[964] Это отпугивало «изоляционистов», но наиболее серьезное сопротивление ратификации документов оказала Республиканская партия, традиционный знаменосец американского интернационализма. Критики президента, например, бывший военный министр Элиу Рут, были обеспокоены тем, что «риторическая пена» маскирует слабую и неэффективную стратегию. Кроме того, бывший президент-республиканец Уильям Говард Тафт энергично поддерживал статью 10, но при условии, что она подразумевает абсолютное обязательство воевать, а не расплывчатый «моральный долг… дело совести, а не закона», каковой имел в виду Вильсон. Настойчивее всего республиканцы требовали конкретных гарантий безопасности для Франции – гарантий, которых Вильсон дать не мог.[965] Республиканцы, другими словами, критиковали президента не за то, что Лига Наций втягивает Америку слишком глубоко в мировые дела, но за то, что она делает это не очень-то удачно.[966]
В конце концов устав Лиги был отвергнут Сенатом, где документ не набрал большинства в две трети голосов, а сам Вильсон проиграл президентские выборы 1920 года. Соединенные Штаты не стали членом Лиги Наций и не подписали ее устав, тем самым отказавшись принять на себя бремя гаранта Версальского договора. Американский народ, возможно, не разбил миру сердце, но, безусловно, нарушил комплексность геополитической архитектуры, намеченную в 1919 году для сдерживания возрождения немецкого могущества.
Когда осела военная пыль в начале 1920-х годов, выяснилось, что фундаментальная геополитическая революция произошла в Европе и затронула весь мир. Британская империя отныне являлась бесспорным гегемоном на Ближнем Востоке и в Центральной Азии, а также в Африке и Австралии. Она достигла высот могущества, располагала грозной армией и соответствующей промышленно-экономической базой, восстановленной за годы войны. На Дальнем Востоке Япония постепенно укрепляла собственную гегемонию, не только противостоя России, как европейские империи, но и покушаясь на ослабленный Китай и угрожая бросить вызов Соединенным Штатам. В Европе исчезли Османская, Габсбургская и Российская империи. На их месте возникли новые государства Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы: Польша, Чехословакия, Венгрия и Югославия. Кроме того, Германия понесла существенные территориальные потери и была вынуждена смириться с ограничениями Версальского договора, но она оставалась крупнейшим государством Европы, не считая Советского Союза, и в относительном выражении стала еще более грозной, чем была до 1914 года.[967] Ее больше не «уравновешивали» могучие империи на востоке и юго-востоке. Более того, в 1921 году Германия выплавляла втрое больше стали, чем Франция, а демографический разрыв между двумя странами неуклонно возрастал. Что еще хуже, как сэр Хэлфорд Макиндер предупреждал в своей работе «Демократические идеалы и реальность» (1919), «хартленд», то есть земли бывшего германского рейха, Австро-Венгрии и Российской империи, являлся «важным тройственным источником живой силы», каковая не подчинялась «морской силе» и тем самым олицетворяла собой потенциально смертельную угрозу для западных демократий.[968]
На протяжении нового десятилетия версальская система столкнулась с множеством вызовов. В феврале 1920 года, накануне победы в Гражданской войне и вывода войск интервентов из России, Ленин одобрил планы нападения Красной Армии на западного соседа, Польшу. Польский глава государства и командующий армией, Йозеф Пилсудский, решил нанести упреждающий удар.[969] В конце апреля польские войска пересекли границу, двинулись в глубь Украины и захватили Киев месяц спустя, тогда как белогвардейская армия генерала Врангеля наступала из Крыма. Но летом 1920-го Красная Армия под командованием Михаила Тухачевского перешла в контрнаступление и оттеснила поляков обратно к Варшаве. Если бы им удалось прорвать польскую оборону у столицы и устроить революцию в Польше, большевики оказались бы на ближних подступах к Германии. Тогда бы «плацдарм революции» протянулся бы вдоль Рейна и Рура, а не по территории Украины.[970] В конце июля Красная Армия пересекла Буг. Немецкие рабочие отказывались выполнять военные заказы поляков, и даже консерваторы радовались, что Пилсудский получает по заслугам. По распоряжению Москвы немецкие коммунисты все активнее использовали в своих призывах националистическую риторику.
Серьезно встревоженные, державы Антанты направили в Польшу военную миссию. Французы, в частности, опасались, что польское поражение позволит немцам восстановить границу до 1914 года на востоке без единого выстрела и воспользоваться своим новым положением единственного оплота против большевизма для корректировки унизительных условий Версаля.[971] Основной целью Антанты было не предотвратить польскую революцию, но не допустить проникновения «революционной заразы» в Германию. В итоге польские пролетарии не восстали, но присоединились к Пилсудскому в борьбе против оккупантов, а в конце августа 1920-го польские войска при поддержке Антанты наголову разгромили Красную Армию, сотворив «чудо на Висле».[972] Рижский мирный договор в марте 1921 года установил государственные границы в Восточной Европе – хотя бы на некоторое время. Советский Союз был вынужден принять независимость Финляндии[973] и стран Балтии, зато восстановил контроль над Белоруссией, Украиной и большей частью владений царизма на Кавказе и на Дальнем Востоке. Польша сохранила за собой Вильнюс, который она захватила у Литвы. Война «правопреемников самодержавия» завершилась.
Самым серьезным вызовом Версалю виделся, несомненно, немецкий реваншизм. Рейх проделал путь от имперского могущества до статуса жертвы – в собственных глазах, – жертвы колонизации. Германию не просто лишили ее заморских владений, но и отрезали от нее крупные территории с преимущественно немецким населением, а также отправили в долговое рабство к англо-американскому «картелю».[974] Все следующее десятилетие Берлин стремился сократить репарационные выплаты или вовсе избавиться от них, требовал пересмотра условий договора, права на самооборону и перевооружение армии – и членства в Лиге Наций и мандата на управление заморскими владениями в качестве доказательства своего равноправия. В краткосрочной перспективе, учитывая фактическое отсутствие какой-либо внятной военной силы, Германия пыталась использовать собственную слабость: уверяла (и в целом не грешила против истины), что не в состоянии выплатить репарации, заявляла о своей важности для мировой экономики и указывала, что полный крах немецкой государственности чреват превращением Центральной Европы в поле боя. Со временем Берлин надеялся использовать свой огромный экономический потенциал, чтобы заставить победителей пересмотреть условия Версальского договора. Единственным козырем виделось сотрудничество с Советским Союзом, которое позволяло окружить Польшу и могло убедить Москву сократить свое вмешательство в немецкую внутреннюю политику; вдобавок это могло бы вынудить западных союзников относиться к рейху с большим уважением. Разыгрывая эти две карты одновременно, Германия, конечно, сталкивалась с немалыми трудностями. Муки выбора между Западом (по экономическим и идеологическим причинам) и Востоком по причинам стратегическим обеспечили весьма противоречивую немецкую геополитику в ближайшие годы.
Советский Союз, со своей стороны, пребывал в убеждении, что капиталистическое окружение мечтает его уничтожить. На угрозу он отвечал двойной стратегией. Чтобы вывести своего противника из равновесия, Москва спровоцировала ряд восстаний в Центральной Европе, особенно в Германии, в период с 1920-го по 1923 год.[975] В то же время советское правительство проводило политику сближения с Берлином, чтобы переманить Германию из лагеря союзников и оказать давление на Польшу. Секретное советско-германское сотрудничество по обходу версальских пунктов о разоружении Германии началось в 1920 году и стало эффективным к середине десятилетия. Два года спустя, в 1922-м, Германия и Советская Россия заключили договор о дружбе в Рапалло, заставив содрогнуться Лондон, Вашингтон и, прежде всего, Париж.[976]
К тому времени версальская система уже, что называется, трещала по швам на южной периферии. В октябре 1922 года Муссолини вошел в Рим и захватил власть. Он пообещал не только устранить глубокие экономические, социальные и политические проблемы страны, но и, что было куда важнее, обеспечить Италии достойное место среди великих держав. Его целью было сделать Средиземное море «итальянским», изгнать «паразитов» и разбить «цепи вражды, которые обвивают Италию в Средиземноморье». Муссолини утверждал, что нации необходимо выкроить собственное «spazio vitale»,[977] не только посредством укрупнения территории, но и за счет обретения доступа в Атлантический и Индийский океаны. Эта стратегия угрожала положению французов в Северной Африке, требовала «ликвидации Британской империи», которая «душила» Италию, перекрывая выходы в Средиземное море в Гибралтаре, на Мальте и в Египте, и покушалась на территориальную целостность Югославии и Греции. Сам Муссолини признавал, что подобное возможно реализовать лишь за счет союза с Германией.[978]
Страны Антанты в общем и целом были согласны в том, как следует реагировать на «русскую угрозу». Большевизм необходимо сдерживать. Французы поощряли Румынию, Чехословакию и Югославию к созданию «Малой Антанты» в 1921 году; в первую очередь это был союз против венгерского реваншизма, однако Париж надеялся, что он также послужит в качестве барьера для притязаний Советского Союза. Впрочем, от надежд на то, что ряд бывших окраин Российской империи удастся свести в «Соединенные Штаты Восточной Европы», пришлось отказаться.