енцию для защиты демократии в Западной Германии, для воспрепятствования производству химического или ядерного оружия или попыткам Бонна добиться воссоединения Германии силой. Будущее политических свобод в Западной Германии объявлялось неотъемлемым элементом безопасности Западной Европы.
Жан Монне был настолько травмирован отказом французского парламента ратифицировать ЕОС, что пришел к выводу: единство возможно только за счет тайного сотрудничества правительств основных европейских держав в экономике и в других сферах. В 1955 году он основал Комитет Соединенных Штатов Европы, куда вошли ведущие христианские демократы, социалисты, либералы и лейбористы. В том же году страны – участницы ЕОУС встретились в сицилийском городе Мессина в начале июня, чтобы укрепить наднациональные экономические связи. Министры иностранных дел Франции, Германии, Италии и стран Бенилюкса договорились сформировать таможенный союз – более известный как «Общий рынок» – и объединить системы транспорта и гражданской атомной энергетики. Великобритания, которая не была членом ЕОУС, тщетно пыталась пропагандировать куда более «рыхлую» по структуре ассоциацию свободной торговли. Британцы утверждали, что грядущий экономический союз разобщит Западную Европу и вовсе не поможет сдерживать Бонн – напротив, как выразился один чиновник, он обеспечит «средства восстановления гегемонии Германии».[1236] Этот шаг ознаменовал начало распада организаций, которые сводили воедино все предыдущие союзы – уния Англии и Шотландии, американская конституция и хартия Второго рейха: экономический союз сам по себе, военная интеграция – отдельно.
Вашингтон продолжал содействовать ремилитаризации Западной Германии в рамках НАТО. В начале мая 1955 года конституцию ФРГ нарушили, чтобы объявить о создании вооруженных сил страны. Вскоре после этого Даллес изрядно польстил немецким националистам (и сделал язвительный выпад в адрес Франции), когда подтвердил американскую приверженность объединению Германии «на условиях, которые ни «нейтрализуют», ни «демилитаризируют» единую страну и не отторгнут ее от НАТО».[1237] Была разработана комплексная система финансовых инвестиций и «вкладов», чтобы разделить бремя военного присутствия США в Германии между Бонном и Вашингтоном. Приблизительно тогда же появился Евратом – организация по управлению ядерным потенциалом европейского континента, призванная отчасти помешать Бонну разработать ядерное оружие самостоятельно. Так или иначе, основным гарантом военной безопасности было именно НАТО, а не какая-либо другая европейская организация. Этот блок освободил западных европейцев от потребности в дальнейшей военно-политической интеграции.[1238]
Споры вокруг ЕОС утихли, однако неразрешенные «подспудные» противоречия привели к европейскому «двойному кризису» в середине десятилетия. Накладывавшиеся друг на друга события в Москве, Лондоне, Париже, Каире и Тель-Авиве поставили континент на грань общей войны. Все началось в Москве: ремилитаризация Западной Германии потрясла советских политиков до глубины души. В середине мая 1955 года, всего через неделю после сообщения из Бонна, Хрущев заявил о создании Организации Варшавского договора, которая объединила весь Восточный блок, включая ГДР, в военный союз с СССР. На следующий день советский лидер подписал государственный договор с Австрией. Этот документ, подводивший итог присутствию четырех держав-победительниц в стране в «награду» за ее нейтралитет, был продиктован вовсе не заботой об Австрии. Нет, это был ясный сигнал всем немцам – для них подобное тоже возможно. Аденауэр, впрочем, вновь не клюнул на наживку; Западная Германия продолжала перевооружаться. Более того, ФРГ, что называется, продемонстрировала норов: в декабре 1955 года Вальтер Халльштайн, госсекретарь ФРГ, заявил, что Западная Германия не признает никакое государство, которое дипломатически признало ГДР, за исключением Советского Союза (так называемая «доктрина Халльштайна»).[1239]
Москва была сильно обеспокоена происходящим. «Западные немцы – единственные, кто способен развязать новую войну в Европе», – сказал Хрущев своему сыну.[1240] Это обстоятельство определяло внутреннюю политику стран – участниц Варшавского договора: все государства имели однопартийную политическую систему, везде была государственная собственность на основные средства производства, велась сознательная милитаризация на всех уровнях общества, появилась номенклатура, то есть новая партийная аристократия, которую вознаграждали за службу коммунизму и конкретно Москве экономическими привилегиями. Подобно Североатлантическому альянсу, ОВД в качестве «стратегического горизонта» рассматривала Германию и Рейн. В отличие от НАТО, во главе которого стояли Соединенные Штаты, но который представлял собой подлинный союз, Организация Варшавского договора полностью подчинялась Москве. В самом конце мая 1955 года Хрущев и маршал Булганин посетили Белград, чтобы наладить отношения с Тито. Два месяца спустя Хрущев пытался найти взаимопонимание с Эйзенхауэром на саммите в Женеве, где главным вопросом являлось будущее Германии. США не были готовы к решениям, которые не предусматривали проведения свободных выборов, а это привело бы к незамедлительному коллапсу ГДР; также США не собирались допустить объединения Германии как нейтрального государства. Эйзенхауэр предупредил, что «нет ни малейшей возможности превратить 80 миллионов трудолюбивых людей в центре Европы в нейтралов».[1241]
Это неуклонное сокращение советского влияния в Германии вынудило Хрущева отказаться от традиционного для СССР до сих пор сдержанного отношения к сотрудничеству со странами третьего мира. В известной речи в начале 1956 года советский лидер провозгласил наступление «нового периода в мировой истории, предсказанного Лениным, когда народы Востока будут играть важную роль в решении судеб мира и станут новым и значимым фактором международной политики».[1242] Эта трансформация требовала идеологической перекалибровки и «антиимпериалистического» сотрудничества с разнообразными антизападными режимами вместо былой панмарксистской солидарности. Например, Москва начала укреплять налаженные связи с египетским лидером, полковником Гамалем Насером, чтобы попугать Париж и Лондон и позлить Вашингтон, который пытался замкнуть кольцо «окружения» Советского Союза с юга. Местных коммунистов оставили на «попечение» египетской тайной полиции.
Одновременно Хрущев стремился укрепить саму советскую систему, сделать европейских сателлитов СССР более жизнеспособными и высвободить ту национальную энергию, которая накопилась «под спудом» за годы сталинского террора. В своей знаменитой «тайной» речи на XX съезде КПСС в Москве в конце февраля 1956 года Хрущев объявил политику десталинизации. Миллионы заключенных были освобождены из ГУЛАГа; предпринимались попытки отнять власть у бюрократии и вернуть ее партии. Тело Сталина вынесли из Мавзолея на Красную площадь. Несколько месяцев спустя советский лидер одобрил отстранение бескомпромиссного главы венгерских коммунистов Матьяша Ракоши, которого планировалось заменить более умеренной фигурой. Вскоре после этого Хрущев разрешил вернуться из внутренней ссылки польскому борцу за независимость Владиславу Гомулке. Как часто бывает, однако, эти реформы побудили массы желать больших свобод. К концу октября 1956 года полномасштабный кризис разразился в обеих странах. В Польше демонстранты в основном выражали недовольство дефицитом, но нередко выступали под русофобскими лозунгами. В Венгрии же события очень быстро вышли из-под контроля местной компартии и советского военного контингента. Вскоре стало понятно, что реформатор Имре Надь, ободренный «австрийским прецедентом», собирается избавить свою страну от прямого подчинения Москве и, возможно, выйти из Организации Варшавского договора. Венгерские рабочие и студенты – в том числе наслушавшиеся по радио американской пропаганды – готовились к столкновениям с Красной Армией. Всего через год после начала ремилитаризации ФРГ положение СССР в Центральной и Восточной Европе значительно ухудшилось.
Между тем британцы и французы уделяли пристальное внимание Египту, где полковник Насер открыто принимал поставки чехословацкого – фактически советского – оружия, а также национализировал Суэцкий канал. Лондон и Париж верили, что на карту поставлены не только Египет и Ближний Восток в целом, но и собственно «Европа». Париж потрясло националистическое восстание в Алжире в 1954 году, грозившее, среди прочего, лишить Францию полигонов для реализации ее ядерной программы. Великобританию напугал бунт греков-киприотов, который угрожал оставить страну без важнейшей военно-морской базы на востоке Средиземноморья. Более того, «устранение трений» с Египтом было принципиально важно для успеха «евроафриканского» проекта коллективной мобилизации Черного континента в поддержку западноевропейских держав.[1243] По этой причине канцлер ФРГ Конрад Аденауэр решительно поддержал военное вмешательство «во имя европейского raison d'état».[1244] В начале сентября премьер-министр Франции Ги Молле тайно предложил заключить франко-британский союз – вспомнив о плане Черчилля 1940 года, – чтобы выступать на мировой арене единым фронтом. Лондон отказался, поскольку не желал поступаться национальным суверенитетом, но все же согласился на обращение к Тель-Авиву ради совместных действий против Насера. Израильтяне, которым не удалось договориться с американцами о поставках оружия для сдерживания арабов, откликнулись мгновенно. Французское оружие хлынуло на Ближний Восток. В конце октября британцы, французы и израильтяне согласовали в парижском пригороде Севре секретный протокол, по которому Израиль обязывался напасть на Египет, после чего две европейские державы должны были вмешаться, чтобы «развести» комбатантов и восстановить международный контроль над Суэцким каналом.