«Узловой точкой», впрочем, оставалась, разумеется, Германия. Многие видные революционеры, по меткому замечанию де Голля, были немцами по происхождению – например, лидер французских студентов Даниэль Кон-Бендит («Красный Данни») и глава немецких студентов Руди Дучке, беженец из ГДР, который упорно не желал смириться с разделом страны. «Именно в Берлине, – признал впоследствии один из французских участников протестов – мы научились правильно устраивать демонстрации».[1298] Дучке воспринимал противостояние в Германии как «второй фронт» против империалистической войны во Вьетнаме и как «важное дело» само по себе; некоторые немецкие протестующие даже называли себя колонизированным народом.[1299] Летом 1967 года Дучке опубликовал под псевдонимом статью с рассуждениями о том, способен ли «вольный город Берлин» – подобно многим европейцам на Востоке и на Западе он считал бывшую столицу Германии этакой архимедовой точкой в центре мира – послужить в качестве «стратегической трансмиссии» для будущего повторного объединения страны. Это мнение формировало «фокус», если цитировать французского революционера Режи Дебрэ, благодаря которому «вооруженный авангард народных масс сможет создать объективные условия для революции через субъективную деятельность». На практике отсюда следовало, что, если движение сумеет «уронить» боннское правительство и настоять на выводе войск НАТО, присутствие которых как бы фиксирует раздел страны – Дучке называл натовские силы «инструментом подавления революций в Европе»,[1300] – тогда капиталистическая система Европы в целом может рухнуть, а потому станет возможен тот или иной вариант сотрудничества с Советским Союзом по объединению Германии и выход из системы военных альянсов. Иными словами, внешняя политика фактически определяла революционную ситуацию в Германии, не говоря уже о других странах. После 1966 года различные выставки, публикации и демонстрации наперебой убеждали студентов, что Вашингтон ведет в Индокитае «колониальную войну», каковая, по комментарию Социалистической студенческой лиги, представляет собой «геноцид, проистекающий из империалистических политических и экономических интересов». Американские базы – которые давно вызывали недовольство общественности – оказались следующими целями европейских радикалов, часто объединявших усилия с чернокожими активистами движения «Черная власть».[1301] Вместе они распевали: «США – СА – СС!», аккуратно ставя Вашингтон на одну доску с нацистами.[1302] Через год, когда боевые действия в Индокитае достигли кульминации, радикализацию немецких студентов усугубил конфликт на Ближнем Востоке. По мнению молодых немцев, сионизм на самом деле являлся «мостом», по которому западный империализм проникал на Ближний Восток.
Международная обстановка также привела к потрясениям внутри Советского блока. Сталина в свое время ошеломил энтузиазм, каким советские евреи встретили создание государства Израиль в 1948 году, а новое руководство в Кремле изумила эйфория, в какую впали те же евреи, приветствуя победу израильтян над арабскими союзниками СССР в 1967 году. Началась новая волна антисемитской пропаганды против «сионистских элементов» дома и за рубежом. На сей раз обошлись без «дела врачей»: просто советские евреи теперь подвергались систематической дискриминации. Одновременно Москва с тревогой наблюдала за развитием событий в Чехословакии, где либеральная часть компартии воспользовалась «разрядкой», чтобы бросить вызов сторонникам жесткой линии. В январе 1968 года надежного Антонина Новотны сменил на посту первого секретаря партии реформатор Александр Дубчек. В следующие месяцы Дубчек предпринял ряд шагов либерализации общества – отменил цензуру и запрет критиковать правительство; эти события вошли в историю как «Пражская весна». Все лето Дубчек – памятуя о печальном венгерском опыте – заверял Москву, что не имеет ни малейшего желания выходить из Организации Варшавского договора, однако в Москве продолжали беспокоиться по поводу того, что – как это случилось на Западе – из одной искры «оппортунизма» может разгореться пламя транснационального восстания, которое будет непросто подавить.
В итоге ни одному из протестных движений не удалось свергнуть правительство. Советский Союз силой расправился с «Пражской весной» в августе 1968 года; после интенсивных «братских консультаций» чешская компартия отказалась от своей программы реформ. Три месяца спустя Советский Союз обнародовал документ, известный как «доктрина Брежнева»: советское руководство декларировало, что впредь не позволит «социалистическим» государствам отречься от строительства социализма. Эта доктрина безусловно преследовала стратегические цели, но также отражала идеологический посыл: поступательное шествие социализма не остановить, потому оно необратимо. Протестующие на Западе тоже ничего не добились. Французские рабочие выражали недовольство evenements, но столь желанного сотрудничества со студентами не состоялось. Де Голль выиграл выборы с уверенным перевесом. Западногерманская система пережила кризис, но устояла. Северная Ирландия очутилась на грани бунта, однако британские войска сумели удержать ситуацию под контролем. На Западе протестующих остановили при помощи урн для голосования; на Востоке их припугнули угрозами и штыками. Малочисленное меньшинство радикалов – в частности, итальянские «Красные бригады» и немецкая «Фракция Красной Армии» – развернуло кампанию вооруженного сопротивления «системе».
При этом международная обстановка все-таки стимулировала ряд внутренних перемен на Западе, а эти перемены, в свою очередь, обернулись важными трансформациями геополитики. Все происходило демократически, путем выборов, а не революционного насилия. В ноябре 1968 года республиканцы победили на президентских выборах в США, не в последнюю очередь из-за того, что война в Индокитае лишила общественность веры в способность демократов проводить разумную внешнюю политику. Новая администрация Ричарда Никсона и его советника по национальной безопасности Генри Киссинджера пришла к власти с четким пониманием того, как США следует изменить свое положение в мире. В конце апреля 1969 года ушел в отставку де Голль, потерпев поражение на референдуме;[1303] возможно, это событие не было связано с внешней политикой, но оно имело существенные стратегические последствия, ибо Франция начала постепенно отказываться от деголлевской политики «восстановления величия». Полгода спустя западные немцы избрали канцлером лидера СДПГ Вилли Брандта, который обещал «пойти на риск и дать больше демократии» и представил наиболее последовательную программу по снижению напряженности холодной войны; пусть он не говорил о воссоединении Германии, но его умеренная позиция делала раздел страны менее болезненным.
Задачи, которые поставила перед собой администрация Никсона в 1969 году, были поистине грандиозными: уйти из Вьетнама «с честью» и укрепить режим в Сайгоне настолько, чтобы он сумел противостоять возобновлению коммунистического натиска; восстановить нарушенные отношения с европейскими партнерами; найти точки соприкосновения с Москвой и Пекином в нестабильном мире, где Соединенные Штаты больше не обладали неоспоримым приоритетом. «Дубинки» – то есть угрозы применения силы – занимали центральное место в этой стратегии, хотя бы для поддержания «авторитета»; но суть проекта сводилась прежде всего к дипломатии. Установлением сотрудничества с СССР по целому ряду вопросов, из которых часть была важнее именно для Советского Союза, чем для Вашингтона, Никсон и Киссинджер стремились закрепить «контакт» ради продвижения собственных интересов, особенно применительно к уходу из Индокитая. Более того, опираясь на сохранявшееся недоверие между СССР и Китаем, Киссинджер рассчитывал «найти лазейку» между Москвой и Пекином. Когда ситуация на советско-китайской границе обострилась весной – летом 1969 года и китайцы всерьез заговорили о возможности советского «упреждающего» ядерного удара, Вашингтон дал четко понять, что воспримет нападение на Мао как неприемлемую угрозу глобальному балансу сил.[1304]
Киссинджер ориентировался на Отто фон Бисмарка, которого он высоко оценил и называл «белым революционером». Действительно, было что-то бисмарковское в действиях, которые он совершал, чтобы гарантировать, что Соединенные Штаты останутся «одними из двух в мире трех сверхдержав», то есть Америки, Советского Союза и Китая. Подобно канцлеру Германии, новый советник президента по национальной безопасности неоднозначно оценивал институты представительства, а его внутренняя политика диктовалась потребностью обеспечить Соединенным Штатам пространство для «авторитарной целеустремленности».[1305] Пожалуй, ближе аналогия с Меттернихом, поскольку Киссинджер пытался отсрочить неумолимый «закат» США, а не создать новую динамичную силу. Так или иначе, освобождая «геополитику» – под которой Киссинджер подразумевал Realpolitik – от идеологической «мишуры» наподобие всемерной приверженности демократии и правам человека, Вашингтон был вправе устанавливать более плодотворные рабочие отношения с региональными, потенциально дружественными гегемонами. В конце июля 1969 года президент обнародовал эту новую доктрину в своей известной речи на Гуаме. Главной отличительной особенностью этой «доктрины Никсона», как президент напомнил Конгрессу год спустя, являлось положение, что «Соединенные Штаты будут защищать и содействовать развитию своих союзников и друзей, но Америка не может и не будет строить планы, принимать программы, реализовывать решения и брать на себя военные обязательства на благо всех свободных народов мира».