[764] Еще приводился довод, что чрезмерная озабоченность делами Азии и Африки отвлекает государственных мужей от решения насущных проблем безопасности в метрополиях. Немецкие социал-демократы упорно нападали на колониализм как на «роскошь», которая препятствует урегулированию взаимоотношений с царским деспотизмом. В России панслависты были согласны поддержать экспансию в Среднюю Азию, но лишь до тех пор, пока та не заставляет государство забыть об «исторической миссии» на Балканах. Громче всего критика звучала во Франции, где большинство населения полагало, что основная цель национальной политики состоит в налаживании отношений с Германией, а вовсе не в погоне за заморскими колониями. Противостояние народа и власти выплеснулось в негодовании из-за провала тонкинской экспедиции 1885 года и обрушило кабинет Жюля Ферри. Главные радикальные газеты сетовали, что «за парочку шахт сомнительной ценности в Индокитае Ферри пожертвовал нашей безопасностью, нашим достоинством и нашими надеждами».[765]
Великим державам внезапно и грубо напомнили о важности Европы, когда в сентябре 1885 года болгарские националисты – действуя самостоятельно, без поддержки России – объявили о воссоединении Восточной Румелии с Болгарией. Россия была шокирована этими событиями, поскольку болгарское национальное движение в значительной степени освободилось от русского влияния. Осенью 1886 года царь Александр III попытался убедить Софию посадить на трон пророссийского наследника престола. Когда это не удалось, российские агенты прибегли к похищению и силой заставили болгарского монарха отречься, что вызвало бурные протесты Австрии. К концу 1886-го и в начале 1887 года Вена и Санкт-Петербург очутились на грани полномасштабной войны. Военного столкновения избежали только благодаря посредничеству Бисмарка: канцлер опасался и австро-российского конфликта, в котором Германия оказалась бы между молотом и наковальней, и полного унижения нового союзника Габсбургов. В конце концов Бисмарк убедил русских отступить и признать выбранного болгарским парламентом короля, «нейтрального» Фердинанда Саксен-Кобург-Готского. Немецкий канцлер, как обычно, добивался безопасности Германии за счет решения вопросов далеко от границ Центральной Европы.
В последующие два года «волна» болгарского кризиса принципиально изменила европейскую геополитику. В Лондоне освобождение Болгарии из-под контроля царского правительства было встречено как знак реалистичности проектов по превращению балканского национализма в средство сдерживания амбиций Санкт-Петербурга (до сих пор Балканы виделись британцам этакой русской вотчиной). Британцы даже согласились примириться с доселе враждебной им идеологией, которая требовала покончить с дурным турецким управлением, и с Realpolitik, которая предусматривала блокировку дальнейшего продвижения русских. В Вене события 1885–1887 годов восприняли как своевременное напоминание об опасности российского экспансионизма. В России общественное мнение отвергало притязания Бисмарка на беспристрастность. Панслависты во всеуслышание жаловались, что, когда все сказано и сделано, русское влияние в Болгарии существенно сократилось, и возведен новый барьер на пути осуществления «исторической миссии» по выходу к черноморским проливам. Германофобия, начавшаяся в конце 1860-х годов, теперь доминировала не только в прессе, но и набирала силу внутри правительства. Во Франции тоже наметился очередной всплеск антинемецких настроений. В 1886–1889 годах парижские политики оказались словно зачарованы харизматичным и воинственным генералом Жоржем Буланже, военным министром, который обещал решить внутренние проблемы за счет подготовки к войне с Бисмарком.
В Германии болгарский кризис привел к шквалу критики, в парламенте и в прессе, внешней политики Бисмарка. В августе 1886 года влиятельная газета «Берлинер тагеблатт» потребовала войны с Россией, которая, по мнению газеты, являлась идеологической и стратегической угрозой. Бисмарка также корили за то, что он допустил нарастание французской угрозы западной границе страны. Видный либерал-националист Рудольф фон Беннигсен призывал ко «второй войне» с Францией за Эльзас-Лотарингию во имя обеспечения «надежной защиты немецкого национального государства».[766] Крупные армейские чины заговорили об упреждающем ударе. Вместо этого Бисмарк заключил с русским царем оборонительный пакт в середине июня 1887 года, согласившись по его условиям с претензиями России на черноморские проливы. Было понятно, что этот договор не одобрит общественное мнение ни одной из стран, поэтому канцлер и царь заключили его втайне. В феврале 1888 года были опубликованы условия Двойственного союза, и противоречивые уступки России и Австрии вызвали широкое обсуждение в обществе. Четыре месяца спустя вопрос встал особенно остро вследствие австро-российского конфликта из-за Болгарии, захватившего и следующий год. В имперских канцеляриях, на страницах газет и в рейхстаге требовали «ясности», и прежняя политика Бисмарка, опиравшаяся на равноудаленность от Санкт-Петербурга и Вены, стала невозможной.
В таких обстоятельствах вступил на трон молодой Вильгельм II в 1888 году. Новый кайзер разделял мнение большинства своих подданных, что Германии необходимо выбрать между Австрией и Россией и что по идеологическим, внутренним и военным причинам ей следует предпочесть Вену. В 1889 году кайзер заставил Бисмарка объявить, что «договор перестраховки» с Россией не будет пролонгирован, и этот шаг скорее отражал отчужденность от России, чем ее обозначал. В том же году Россия оскорбилась на визит кайзера в Османскую империю, который дал понять, что посулы черноморских проливов в тайном протоколе к «договору перестраховки» окончательно отброшены и забыты. В марте 1890 года Бисмарк подал в отставку. Год спустя Россия начала строительство Транссибирской железной дороги на французские деньги. Последовала череда морских и прочих визитов, кульминацией которых стало заключение двустороннего оборонительного союза в 1893 году и подписание военного соглашения в январе 1894 года. Эти документы стали триумфом общей озабоченности безопасностью на фоне различных конкурирующих культурных, экономических и идеологических интересов. В Великобритании франко-русское сближение восприняли с большой тревогой. Королевский флот объявил в 1889 году «стандарт двоевластия», согласно которому Великобритания собиралась создавать флот, равный по силе «флоту объединенных флотов двух крупнейших после нее морских держав в мире». В самой Германии франко-российский альянс шокировал политиков и публику. «Кошмар», который преследовал Бисмарка с 1871 года – военный союз Франции и России, – воплотился в реальность.
Германия резко отреагировала на новую угрозу. Первые наметки знаменитого плана Шлиффена были составлены в 1891–1892 годах. План опирался на предположение, что Францию следует разгромить как можно быстрее, прежде чем начнет сказываться численное превосходство объединенного противника.[767] В остальном Германия все больше полагалась на альянс с Австрией, не в последнюю очередь потому, что, как откровенно признавал новый рейхсканцлер граф фон Каприви, он «не мог играть со стеклянными шариками», как Бисмарк, и был способен только «одновременно удержать в воздухе всего два шарика».[768] Но отнюдь не некомпетентность или желание выбора влекли фон Каприви в сторону Вены. Скорее, постбисмарковский «новый курс» основывался на совершенно ином понимании того, каким образом следует гарантировать безопасность Германии. Вместо утомительного жонглирования «стеклянными шариками», которое рано или поздно должно было привести к провалу, новый канцлер стремился создать в Центральной Европе мощный немецко-австро-венгерский торговый блок с общим населением 130 миллионов человек, способный конкурировать экономически с Соединенными Штатами, а также с французской и Британской империями и компенсировать территориальное и военное превосходство царской России. Это был образчик инновационного пространственного мышления, призванный устранить традиционную геополитическую уязвимость Германии, страны в центре Европы (Mittellage).[769] Каприви опасался, что альтернативой могуществу без колоний будет массовая эмиграция – стратегическая демографическая угроза крупного масштаба. «Мы должны экспортировать – предупреждал он. – Либо мы будем экспортировать товары, либо придется экспортировать людей».[770] Немецкая эмиграция серьезно укрепила не только США, но и Британскую империю, в особенности Канаду, а ведь обе страны были потенциальными конкурентами Германии. Более того, американцы начали ограничивать внешнюю торговлю – в 1890-х годах вступил в силу так называемый тариф Мак-Кинли на ввозимые товары. Учитывая все это, Каприви проводил активную внешнеторговую политику, заключал договоры с Австро-Венгрией, Италией, Бельгией и Швейцарией (1891). Планировались соглашения с Испанией, Сербией, Румынией и даже с Россией (1893–1894). Цель этой политики была не столько экономической, не столько стремлением к глобальному торговому господству, сколько желанием обеспечить безопасность Германии в Европе.
Франко-русское сближение оказало немалое влияние на внутреннюю политику. В Германии рост военной угрозы заставил еще усерднее мобилизовывать энергию нации на реформирование системы внешней обороны. «Мне нужны солдаты, – объяснял кайзер Вильгельм предпринятую в стране реформу образования. – Нужны энергичные люди, которые станут интеллектуальными лидерами и будут служить Фатерлянду».[771] Противоречие между внутренней разобщенностью Германии – с ее разрозненными социальными группами католиков, социалистов и прочих – и безопасностью государства следовало устранить. Это было необходимо, поскольку удвоение военных расходов в конце 1880-х и начале 1990-х годов должно было получить одобрение рейхстага. Фон Каприви пытался добиться этого посредством Sammlungpolitik,