Дуче!—крикнул Пиппо.— Клянусь моей мамой!
— Бенедетти! Вы уверены? — почти торжественно спросил капитан Билл.
Еще бы, он — и ошибся! Эти выпученные водянистые глаза, тяжелый, как гиря, подбородок, широкая верхняя губа, даже воротник точнехонько так был поднят у Муссолини в тот сентябрьский день в Гран-Сассо, когда его спасали эсэсовцы Отто Скорцени. Только тогда губы Муссолини были сложены в пренебрежительную, гордую усмешку, а сегодня трясутся. Вот он оказался наконец перед простыми итальянцами без эсэсовской охраны! Пусть дает ответ за все.
— Он! Это он!—повторил Пиппо.
Капитан Билл направил пистолет на человека в одежде немецкого офицера-летчика.
— Именем итальянского народа вы арестованы!
Муссолини молча вылез из машины. Эсэсовцы дали ему дорогу. Окруженный партизанами, дуче подошел к тому месту, где темнела «лянчия» и где фашисты все еще выкрикивали: «Умрем возле своего вождя!»
— Вы умрете возле пустого броневика,— засмеялся Пиппо Бенедетти.
— С нами дуче! — снова крикнул Риччи.
— Дуче здесь, его арестовал итальянский народ,— спокойно сказал капитан.— Предлагаю сдать оружие и не чинить напрасного сопротивления!
Кто-то из фашистов заглянул в броневик. Кроме водителя, там не было никого. Дуче исчез. Они хотели умереть возле пустой машины.
— Аль драко![52]—послышались выкрики.— Нас предали! Где дуче? Риччи, что это означает?
— Высылайте уполномоченного,— обернулся к фашистам капитан Билл.— Быстро! Иначе я прикажу открыть огонь.
Из темноты вышел Риччи. Голос у него был совсем слабый.
— Где дуче? Покажите мне его,— сказал он.
Его подвели к фигуре с поднятым воротником. Риччи невольно содрогнулся. Дуче, их дуче хотел скрыться переодетым, как авантюрист, как странствующий актер, как босяк Петаччи.
— Мой дуче!..— прошептал он.— Неужели это вы?..
— Вождь должен быть шарлатаном,— засмеялся капитан Билл.— Это, кажется, сказал Наполеон. А ваш дуче всегда мечтал переплюнуть французского императора.
— Вождь должен быть шарлатаном,— как эхо повторил Риччи.
Он еще раз взглянул на Муссолини, на его блестящую фуражку, на чужой плащ и решительно повернулся к капитану:
— Мы сдаемся.
— Отберите у них оружие и охраняйте,— приказал партизанам капитан Билл, продолжая вместе с Пиппо осмотр колонны.
Пиппо первым открыл дверцу «мерседеса», в котором сидели Петаччи.
— Ого,— довольно воскликнул он,— да здесь целая семейка! Синьоры, прошу вас! Только подтыкайте свои юбочки, а то на дворе мокровато.
— Как ты смеешь?! —крикнул Марчелло.
— Капитан,— позвал Бенедетти командира,— поговорите, пожалуйста, с этим крикуном.
Капитан Билл подошел и спросил, в чем дело. Марчелло закричал что-то по-испански.
— Говорите, пожалуйста, по-итальянски,— попросил капитан.— А еще лучше выйти вместе с вашими дамами из машины и дать нам возможность продолжать свою работу.
— Я испанский консул,— закричал Марчелло,— вы не имеете права мной командовать! Я требую, чтобы мне позволили проехать.
— Почему же вы не требовали этого раньше? — поинтересовался капитан Билл.— Не понимаю, для чего иностранному дипломату присоединяться к такой подозрительной компании.
— Какой там он консул! — шепнул Пиппо капитану.— Это сын Муссолини, Виктор! Посмотрите, какая у него морда! А одет как! Лакированные туфли! Снять их с него. Пусть ходит, как ходили мы все двадцать пять лет!
— Что за женщины с вами? — спросил капитан Билл.
— Моя жена и секретарь.
— Врет!—снова зашептал Пиппо.— Та, мордастая, наверно, дочка Муссолини, что была замужем за графом Чиано.
— Должен вас задержать,— сказал капитан Билл.— Законы военного времени требуют этого. После тщательной проверки мы вас освободим. Или...
Он развел руками. Петаччи оглянулся на женщин, взглянул на партизан, схватился за карман, где у него был пистолет, но не решился вытащить оружие. Он слез с сиденья, незаметно отошел на два шага и вдруг прыгнул в темноту. Аль драко, к черту все на свете! И сестру, и любовницу, и бронированный «мерседес», и даже паспорт испанского консула, что так и остался в руках у капитана партизан. Аль драко!
Но Марчелло недалеко убежал. Крепкая рука Пиппо Бенедетти схватила его сзади за полу смокинга, другая рука того же Пиппо заехала «консулу» в ухо, а потом спокойно забралась в карман узеньких «дипломатических» брючек и выволокла оттуда пистолет.
— Этого туда же, к министрам,— махнул рукой капитан.— Женщин повезем отдельно.
Арестованных фашистов вывели из колонны, посадили на грузовики и отвезли в магистрат городка Донго. Пока Муссолини и его свита располагались в четырехэтажном доме магистрата, на шоссе кипела работа: обезоруженные эсэсовцы сами расчищали завал, чтобы ехать дальше, чтоб удрать поскорее из страны, где они натворили столько зла.
У партизан не было времени возиться с ними: они охраняли Муссолини.
Капитан Билл связался по радио со штабом пятьдесят второй партизанской бригады имени Гарибальди.
Партизан бросили на охрану шоссе и магистрали. К вечеру двадцать седьмого апреля капитану доложили, что у городка Комо появились первые американские «джипы». Американцы кого-то искали. Кого именно, капитан Билл теперь знал наверняка: они хотели спасти Муссолини от народного суда.
Капитан взял Пиппо Бенедетти и еще двоих партизан и распорядился перевезти дуче в казармы карабинеров в соседнем с Донго селе Гермасино. В казармах уже сидел арестованный перед этим федеральный фашистский секретарь из Комо Порта. Партизаны расположились в одной комнате с Муссолини и Порта. Капитан Билл приказал принести туда ужин.
Дуче был хмурый, молчаливый, хотя в его мутных глазах все еще вспыхивала последняя свечка надежды.
Когда партизаны предложили ему вместе поужинать, дуче оживился. Он сам завел разговор о войне, о стратегии, стал приставать к капитану Биллу, чтобы тот согласился с ним,— ведь действительно итальянцы нерешительно вели эту войну и потому не выиграли ее.
— Итальянцы — люди порядочные,— ответил капитан.— Они не хотят ничьей смерти. Зачем им война?
— Вы сказали: ничьей смерти? — переспросил Муссолини.
— Кроме преступников. В особенности военных преступников.
— Кого вы называете военными преступниками?
— Вас в первую очередь.
— Я вел итальянский народ к победам. Святой Доминик, мне пришлось дожить до таких дней!.. Мне холодно. Прикажите принести коньяку.
В четырнадцать часов десять минут двадцать восьмого апреля в городок Донго прибыл из Милана начальник штаба пятьдесят второй партизанской бригады имени Гарибальди полковник Валерио, бывший миланский бухгалтер Вальтер Аудизио.
В одной из комнат магистратуры собрался партизанский суд: полковник Валерио, капитан Билл и Пиппо Бенедетти. Михаил Скиба от участия в заседании партизанского трибунала отказался.
— Это дело итальянцев,— сказал он,— и никто не имеет права вмешиваться, кроме самих итальянцев.
Сорок минут спустя по улицам деревни Гермасино маршировала небольшая группа людей. Впереди шел вооруженный ручным пулеметом Пиппо Бенедетти, за ним — Муссолини. Потом капитан Билл и Кларетта Петаччи. Полковник Валерио с пистолетом в руке замыкал группу. На мосту в конце улицы стоял автомобиль. Дуче и Кларетту посадили в машину и повезли на север, в направлении Донго. Дуче сидел молча. Кларетта в отчаянии хватала его за руки, падала ему на грудь.
У полуострова Тремеццо, покрытого буйной весенней растительностью, машина остановилась. Полковник Валерио приказал арестованным выходить. Их подвели к ограде парка. Кларетта сказала дуче:
— Доволен ты, что я с тобой до конца?
Муссолини молчал. Он сумасшедшими глазами смотрел на полковника Валерио. А тот достал из кармана — не оружие, нет! — белый лист, на котором именем итальянского народа, именем справедливости, именем истории было написано — дуче знал это слово — смерть!
Слова приговора падали — тяжелые и звонкие, словно выкованные из стали:
— «За муки Италии, за позор Италии, за убийство итальянских юношей, за насилия над народом, за то, что продал родину, за то, что бросил ее в войну, за преступления перед своим народом, перед человечеством, перед всем миром — смерть! »
Пулемет Пиппо Бенедетти дал очередь. Прозвучали два выстрела из пистолета капитана Билла — последние выстре-лы, которыми народ Италии расправлялся с войной.
Потом пришла грузовая машина, трупы положили в кузов и отвезли в Милан. В тот самый Милан, где зарождались четверть века тому назад фашистские отряды и откуда Муссолини отправился в свой «поход на Рим». Там, на площади Лорето, палача итальянского народа и его любовницу повесили за ноги, и люди приходили на площадь, приезжали туда со всей Италии, чтобы посмотреть на дуче в последний раз — посмотреть и плюнуть.
ПЕСНЯ
— Стой! Кто идет?
— Европа, 45. Подходили, садились.
— Стой! Кто идет?
— Европа, 45.
Европа весны тысяча девятьсот сорок пятого года возвращалась из далекого похода, садилась к солдатским кострам, шла по улицам разбитых бомбежками городов, миновала сожженные села, перебиралась через реки, на которых не осталось ни одного моста, молча склоняла голову перед тысячами и миллионами солдатских могил.
Европа. Хмурые кафедральные соборы над прозрачными реками и казенная бронза императорских памятников на площадях городов. Великие картины в холодных музеях и триумфальные арки, построенные для тех, кто пролил больше всех людской крови. Смех Рабле, слезы Достоевского, величие Толстого и молодчики в коричневых и черных рубашках, которые спускают предохранители пистолетов при слове «культура».
Европа снова возвращалась к цивилизации, к человеческой правде, к миру. Хватит ли у тебя, Европа, смелости и силы снова подняться на ноги, обновиться, омолодиться? Будешь ли помнить о миллионах убитых и изувеченных, не забудешь ли поклониться праху советских юношей, которые пришли с востока спасать тебя от фашизма и могилы которых разбросаны по твоим полям, лесам и горам?