[815] Однако он попытался воспользоваться слабостью России и надавил на слабейшее звено в «кольце», окружавшем Германию, – на Францию. Именно этим была обусловлена интервенция в Марокко в 1905–1906 годах. Кайзер не столько воплощал запоздалое желание утвердиться в Северной Африке, сколько старался обезопасить Германию в Европе за счет раскола вражеской коалиции.
Поначалу все шло неплохо. В марте 1905 года кайзер высадился в Танжере и потребовал провести международную конференцию по независимости Марокко, поскольку французы постепенно превращали эту страну в свой протекторат. Париж, лишенный твердой поддержки России и еще не заключивший должного соглашения с британцами, публично признал свое поражение в июне 1905 года; министру иностранных дел Делькассе пришлось уйти в отставку. В конце июля кайзер укрепил свое положение, подписав с русским царем соглашение об оборонительном союзе. Впрочем, очень скоро после окончания Русско-японской войны Санкт-Петербург вновь переметнулся к Франции, и царь по настоянию министров был вынужден разорвать союз с Германией. Великобритания отреагировала резко. В январе 1906 года министр иностранных дел Великобритании сэр Эдвард Грей объявил о начале англо-французских штабных переговоров. Военно-морская гонка с Германией привела к строительству нового, более современного класса линкоров – дредноутов.[816] Те, кто представлял себе потенциал немецкой промышленности, например, бывший премьер-министр Артур Бальфур, предупреждали, что Великобританию неизбежно превзойдут по «верфям, объему производства, большим пушкам и броне»: «Если немцы сочтут, что овчинка стоит выделки, мы вряд ли сумеем строить линкоры быстрее, чем это будут делать они».[817] К тому времени, когда международная конференция, которой требовал кайзер, наконец собралась в январе 1906 года, Германия очутилась в полной изоляции. Французы контролировали марокканскую полицию и тем самым прочно подчинили себе всю территорию страны. Желание Германии взломать «кольцо» окружения лишь укрепило звенья этого кольца и упрочило их контакты.
Текущее восприятие политики Берлина в Великобритании подытожил немецкий эксперт министерства иностранных дел Эйре Кроу в своем знаменитом «Меморандуме о состоянии британских отношений с Францией и Германией» января 1907 года. Отнюдь не будучи неуязвимой за своей морской обороной, утверждал Кроу, Великобритания на самом деле «в буквальном смысле этого слова является соседом всякой страны, имеющей выход к морю». Именно поэтому фундаментальный интерес британского государства, куда более важный, чем все «свободы перемещений и торговли», заключается в гарантии того, что никакая «мировая коалиция» не злоумышляет против Великобритании; в противном случае морскому владычеству очень быстро наступит конец. Отсюда, в свою очередь, следовало, что «почти по закону природы» Лондон должен вмешиваться в континентальные дела, чтобы сохранить европейский баланс сил. Последнему, по мнению Кроу, сегодня реально угрожает Германия. После длинного списка якобы устроенных Берлином провокаций в Южной Африке, в Китае и на море Кроу указывал, что «распространение пангерманизма, оплоты которого обнаруживаются в Нидерландах, в Скандинавских странах, в Швейцарии, в немецких провинциях Австрии и на Адриатике, всегда опиралось на полномасштабное уничтожение вольностей Европы». Если Берлин стремится именно к этому, говорилось в меморандуме, тогда данная «всеобщая политическая гегемония и морское превосходство» угрожают «независимости соседей Германии и, в конечном счете, самому существованию Англии» и потому должны быть остановлены.
Худшее ожидало Германию впереди. Поражение на Дальнем Востоке побудило русских снова обратить внимание на Европу, в особенности на Балканы. В Санкт-Петербурге уже давно привыкли считать Германию основным препятствием на пути русских амбиций. Ведь это кайзер защищал султана в Македонии, торопился со строительством железной дороги «Берлин – Багдад» и в целом поддерживал Османскую власть на всем Ближнем Востоке. Поэтому русские вновь начали поглядывать в сторону Великобритании, чья враждебность по-прежнему остро ощущалась в Персии и Центральной Азии, но чей интерес к Балканам и Восточному Средиземноморью значительно сократился по сравнению с 1870-х годами. По принципиальному вопросу о судьбе Константинополя взгляды Лондона и Санкт-Петербурга расходились ныне не столь далеко, как ранее. В конце августа 1907 года две державы достигли соглашения, поделив Персию на зону русского влияния на севере, зону британского влияния на юге и нейтральную зону посредине. Также удалось договориться в отношении Тибета и Афганистана. Как и в случае с англо-французским союзом, колониальная сделка была заключена ради того, чтобы обеспечить жизненно важные интересы в Европе. «Необходимость тесного сотрудничества [между Великобританией, Францией и Россией], – сухо заметил немецкий поверенный в делах в Санкт-Петербурге, – это своего рода комплимент в наш адрес, пусть и тревожный, признающий мощь немецкой армии, немецкого флота, мощь нашей торговли и могущество немецкого народа как такового».[818]
Внутренняя и международная «рябь» дипломатических потрясений 1904–1907 годов – победа Японии на Дальнем Востоке и формирование Антанты Россией, Францией и Великобританией – распространилась по всей Европе. В Османской империи горячо обсуждали насущность внутренних преобразований для спасения Турции от гибели. В конце июля 1908 года группа офицеров-«младотурок» заставила султана Абдул-Хамида восстановить конституцию 1876 года и объявить выборы; в конце концов султан фактически отошел от управления страной. Главной целью Комитета за единение и прогресс являлась трансформация османского общества в стране и эффективная внешняя политика. Первоочередной задачей виделось возвращение Боснии и Герцеговины, которая пребывала под австро-венгерской оккупацией с 1878 года, но формально оставалась в сюзеренитете султана. Этот шаг внезапно обнажил южный фланг Австро-Венгерской империи. Болгары воспользовались случаем и объявили о своей независимости; Сербия стала настаивать на присоединении Боснии. Барон Аэренталь, министр иностранных дел Габсбургов, вмешался в разразившийся кризис и объявил об односторонней аннексии этих двух провинций. Россия, которая полагала, что сумеет добиться взаимной выгоды и свободного прохода своих военных кораблей через черноморские проливы, только бессильно негодовала. В Берлине рассматривался вопрос о долговечности и надежности англо-русского союза. Пожилой дипломат Фридрих фон Гольштейн, широко известный как «серый кардинал» рейха, обронил в начале октября 1908 года: «Австрия ныне сражается по собственным эгоистическим причинам; но это также наша битва против европейского единства, оно же английская гегемония, оно же враждебное окружение».[819]
Этот «каскад» союзов и аннексий и гонка вооружений доминировали в европейской внутренней политике на протяжении второй половины десятилетия. В Германии общественное мнение возмущалось «холодностью» международной обстановки и требовало «надлежащей» внешней имперской политики. Критика была разнообразной – гражданской, стратегической, конституционной. В ноябре 1906 года, например, центристская партия предприняла яростную атаку на законопроект о финансировании подавления восстания гереро в Юго-Западной Африке на том основании, что командир экспедиционного корпуса генерал фон Трота прибегнул к чрезмерной силе.[820] В 1907 году правительство пало из-за громадных военных расходов, а год спустя случился новый скандал, на сей раз в связи с расходами на ВМС. В целом общественность возражала не против военных расходов как таковых, но против того, как собирались эти средства и на что они тратились. Германия оказывалась все в большей изоляции, особенно после заключения англо-русского союза, и терпение парламента и прессы истончалось. В начале декабря 1908 года Филипп Шейдеман, депутат от социал-демократической партии (СДПГ), сетовал, что «железное кольцо» вокруг Германии смыкается.[821]
В Санкт-Петербурге внешняя политика тоже во многом определяла политику внутреннюю. Новая Дума постоянно нападала на правительство, требуя защиты российских интересов. Умеренные – октябристы и кадеты – настаивали на участии во внешней политике и утверждали, что Россия никогда не реализует полностью свой потенциал на европейской арене без полноценных социальных и политических реформ.[822] Ощущение того, что Россия утрачивает свои позиции на международном уровне, побуждало парламент непрерывно атаковать самодержавие. Главный вопрос состоял в том, как «обуздать» Германию. Многие консерваторы, враждебные британскому и французскому либерализму, сочувствовали кайзеру. Они хотели возвращения периода «Союза трех императоров» или даже Священного союза. Но преобладали все-таки антинемецкие настроения. Октябристы рассуждали о «неизбежной схватке с германскими народами», а лидер кадетов П. Н. Милюков полагал, что лично враждует с «немецкой цивилизацией».[823] Царю однозначно давали понять: если самодержавие вновь не сумеет отстоять величие России за рубежом против Германии, к власти придет новый либеральный режим.
В Великобритании основу внутренней политики составляли разногласия по поводу того, как лучше мобилизовать нацию и империю, чтобы наиболее эффективно встретить «германский вызов». Либералы и многие консерваторы отчаянно протестовали против тарифной реформы на том основании, что она нарушает принципы свободной торговли и способствует росту цен на основные продукты питания. В декабре 1905 года консервативное правительство Артура Бальфура наконец пало под тяжестью этого вопроса. На выборах в январе 1906-го подавляющее большинство голосов получили либералы во главе с Генри Кэмпбеллом-Баннерманом. Новое правительство отложило тарифную реформу и вместо этого прибегло к классическим либеральным методам обеспечения безопасности Великобритании. В 1907 году военный министр лорд Холдейн предложил проект закона о территориальных и резервных силах, предусматривавший введение воинской подготовки в школах и университетах. Эта мера трактовалась как альтернатива всеобщему призыву и «милитаризации» и была призвана укрепить моральные и физические «мускулы нации» в противостоянии с Германией. Одновременно либералы попытались примирить пролетариат с государством посредством программы социальных реформ, в частности, предложили внедрить медицинское страхование и пенсионное обеспечение. Проблема заключалась в том, что политика «силы за рубежом и справедливости дома» была комплементарной с концептуальной точки зрения, но на практике, с точки зрения государственного бюджета, оказалась весьма противоречивой. «Ястребы» требовали четкого ответа: что будем финансировать – дредноуты или пенсии по старости, пушки или масло.