[1090] Кроме того, отмечался очевидный политический фаворитизм – особенно в последние годы войны – в пользу военачальников, пусть и скромного происхождения, которые открыто поддерживали идеологию национал-социализма. После войны Гитлер надеялся вознаградить свой народ государством всеобщего благоденствия – с автобанами, гарантированной занятостью, социальным жильем и длительными отпусками; в этом отношении его фантазии смешивали расовую утопию и «модернизм».
В демократических странах война наоборот ускорила возникновение всеобъемлющего государства всеобщего благосостояния. В 1941 году британское коалиционное правительство – по настоянию лейбористов – заказало исследование, призванное составить дорожную карту полномасштабной трансформации британского общества. Итоговый документ – «Отчет Бевериджа» – был опубликован в конце 1942 года. Там содержались предложения по организации Национальной службы здравоохранения, улучшению качества государственного жилья и внедрению комплексной системы социального обеспечения. Основной целью виделось обеспечение социальной сплоченности и укрепление демографии, необходимые для сохранения за Великобританией статуса великой державы, не только на время войны, но и впредь. В документе недвусмысленно указывалось, что это потребует заботы о семье и здоровье женщин, акцент делался на увеличении уровня рождаемости через поощрение материнства. «В ближайшие тридцать лет, – говорилось в отчете, – матери-домохозяйки будут выполнять жизненно важную работу по сохранению адекватного воспроизводства британского народонаселения и британских идеалов в мире».[1091] В целом документ сулил «фронту и тылу» своего рода материальное вознаграждение за противодействие Гитлеру. Аналогичные процессы происходили в Соединенных Штатах, где «военное государство разрослось до беспрецедентных размеров».[1092] За Атлантическим океаном социальное обеспечение и война оказались неразрывно связаны. Логика была неопровержима: если американцев и британцев нужно мобилизовать в защиту домашнего очага, имеет смысл оделить тех, у кого этого нет, очагом и кровом – чтобы у них было, что оборонять.
Военные усилия также способствовали интеграции и эмансипации американского общества. В американской армии США служили мужчины всех слоев и классов, благодаря чему укреплялось единство нации.[1093] Афроамериканцев по-прежнему сводили в отдельные подразделения, опасаясь снижения боеспособности «белых» частей, но они впервые за долгое время массово воевали с оружием в руках, выказывая свой патриотизм и внося немалый вклад в военные усилия страны. Миллионы американских женщин пришли на заводы и фермы. Поскольку многие из них были семейными, правительству впервые пришлось предоставить, как сформулировал генерал Луис Макшерри из Совета по военному производству, «надлежащие условия детям работающих матерей». Все это обходилось недешево, потому что следовало компенсировать неоплачиваемый домашний труд; на многих верфях, например, при которых имелись детские сады, цена стоимости ухода за детьми включалась в расходы на строительство кораблей. Борьба против Гитлера, иными словами, преобразила жизнь женщин по обе стороны Атлантики. Знаменитая картина Нормана Рокуэлла «Клепальщица Рози», напечатанная в «Сатердей ивнинг пост» в мае 1943 года – суровая военная работница попирает ногой экземпляр «Mein Kampf» – как бы отобразила этот процесс.
С другой стороны, война также дала мощный стимул изоляционистским силам внутри воюющих обществ. В Великобритании правительственная паранойя и народная ксенофобия привели к интернированию тысяч беженцев из Центральной Европы – среди которых было много евреев – из опасения, что они потенциально способны составить «пятую колонну». Точно так же в США после нападения на Перл-Харбор Рузвельт приказал интернировать американцев японского происхождения. Отчасти эта политика отражала негативное отношение к «азиатам», распространенное на Западном побережье, но главным мотивом было стремление предотвратить любые попытки шпионажа или саботажа. Сталин предпринимал гораздо более радикальные меры, переселяя целые группы населения – либо предвидя их нелояльность, либо карая за сотрудничество с оккупантами. Немцев, чеченцев, калмыков и другие этнические группы, которых подозревали в сговоре с врагом, депортировали с нажитых мест в необжитые районы.
Кампания Гитлера против евреев также была мотивирована стратегически, но в остальном представляла собой политику совершенно иного толка. Гитлер воспринимал евреев как руководящую силу, которая стоит за международной коалицией против Германии. Поэтому «сдерживание» евреев и конечное физическое истребление составляли неотъемлемую часть политики нацистов. До конца 1941 года Гитлер не допускал массового истребления западноевропейских евреев, поскольку те были для него заложниками «правильного» поведения Соединенных Штатов. Но когда перчатка была брошена, всего через несколько дней после объявления войны Америке, фюрер донес до нацистского руководства свои сокровенные мысли. «Что касается еврейского вопроса, – писал Геббельс в дневнике, – фюрер твердо намерен решить его раз и навсегда. Он предсказывал, что если они развяжут новую мировую войну, то тем самым обрекут себя на уничтожение. Это не пустые слова. Мировая война идет. Уничтожение евреев должно стать ее неизбежным следствием».[1094] В январе 1942 года на долго откладывавшемся совещании в берлинском пригороде Ванзее были проработаны детали. За следующие три года пять миллионов евреев – около миллиона человек уже истребили айнзацгруппы СС в России – были расстреляны на месте или переправлены из Центральной, Южной и Западной Европы в лагеря смерти, такие как Освенцим и Майданек.[1095] В обращении к командованию СС в Позене в октябре 1943 года Генрих Гиммлер объяснял, что программа истребления необходима для поддержания немецкого расового превосходства. По его мнению, это «основа, предпосылка нашего исторического существования. Народ, который живет в центре Европы, который окружен врагами со всех сторон… такой народ выживает только благодаря своему качеству, своей расовой ценности».[1096] «Окончательное решение», таким образом, представляло собой экстремистскую интерпретацию классических немецких доктрин «окружения» и Mittellage.
Относительно целей и методов ведения войны возникли серьезные разногласия между Советами, американцами и британцами. Эти разногласия отражали разницу в представлениях о том, как следует организовать Европу и строить международные отношения после окончания войны. Рузвельт с самого начала высказывался в пользу глобального консорциума «Четырех всадников» – США, СССР, Великобритании и Китая, – которые будут доминировать в новой международной организации, что заменит Лигу Наций. Черчилль искал способы защиты своей страны от власти двух «сверхдержав» и потому добавил в этот список Францию. Сталину нравилась идея «европейского согласия» после 1815 года, однако он настаивал на том, что безопасность Советского Союза требует аннексии ряда сопредельных территорий и создания управляемых из Москвы буферных государств между СССР и Германией. Рузвельт, напротив, был твердо убежден, что не должно быть никакого разделения Европы на «сферы влияния»; он считал, что подобная политика во многом способствовала милитаризации континента в прошлом, и американское общественное мнение решительно поддерживало эту точку зрения. Европейская консультативная комиссия министров иностранных дел трех стран пыталась найти компромисс.
Главным камнем преткновения оставалась Германия. Сталин требовал ее разделения на независимую Рейнскую область, Баварию и марионеточное государство, охватывающее прочие территории (в том числе Померанию и Силезию); Восточную Пруссию следовало присоединить к Польше. Молотов заявил, что «Германия должна впредь оставаться безвредной».[1097] Рузвельт предлагал еще более радикальный шаг – разделение на шесть государств: Гессен, Ганновер и Северо-Западная Германия, Саксония, Баден-Вюртемберг-Бавария, Пруссия (Бранденбург, Силезия и Померания) и Восточная Пруссия; насущный для военных целей потенциал Саара и Рура побуждал передать эти регионы под контроль международной администрации. Лишь разделение, как уверял госсекретарь Самнер Уэллс, «окажет, возможно, воздействие на психику немецкого народа» и избавит этот народ от агрессивности.[1098] Черчилль инстинктивно склонялся к более суровым мерам: он регулярно упоминал о необходимости «кастрировать немецких мужчин», чтобы предотвратить новую агрессию, и выражал надежду, что немцы станут «толстыми импотентами». С другой стороны, премьер беспокоился, что возникший вакуум власти заполнит Сталин. Он предупреждал свой кабинет не «ослаблять Германию слишком сильно, она может понадобиться нам против русских».[1099] Большинство британских планировщиков, тем не менее, поддерживали предложения по разделу Германии, пускай ценой окажется советская гегемония в Центральной Европе.[1100]
Главным для сдерживания послевоенной Германии и «вытеснения» Советского Союза были возрождение и объединение Европы – по крайней мере, ее западной половины. В октябре 1942 года Черчилль «узрел впереди Соединенные Штаты Европы… которые проводят единую международную политику и несут заботы по сохранению Пруссии в разоруженном состоянии».[1101] Американцы особо симпатизировали идее европейского единства. Стратеги Государственного департамента поддерживали экономическую интеграцию континента, «усугубленную» режимом свободной торговли со всем миром, прежде всего с Соединенными Штатами. В теории это отвечало американским экономическим интересам и обеспечивало глобальный баланс сил, превращая потенциал военных столкновений в мирное производство. Опасность, однако, состояла в том, что любой будущий Гитлер тем самым получал контроль над этим таможенным союзом и мог использовать его против США.