Средние мировые температуры в плиоцене превосходили современные на 2–3 °C, и еще 3 миллиона лет назад полярная шапка появлялась в Северном Ледовитом океане только зимой. Но климат холодал, Европа становилась суше, а времена года делались более выраженными, что способствовало распространению на севере лиственных и хвойных лесов. До ледникового периода – вплоть до конца плиоцена – европейские леса были в целом похожи на современные леса Северной Америки и Азии. Там было множество видов, в том числе лапина (родственница грецкого ореха), гикори, тюльпанное дерево, тсуга, нисса, секвойя, болотный кипарис, магнолия и ликвидамбар, которые больше не встречаются в Европе, а также знакомые европейские деревья – дуб, граб, бук, сосна, ель и пихта[158].
Ботаники именуют такой тип растительности арктотретичной геофлорой. Его исчезновение из Европы в конце плиоцена называют дизъюнкцией Эйсы Грея в честь великого американского ботаника XIX века, который убедительно объяснил причины явления. Во времена Грея ледниковые эпохи оставались загадкой, хотя было ясно, что в прошлом Земля была намного холоднее, чем сейчас. Грей утверждал, что наиболее чувствительные к температуре деревья арктотретичной геофлоры из-за усиления холода прижимались к Альпам, пока не исчезли. Напротив, в Азии и Северной Америке береговые линии с лесами практически непрерывно тянутся от экватора почти до полюса, что обеспечивает для видов коридор миграции по мере изменения климата 140.
Концепция Эйсы Грея отражается в моральных, философских и культурных аспектах европейских ландшафтов. Без этого мы бы смотрели на великолепную золотую осеннюю листву ликвидамбара или цветущие весенние магнолии как на чуждые явления. Но такие деревья – всего лишь блудные дети, пусть даже они были вытеснены из родного дома 2 миллиона лет назад, а сейчас возвращаются – благодаря ботаникам колониальной эры и потеплению климата.
Кстати, на протяжении тысячелетий Азия служила убежищем не только для арктотретичной геофлоры, но и для другого биологического наследия Европы. Многие организмы, которые вымерли за долгую историю Европейского континента, выжили в тропических лесах Малайзии или в областях к северу и востоку от нее. Например, в этой стране продолжают процветать близкие родственники пальмы нипы, которая росла в Германии 47 миллионов лет назад. Ксилокарпус, росший в Баварии 18 миллионов лет назад, все еще можно увидеть на Малайском архипелаге. А помните рыбу склеропагеса из Энена или двухкоготную черепаху из Месселя? Европейцы могут отправиться в прошлое своего континента, сев на самолет, направляющийся к островам Малайзии.
К эпохе плиоцена относятся несколько самых любопытных существ, когда-либо живших в Европе, и самые замечательные из них, увы, навсегда потеряны. Останки одного такого примечательного животного обнаружились в годы, возможно, последней из европейских войн на почве религии – Крымской войны (1853–1856). Во время этого конфликта, когда на Севастополь нападали с моря и суши, а легкая бригада шла в свою катастрофическую атаку[159], капитан Томас Абель Спратт командовал кораблем Spitfire – за свои заслуги он стал кавалером Почетнейшего ордена Бани. Этот человек мне по душе. Каким-то образом посреди пальбы он нашел время поискать окаменелости и обнаружил около Салоник нечто совершенно особенное. Со своими находками он вернулся в Британию, и в 1857 году великий анатом сэр Ричард Оуэн приступил к идентификации образцов, переданных ему Спраттом.
Оуэн начинал свою карьеру в Королевском колледже хирургов. Он был ужасным человеком; его биограф Дебора Кэдбери сообщает, что он «имел склонность к садизму» и что им руководили «надменность и зависть»141[160]. Возможно, хуже всего характер Оуэна проявился в отношениях с его главным конкурентом по описыванию динозавров – Гидеоном Мантеллом. Мантелл открыл игуанодона, и Оуэн так этому завидовал, что объявил, будто открытие принадлежит ему. Когда соперничество обострилось, Мантелл сказал об Оуэне: «Очень жаль, что такой талантливый человек может быть столь подлым и завистливым». Мантелл назвал четыре из пяти родов известных в то время динозавров, что только подогревало зависть Оуэна.
Мантелл был врачом, но так активно занимался палеонтологическими изысканиями, что его медицинская практика пострадала. В надежде на лучшую долю он переехал в Брайтон, что на южном побережье Англии, однако вскоре оказался в нищете и был вынужден продать свою коллекцию окаменелостей Британскому музею, где позиции Оуэна уже были весьма сильны[161]. Мантелл просил 5000 фунтов, а получил 4000 – поистине низкая цена для сделки, обязавшей передать плоды всех его палеонтологических трудов в распоряжение конкурента. Однако неприятности Мантелла на этом не закончились. В 1841 году с ним произошел несчастный случай: он упал с сиденья повозки, запутался в вожжах, и его поволокло по земле, в результате чего он повредил позвоночник[162]. Чтобы справляться с непрекращающимися болями, Мантелл начал принимать опий, от передозировки которого и умер в 1852 году. Поврежденный фрагмент его позвоночника подлым образом попал в Королевский колледж хирургов, где присоединился к динозаврам Мантелла в качестве одного из оуэновских трофеев.
Оуэн с ходу отверг дарвиновскую теорию эволюции – возможно, отчасти по той причине, что был не только блестящим анатомом, но и изворотливым политиком. Каким-то образом его научная репутация пережила даже упертую приверженность креационизму. На деле ужасная правда состоит в том, что Ричарду Оуэну, кавалеру ордена Бани, члену Лондонского королевского общества и Королевского микроскопического общества, президенту Британской ассоциации содействия развитию науки и любимцу знати, все фактически сходило с рук. В течение 90 лет – до 2008 года – его статуя занимала почетное место на главной лестнице лондонского Музея естественной истории. А позвоночник Мантелла томился в стеклянной банке в Королевском колледже хирургов до 1969 года, когда его уничтожили, чтобы освободить место[163].
Оуэн воображал, что знает внутреннее строение всех существ на планете, но окаменелости, найденные Спраттом около Салоник, заставили его пересмотреть свои исследования. Ученый заключил, что 13 костей Спратта могут принадлежать исключительно гадюке. Смущало только то, что, судя по размеру, эти кости остались от существа минимум трехметровой длины. Чтобы объяснить это, Оуэн обратился к классике:
Классический миф, воплощенный в стихах Вергилия и мраморе Лаокоона[164], говорит, что древние поселенцы Греции имели представление о змеях по меньшей мере такого же размера… Но в соответствии с современными знаниями и всеми зоологическими свидетельствами такая змея… должна считаться вымершим видом 142.
Останки существа, похожего на крупную и опасную гадюку, Оуэн назвал Laophis crotaloides, то есть «гремучникообразная народная змея»143.
Трудно поверить, что Британский музей мог потерять такую важную окаменелость, как Laophis, но именно так и произошло, и в результате почти на 160 лет гигантская гадюка из Салоник была практически забыта. Однако в 2014 году группа исследователей объявила о находке змеиного позвонка диаметром всего два сантиметра в местечке Мегало-Эмволон около Салоник. Ему было примерно 4 миллиона лет, и он явно соответствовал рисункам утерянных костей почти мифической гадюки Оуэна.
Отложения, в которых сохранилась эта кость, сформировались в древнем озере, которое, если судить по ископаемой пыльце, было окружено редколесными лугами. Ископаемая фауна, обнаруженная рядом с останками змеи, напоминает характерную для сезонно-сухих частей современной Северной Индии, включая вымерших лошадей, свиней, кроликов, обезьян, сухопутных черепах и гигантского павлина 144. Хотя позвонок сохранился не целиком, исследователи заключили, что лаофис был самой крупной из когда-либо существовавших гадюк. Вероятно, это чудовище было близким родственником настоящих гадюк (род Vipera), которые сегодня обитают в Европе, хотя самый крупный современный представитель семейства гадюковых – носатая гадюка из Южной Европы и Ближнего Востока – в длину менее метра, то есть втрое меньше лаофиса.
Масса трехметрового лаофиса, по оценкам, составляла 26 килограммов, что в два с лишним раза больше массы королевской кобры, крупнейшей из ныне живущих ядовитых змей 145. Чем питалась эта огромная гадюка? Современные носатые гадюки едят млекопитающих (в основном грызунов), птиц и ящериц. Лаофис, возможно, употреблял в пищу обезьян, кроликов и гигантских павлинов. Все, что мы можем сказать с уверенностью, так это то, что на заре плиоцена в Европе жила самая большая из когда-либо существовавших ядовитых змей.
В местах обитания этих змей жили и гигантские черепахи, которые также относились к числу самых крупных в истории. Поистине колоссальный титанохелон (Titanochelon) обладал панцирем длиной два метра, то есть был размером с небольшой автомобиль. Эти гигантские черепахи, обитавшие только в Европе, походили на галапагосских черепах, но были намного крупнее. Им требовалось тепло, потому что они не могли зарываться в землю, как это делают мелкие черепашки. Когда наступил ледниковый период, они остались лишь на юге континента, и, как и для многих других видов, последним рубежом для них стала Испания. Самым молодым костям, найденным в логове древней гиены в пойме реки, примерно 2 миллиона лет146. Вместе с гигантскими черепахами ушли последние европейские крокодилы – всех их свел в могилу наступающий холод, хотя кажется возможным, что определенную роль в исчезновении черепах могло сыграть и прибытие из Африки человека прямоходящего (