йского союза… сформировать блок, способный обеспечить паритет в численности населения и промышленном потенциале с Западным полушарием и советским блоком»; задача виделась тем более значимой после завершения программы ленд-лиза.[1142]
Соединенные Штаты первоначально восприняли попытки европейских держав вернуть себе утраченные колониальные империи с недоумением. Не в последнюю очередь благодаря «революционным истокам» собственной страны большинство американских политиков и государственных деятелей симпатизировало стремлениям вьетнамских, индонезийских и прочих националистов к независимости. При поддержке британцев – и к ярости де Голля – США вытеснили французов из Сирии и Ливана в 1945 году. Американцы также оказывали давление на Лондон, требуя уйти из Палестины после достижения компромисса между евреями и арабами. Еще Вашингтон воспрепятствовал желанию Нидерландов отобрать Индонезию у Сукарно, который отвергал колониальное господство. США предупредили, что не готовы поддерживать западноевропейские державы экономически, если те и впредь намерены расходовать свои скудные ресурсы на реализацию имперских амбиций. В более общем плане Соединенные Штаты не хотели, чтобы в них усмотрели оплот колониализма, поскольку общественное мнение в стране было против колоний и поскольку у них имелось горячее желание остаться на «правой» стороне в Организации Объединенных Наций.
Между тем отношения Сталина с Западом резко ухудшились – как в Европе, так и на Ближнем Востоке. Сталин безжалостно подавлял всякие политические свободы в Польше – нарушая тем самым Ялтинское соглашение – и в советской зоне оккупации Германии.[1143] В Венгрии, Румынии и Чехословакии, с другой стороны, советский диктатор демонстрировал стремление даровать хотя бы видимость демократических свобод (пока эти страны остаются стратегическими союзниками СССР).[1144] Финляндии разрешили самостоятельно определять внутреннюю политическую ориентацию при условии, что она сохранит строгий нейтралитет во внешней политике; фактически ее превратили в буферное государство на северо-западе Советского Союза. Сталин также был весьма доволен новым территориальным устройством Европы, которое обеспечило «славянскую солидарность», необходимую для защиты от возрождения немецкого могущества. Но взгляд на Кавказ заставил Сталина заявить: «Мне не нравится наша граница в этом регионе».[1145] Поэтому, прислушиваясь к азербайджанским и курдским националистам, Советский Союз медлил с выполнением заключенного в годы войны соглашения о выводе своих войск из Ирана по окончании военных действий и требовал от Турции разрешить совместное управление черноморскими проливами. Тем временем в начале 1946 года в Греции вспыхнула полномасштабная гражданская война между коммунистами и опиравшимся на Великобританию правительством роялистов. Лондон и Вашингтон были убеждены – ошибочно, – что именно Сталин организовал это коммунистическое восстание. На самом деле греческие партизаны получали большую часть снаряжения от Югославии Тито, который надеялся привлечь к себе «славянофилов»-македонцев.
Недоверие между Советским Союзом и западными союзниками все чаще отражалось в публичных заявлениях и тайных меморандумах. В конце февраля 1946 года молодой дипломат в посольстве США в Москве Джордж Кеннан откликнулся на просьбу Госдепартамента проанализировать советскую политику жестким конфиденциальным меморандумом, который позже стал известен как «Длинная телеграмма». Оценивая недавние шаги Сталина и коммунистическую идеологию, Кеннан предупреждал, что «мы имеем здесь политическую силу, совершенно фанатично убежденную в том, что с Соединенными Штатами невозможен никакой постоянный modus vivendi,[1146] что желательно и необходимо подрывать внутреннюю гармонию нашего общества, что наш традиционный образ жизни подлежит уничтожению, международный авторитет нашего государства должен быть ослаблен ради безопасности советской власти». Советский Союз, другими словами, олицетворял не просто стратегическую, а идеологическую угрозу; на самом деле он являлся стратегической угрозой именно потому, что бросал США идеологический вызов.[1147] В начале следующего месяца Уинстон Черчилль, ныне отставной политик, суммировал новые реалии в своей знаменитой речи под названием «Сухожилия мира»,[1148] произнесенной в Фултоне, штат Миссури. Черчилль заявил, что права на «свободные и беспрепятственные выборы» и на остальные свободы, которыми пользуются американцы и британцы, должны быть доступны всем и «осуществляться в каждом сельском доме». На практике же «от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился железный занавес». Защита европейских свобод для Черчилля была тождественна недопущению очередной общеевропейской войны.
Нарастание идеологической и стратегической конфронтации ощущали и в Москве. В сентябре 1946 года советскому дипломату Николаю Новикову поручили составить меморандум о политике США; запрос исходил от министра иностранных дел Молотова. Новиков писал, что «внешняя политика Соединенных Штатов, которая отражает империалистические тенденции американского монополистического капитала, характеризуется в послевоенный период стремлением к мировому господству». На фоне «общих планов расширения» создание «системы военно-морских и военно-воздушных баз далеко за пределами Соединенных Штатов», не говоря уже о «разработке все новых и новых видов оружия», выглядит, по Новикову, зловещим и тревожным. Цель Соединенных Штатов виделась в желании «ограничить» и «ослабить влияние Советского Союза на соседние страны», а также «навязать свою волю» Москве.
Все это отражало разлад отношений союзников, в особенности утрату согласия по поводу Центральной Европы. В идеале обе стороны предпочли бы покорить Германию целиком, но поскольку это не представлялось возможным, то СССР и западные союзники намеревались «присвоить» столько ее огромного экономического и военного потенциала, сколько получится (и помешать сделать то же самое сопернику). У Сталина был хороший гандикап. В самом конце войны он обозначил свою готовность заключить сделку с немецкими националистами и затянуть процедуру передачи Штеттина полякам на максимально долгий срок. Он также игнорировал требования Запада официально покинуть Пруссию и поддерживал немецких коммунистов в их длительном противостоянии французским амбициям. В конце апреля 1946 года он объединил старые партии немецких коммунистов и социал-демократов в своей зоне оккупации, рассчитывая использовать новую партию «Социалистическое единство» для распространения всего советского влияния на западные зоны оккупации.[1149] Три месяца спустя Молотов обратился с речью напрямую к немецкому народу, предлагая создать единую и независимую Германию. Сталин добился меньшего, нежели надеялся, – отчасти из-за поведения советских солдат (которые практиковали убийства и массовые изнасилования[1150] и систематически вывозили в СССР немецкую промышленность; это поведение отталкивало местное население), отчасти же потому, что коммунизм по своей сути вызывал антипатию большинства немцев, даже пролетариата.[1151] И дело вовсе не в том, что правая рука Сталина в Германии не ведала, что творит левая; советский диктатор сам как будто не мог решить, нужна ли ему единая страна под советским владычеством, ослабленное в военном отношении нейтральное государство или же какая-либо комбинация того и другого.[1152]
Западные союзники, в свою очередь, коренным образом пересмотрели свою политику в отношении Германии в свете предпринятых СССР действий. Вашингтон стремился обратить себе на пользу немецкий национализм. В мае 1946 года американцы отменили в одностороннем порядке выплату репараций в своей зоне оккупации. В широко обсуждавшейся «осенней речи» в Штутгарте госсекретарь Джеймс Ф. Бирнс заявил, что США остаются приверженными безопасности Европы – и одобряют самоопределение немецкого народа и даже пересмотр границ по линии Одер – Нейсе. Вашингтон настаивал, однако, что новая Германия (или та ее часть, что находилась под контролем Запада) должна быть демократической. Под руководством генерала Люциуса Д. Клея, военного губернатора США, началась кардинальная трансформация американской зоны оккупации, причем она все сильнее затрагивала и две прочие «западные» зоны. Тесно сотрудничая с западногерманскими элитами, Клей курировал восстановление представительных политических структур, и к этому процессу также присоединились британцы. В июне 1946 года англо-американские оккупационные власти провели выборы в региональные законодательные собрания, где, в частности, очень хорошо выступил бывший мэр Кельна Конрад Аденауэр. Кроме того, особое внимание уделялось «перевоспитанию» немцев, искоренению нацизма и повторному приобщению к западным ценностям.[1153] Позднее в том же году британцы и американцы объявили, что намерены объединить свои зоны оккупации и создать общую «Бизонию». Клей был убежден, что навсегда разделенная Германия будет «катастрофой», но Германия под советским владычеством представляет собой «еще большую угрозу для безопасности западной цивилизации и мира во всем мире».[1154]
Великобритания и Франция, напротив, скептически относились к перспективам установления демократии в Германии и были категорически против немецкого единства. «Воссоединенная Германия примкнет к той или иной стороне, – предостерегал Бевин, – и почти наверняка спровоцирует серьезные неприятности».