ональных лояльностей. В более широком смысле сторонники глобальных амбиций Америки выступали за более сильную армию и более крепкое государство, подразумевая все те последствия, которые это сулило для образования, инфраструктуры и, следовательно, налогообложения; только так можно реализовать в полной мере потенциал нации и ее глобальную миссию. На президентских выборах в ноябре 1896 года республиканец Уильям Мак-Кинли победил, обещая реформы дома, морскую экспансию и более активную политику за рубежом.
Германская империя тем временем пыталась избежать полного окружения Францией и Россией. Ключом виделась Великобритания, единственная «неприсоединившаяся» великая европейская держава. Если Германия сможет заключить союз с британцами, она останется «одной из трех в мире пятерых», и французское военное давление на западную границу существенно ослабеет. Однако Лондон по-прежнему во многом ориентировался на управление заморскими территориями и стремился избегать глубокого вовлечения в дела европейского континента. Когда Великобритания разорвала торговый договор с Германией, Вильгельм с горечью заметил, что «будь у нас сильный, внушающий уважение флот, подобного унижения никогда бы не случилось».[778] Кайзер убедился, что Великобритания будет воспринимать Германию всерьез в качестве европейского партнера, лишь когда рейх обретет соответствующий морской и «глобальный» статус. В целом немецкие стратеги и многие представители общественности стали принимать Weltreichlehre, доктрину «всемирной империи», согласно которой геоэкономическое могущество глобальных империй со временем сокрушит слабый центральноевропейский блок.[779] Видный ученый Густав Шмоллер предупреждал: «Три громадные империи, созданные завоеваниями, своей алчностью в отношении территорий, своей силой на море и на суше, своей торговлей, своим экспортом и своим экспансионизмом угрожают стереть в пыль, попросту уничтожить все остальные, более мелкие государства, подавить их экономически и лишить света, необходимого для жизни».[780] В середине января 1896 года Вильгельм заявил, что «Германская империя стала мировой империей»,[781] а год спустя обнародовал программу строительства военно-морского флота под руководством адмирала Тирпица. В 1898 году был принят первый из указов по реформированию управления ВМС.
Поворот к «глобальности» в немецкой большой стратегии также отражал ощущение, что безопасность рейха затрагивает появление новых центров силы за пределами Европы. Вильгельм брюзжал по поводу американского влияния и «высокомерной» доктрины Монро, которые нарушали его собственные глобальные планы. В 1895 году он выдвинул идею «континентальной лиги» в составе Германии, Франции и России для сдерживания «англо-саксов», то есть Великобритании и Соединенных Штатов. В сентябре 1896 года, на встрече с царем в Бреслау, кайзер даже предложил объединить весь европейский континент для сдерживания растущего могущества Вашингтона. В том же году Вильгельм нарочито послал телеграмму бурскому президенту Полу Крюгеру – с поздравлениями по случаю победы над Джеймсоном. Нужно отметить, что немцы все настойчивее интересовались делами Южной Африки.[782] В ноябре 1897 года Германия захватила китайский порт Циндао. Год спустя кайзер нанес второй, столь же громко обсуждавшийся визит в Османскую империю и заглянул в Палестину. Вскоре после этого немецкая компания получила контракт на строительство железной дороги до Багдада и далее к Персидскому заливу (так начиналась ветка «Берлин – Багдад»). Истинной целью всех этих публичных жестов было напугать Лондон и заставить британцев заключить союз против Парижа и Санкт-Петербурга. По существу, Weltpolitik олицетворяла не стремление к мировому господству, а крик о помощи, обращенный к Европе.
В Великобритании все это усугубляло тревогу, возникшую еще в период русско-французского сближения. Империя ощущала угрозу со стороны царя в Средней Азии и на Дальнем Востоке; французы угрожали в Судане; буры наступали в Южной Африке; Соединенные Штаты фактически правили Северной и Южной Америками. Общественное мнение и британские политики негодовали из-за «Крюгеровской телеграммы»; некий британский дипломат упомянул о «решимости со стороны германского правительства нарастить свое влияние в странах Юго-Восточной Африки».[783] Объявление о начале программы реформ Тирпица в 1897 году лишь усилило обеспокоенность. По секретному англо-германскому соглашению от августа 1898 года Берлин согласился оставить буров без поддержки в обмен на опцион на португальские колонии в Африке, но ущерб уже был нанесен. В дальнейшем германофобия постоянно присутствовала среди множества британских фобий и антагонизмов. За пышным празднованием «Бриллиантового юбилея» королевы Виктории скрывалась серьезная озабоченность, которую столь удачно передал Редьярд Киплинг в своем знаменитом стихотворении «Отпустительная молитва»:
Тускнеют наши маяки,
И гибнет флот, сжимавший мир…
Дни нашей славы далеки,
Как Ниневия или Тир.
Бог Сил! Помилуй нас! – внемли,
Дабы забыть мы не смогли![784]
«Стандарта двоевластия», которому не исполнилось и десяти лет, было уже недостаточно. Великобритании требовались союзники, чтобы уцелеть в сложившейся обстановке, и ей следовало искать таковых либо в Новом Свете, либо в традиционной европейской системе, к которой столь долго поворачивалась спиной.
В 1898–1903 годах международная напряженность привела к веренице кризисов, которые преобразили систему межгосударственных отношений. Первой жертвой пала Куба, где общее ухудшение гуманитарной ситуации, призывы к интервенции со стороны общественного мнения США и нарастание опасений вмешательства третьей силы в конце концов вынудили Вашингтон действовать. «Нельзя говорить, – сообщил президент Уильям Мак-Кинли критикам, – что все происходит в другой стране, принадлежащей другому народу, и потому нас не касается». Напротив, добавил президент, «эти события требуют нашего вмешательства, ибо они происходят у наших дверей».[785] Словом, типично берковское вмешательство по праву «близости». В конце апреля 1898 года президент упредил принятие суровой резолюции Конгресса о военной интервенции и одностороннее признание независимости Кубы объявлением войны Испании. Как сказал сам Мак-Кинли полгода спустя, это была «война за человечность», когда следовало «воспользоваться случаем и расширить границы свободы».[786] Испанские силы вскоре потерпели поражение на суше и на море. Гораздо более спорным виделся вопрос, как поступить с испанскими владениями в Америке. Оставшись без опеки, предостерегал лидер республиканцев Генри Кэбот Лодж, Куба «сделается Гаити или Санто-Доминго… не располагая собственной доктриной Монро для предотвращения внешней агрессии».[787]
Тем временем длительная борьба за превосходство в Центральной Африке между Великобританией и Францией достигла своей кульминации. Обе державы быстро заполнили «вакуум», оставленный поражением итальянцев при Адуе, распадом египетской империи и последующим крахом государства махдистов. В начале 1898 года французский исследователь и армейский офицер Жан-Батист Маршан достиг Фашоды; две недели спустя он столкнулся с британским генералом Гербертом Китченером, который возвращался после разгрома войска махдистов в Омдурмане. Война за «египетское наследство», которая бушевала после взятия Хартума силами Махди, грозила перерасти в полномасштабный европейский конфликт. Франции предстояло выбирать между схваткой за расширение колониальных владений ради паритета сил с Германией и достижением той же цели за счет умерения колониальных аппетитов посредством уступок Лондону. Париж выбрал отступление, избавился от своей доли в Центральной Африке по максимальной цене. Фашода, как и в целом французские заморские владения, выполнили свою задачу: их обменяли на возможность союза с Великобританией, от которого зависела безопасность Франции в Европе.
Британское внимание после этого переместилось на Южную Африку, где становились все напряженнее отношения с Трансваалем и Оранжевым Свободным государством (особенно после фиаско Джеймсона). Богатство ресурсов, запасы золота и залежи алмазов сами по себе значили немного. Южная Африка имела жизненно важное геополитическое значение, поскольку обеспечивала тыловую морскую базу в Дурбане, которая охраняла путь в Индию. Нельзя было допустить, чтобы она оказалась в руках другой европейской державы, тем более Германии, которая уже обосновалась на северо-востоке (современная Танзания) и на северо-западе (современная Намибия). Понимая, что аннексия неизбежна, Крюгер решил ударить первым. В октябре 1899 года буры устроили молниеносную атаку на Капскую провинцию. Понадобились немалые усилия Лондона и империи в целом, чтобы отбить это нападение. Представлялось критически важным, поддержат ли буров другие великие державы, способные изрядно урезать Британскую империю, как поступили Франция и Испания в ходе американской войны за независимость.[788] Всю Европу охватили пробурские чувства, которые были особенно сильны во Франции, Германии и Ирландии; кроме того, Париж и Санкт-Петербург планировали совместные военные действия в 1900 году: предусматривались высадка французов в Великобритании и русское вторжение в Афганистан. Даже велись разговоры о разделе Британской империи – Гибралтар отходил Испании, Франция укреплялась в Африке, а Россия утверждалась в Центральной Азии. Но «момент Саратога»