СУЛТАНЫ, ПИРАТЫ И ВЕРООТСТУПНИКИ
Великолепный законодатель
Селим I, подчинивший себе в 1516–1517 годах мамлюкский Египет и распространивший свою власть на Священный город, вступив в союзнические отношения с мусульманскими правителями Триполи, Туниса и Алжира, умер в 1520. Ему наследовал его двадцатичетырехлетний сын, который носил имя мудрейшего из библейских царей — Соломона. Соломон, или Сулейман, известен на западе как «Великолепный», но в турецкой и мусульманской традиции его прославляют под еще более почетным именем — ал-Кануни, «Законодатель», которое напрямую связывает его с императором Юстинианом. Этим подчеркивалось, что Османская империя — законная преемница Римской.
Вероятно, ни одна мусульманская династия не оказывала такого влияния на судьбу Европы, как династия Сулеймана Великолепного. Присутствие османов в юго-восточной Европе во время Реформации оказывало сильное влияние на ход событий, особенно в самой южной части Ближневосточной Европы. Своим успехам, особенно в наземных сражениях, султан в значительной мере был обязан верности и силе своих любимых пехотных полков, «новой гвардии», янычар. Они набирались посредством девьиирме, обязательного призыва христианских мальчиков, жили в специальных казармах, носили особую форму с высокими белыми головными уборами, воспитывались в условиях железной дисциплины и вели аскетический образ жизни. Им навязывалось безбрачие, и все они считались членами одного религиозного братства (шарика бекташиййа). Янычарский корпус был учрежден султаном Мурадом I во второй половине XIV века; когда Сулейман взошел на трон, янычар было не более пяти тысяч, а к моменту его смерти их стало по меньшей мере двенадцать тысяч. До конца XVIII столетия они вызывали у европейцев одновременно и ужас, и восхищение; многие главы государств и полководцы пытались воспроизвести в Европе их организацию и даже их знамена, оружие и форму.
Потребность поощрять янычар, а также держать их при деле стала по меньшей мере одной из причин агрессивной политики Сулеймана в первое десятилетие его правления. Он развернул кампанию на Балканах, которая в 1521 году завершилась взятием Белграда. Одновременно турки мобилизовали свой военный флот и в 1522 году захватили остров Родос. Император Карл V предоставил рыцарям ордена Святого Иоанна, — обладавшим внушительными морскими силами, но тем не менее вынужденным покинуть остров, служивший для них главной базой более двух столетий, — остров Мальта. В 1526–1533 годах султан воспользовался разногласиями между европейцами и начал ожесточенную военную кампанию на территории между Балканскими горами и Дунаем; кульминацией ее стала осада Вены в сентябре-октябре 1529 года. В это же время пират Хайр ад-Дин со своей базы в Тунисе наводил страх на жителей Сицилии и юга Италии.
Главной целью этого мощного наступления был Карл V, известный как непримиримый враг ислама. Он был верным последователем «католических королей» в своем желании «продолжить завоевание Африки и бить неверных во имя веры»[36]. Сам же император не считал себя бескомпромиссным противником мусульман. Со временем он даже научился признавать их и относиться к ним терпимо, исходя из простого политического принципа: враг твоего врага — твой потенциальный друг. Он начал переговоры с персидским шахом Тахмаспом, что привело к решению атаковать Сулеймана с двух сторон и зажать его в тиски. «Великий турок» — так называли султана на Западе — ответил нападением на персов и заключением против них союза с урало-алтайскими правителями Мавераннахра, наследниками Тимура, которые были того же этнического происхождения, что и турки, и тоже были мусульманами-суннитами.
Широкомасштабное наступление Габсбургов вынудило Сулеймана принять еще более дерзкие меры: он вступил в переговоры с королем Франции Франциском I, который в своем стремлении отомстить за поражение в битве при Павии и ослабить позиции императора заключил союз с Папой Климентом VII, вступив в «Коньякскую Лигу».
Однако приходилось считаться и с возобновившимися с новой силой (на самом же деле никогда не утихавшими) апокалиптическими страхами. В 1527 году Папа Климент VII отдал приказ арестовать «пророка» Брандано, который утверждал, что в 1530 году турки возьмут в плен Папу, императора и короля Франции и что только тогда Бог спасет христианский мир. Это пророчество выглядело как проклятие в адрес всех христианских правителей, однако вероятно, что «пророк» хотел осудить прежде всего союз Климента VII и Франциска I, направленный против Карла V, который казался оплотом христианского мира в его противостоянии мусульманам. Похоже, что, желая умерить мрачные предчувствия тех, кто приписывал все новые политические и военные успехи турок политическому цинизму Папы, Климент VII начал с уважением прислушиваться к еврейским «пророкам» Давиду Реубени и Соломону Молхо, выдвигавшими идею совместного иудейско-христианского союза против Османской империи. Такое предложение — смелое для периода, когда кругом было так много conversos (евреев, под давлением испанской инквизиции публично отрекшихся от иудаизма и принявших христианство) — имело антииспанский оттенок и должно было нравиться Папе из рода Медичи — по крайней мере, до Камбрейского договора 1529 года. Война против неверных, без участия испанцев, могла стать благородным предприятием и интересной стратегической и политической целью. Проблема, как всегда, была в том, чтобы реализовать эти планы.
Тем не менее, средиземноморский крестоносный фронт продолжал формироваться, и те маневры, которые предпринимал папский двор, имели огромное значение. Венецианцы и германцы, и те и другие — традиционные враги Блистательной Порты, были вовлечены в военные действия на Балканах и в районе Адриатического и Эгейского морей. Венецианская республика, однако, по-прежнему занимала двусмысленную позицию. С 1523 года венецианским дожем был Андреа Гритти, проведший в Стамбуле несколько полных приключений лет и оставшийся личным другом Сулеймана. Во время своего правления он демонстрировал в его адрес уважение и восхищение.
Тем временем средиземноморский фронт был предметом беспокойства Испании и ордена Святого Иоанна. Все побережье от Гибралтара до Мессинского пролива Сицилии было под угрозой, связь была небезопасна, непрерывные нападения пиратов приводили к потере людей и грузов. В роковом 1529 году, когда османские войска осаждали Вену, греческий вероотступник, родом, вероятно, с Лесбоса, Хайр ад-Дин (позднее известный на Западе как «Барбаросса»), который уже господствовал над побережьем Марокко, занял Алжирскую крепость от имени султана.
Осада Вены и алжирская проблема побудили Папу и императора поскорее прекратить военные действия друг против друга, а Франциска I — присоединиться к ним, хотя и с крайней неохотой. В 1583 году Папа обратился к императору, итальянским государствам и Венгрии с просьбой организовать новый крестовый поход. Тем временем рыцарям-госпитальерам, изгнанным с Родоса, удалось обосноваться в Триполи. Испанцы, воспользовавшиеся затишьем в боевых действиях и осадившие Алжирскую крепость, пытались выторговать у султана мир в Венгрии в обмен на отвод своих войск от крепости. Однако Хайр ад-Дин, к этому времени назначенный великим адмиралом султанского флота, опустошив итальянское побережье до самого устья Тибра, сумел затем захватить Тунис и изгнать эмира, пользовавшегося испанской протекцией. Так мусульманская база возникла в непосредственной близости от сицилийского побережья, и христианским судам стало почти невозможно проходить через Тунисский пролив.
Таким образом, на Средиземном море теперь господствовали мусульмане, которые, кроме всего прочего, имели поддержку в виде тайного союза с королем Франции. Из этических соображений Франциск не мог осудить идеалы крестовых походов и сами походы, но был убежден в том, что всякий враг его врага Карла V должен быть его другом.
В 1535 году император приготовился со всеми своими силами напасть на Тунис, решив придать этой кампании характер крестового похода. Он доверился «Спасительному распятию», совершил паломничество в монастырь Монсеррат к Мадонне — святой покровительнице каталонских моряков и заручился поддержкой Папы Павла III, рыцарей-госпитальеров и португальцев. Флот императора (74 галеры и 330 кораблей) 16 июня подошел к берегам Туниса. Менее чем через месяц была взята крепость Лa-Гулетт, захвачена большая часть турецко-берберского флота и освобождены более 20 000 пленников-христиан. Наконец 21 июля и сам город Тунис был взят и разграблен. Утверждают, что Карл V отпраздновал затем свою победу в Риме и привез замки и засовы от ворот разграбленного города. Пока Хайр ад-Дин укрывался в Алжире, испанцы снова передали Тунис губернатору-мусульманину (их подданному), таким образом сохраняя непосредственную власть над Ла-Гулетт.
Успех императорских армий на побережье Северной Африки сблизил двух главных врагов Карла V — Сулеймана и Франциска I. Последовал ряд договоров (капитуляции, ратифицированные в 1569 году), которые дали французскому королю разрешение выступать на османских территориях, прежде всего в Святой земле, в качестве защитника христианских общин. Дипломатические связи повлекли за собой взаимные военные обязательства; некоторые из них сохранялись в тайне. Однако совместные усилия турок и французов по вовлечению в свой тайный союз Венеции были безуспешны; политика дожа Гритти, благоприятная для его старого друга в Стамбуле, потерпела крах, и в Венеции восторжествовала сильная «партия войны», которая была настолько воодушевлена удачей армии императора, что настояла на возобновлении военных действий на море. В качестве возмездия за смену Венецией курса турки перекрыли пролив Отранто и осадили остров Корфу.
26–27 сентября 1538 года в Ионическом море рядом с Превезой, при входе в залив Арты, Хайр ад-Дин разбил папско-венецианско-императорскую морскую армаду — 95 судов, почти 60 000 человек, более 2500 пушек. Иногда утверждается, что поражение было отчасти обусловлено недостатком энтузиазма со стороны командующего объединенным флотом — генуэзца Андреа Дориа, которого не вдохновляла идея победы христиан, так как она пошла бы на пользу в основном Венеции. На самом же деле поражение при Превезе стало сигналом к концу венецианского господства над Мореей. Старый дож, которому было суждено умереть еще до окончания года, получил горькое удовольствие от того, что смог упрекнуть своих противников за их неразумную воинственность.
Христианский союз распался, не оставив следов. Через несколько лет Венецианская республика подписала с Блистательной Портой сепаратный мирный договор, по которому должна была выплатить непомерную компенсацию и уступить последние венецианские форты в Греции, как, например, Навплион и Монемвасия. В 1541 году император попытался взять реванш, осадив Алжир, оплот Хайр ад-Дина, но опять потерпел фиаско, отчасти из-за сильной бури. Султанский пират-адмирал ответил серией жестоких набегов, повергших в ужас обитателей Европы от Прованса до побережья Ионического моря. Это была его лебединая песня: вскоре, в 1546 году, он умер.
Турецкий флот располагал и другими выдающимися адмиралами, большинство из которых были вероотступниками, бывшими христианами. Стоит вспомнить хотя бы хорвата Пиале-пашу или калабрийца Луку (или Джованни) Галиени, родившегося в 1520 году и в шестнадцатилетнем возрасте похищенного берберами; он стал Улудж Али рейсом, в Италии известным под прозвищем «Очки». Со смертью Хайр ад-Дина, однако, прекратился своего рода гипноз. Карл V воспользовался ситуацией и в 1550 году напал на ал-Махдию в Тунисе, военную базу преемника Барбароссы Тургута Али, на Западе известного как Драгут. Восьмого сентября, в день Рождества Богородицы, город был захвачен, но Драгуту удалось бежать.
К этому времени угроза со стороны турецких и берберских пиратов начала всерьез беспокоить представителей церкви, которые собрались на Триентский собор. Папа Юлий III без колебаний пригрозил наследнику Франциска I Генриху II объявить против него крестовый поход, если он и впредь будет поддерживать турок и протестантов.
Тем временем на североафриканском побережье христиане продолжали терпеть неудачи. В августе 1551 года рыцари-госпитальеры были вынуждены бесславно покинуть город Триполи, который султан передал Драгуту. Христиане начали уставать и терять уверенность: Папа Павел IV, которого страшило могущество Габсбургов, даже сделал вид, что заключил устное соглашение о перемирии с Блистательной Портой. Он распустил слух о том, что получил тайное предложение вступить в союз с турками против Испании. К этому времени пиратская война на Средиземном море стала повсеместной и обоюдной. Однако даже «осторожный король» (el rey prudente) Филипп II, который взошел на испанский престол после Карла V, явно придерживался мнения, что, в конечном счете, турки далеко и что еретики и бунтари, живущие на Пиренейском полуострове, куда опаснее. Сражения в районе Средиземноморья перемежались с битвами на Балканах иногда между двумя театрами войны возникало взаимодействие. В 1560 и 1565 годах христианский флот потерпел позорные поражения близ с порта Джерба, в то время как османы делали безуспешные попытки захватить Мальту, героически защищаемую рыцарями-иоаннитами. Вместо нее османы захватили остров Хиос и крепость Сигет в Венгрии.
Великий Сулейман умер в 1566 году. Запад испытал облегчение, к которому примешивалась радость. Но ликование отчасти окрашивалось и скорбью. Сулейман сделался видной фигурой XVI столетия, политиком и правителем, восхищавшим как Запад, так и Восток. На Западе он был постоянным предметом обсуждения; пышности и богатству его приемов и его величию широко подражали, им восторгались, неоднократно создавали его портреты. Тициан писал портрет Сулеймана, по крайней мере, три раза, основываясь на доступных ему изображениях султана и самостоятельно трактуя увиденное. Паоло Джовио восхвалял Сулеймана за его благочестие и великодушие. В основном благодаря Сулейману и его репутации — в создании которой участвовали Монтень, Воден и Шаррон, — на Западе распространилась смутная идея о справедливости и порядке, царящих в турецкой империи, о ее несокрушимой мощи. Но одновременно ходили слухи о жестокости турок на войне и об их варварских обычаях. Многие из тех, кто посещал Турцию в XVI веке, лестно отзывались о Великом турке, правление которого было ознаменовано внутренним спокойствием и справедливостью. «Турецкий мир», установленный им в своей империи, вызывал уважение явно из-за того, что походил на «римский мир» (pax romana), но многие в то же время указывали на тираничные и жестокие методы правления Сулеймана.
Внушительная османская военная машина была снова приведена в действие. Временно приостановив в 1568 году военные действия на балкано-дунайском фронте и заключив Адрианопольский мир, новый султан Селим II (1566–1574) снова предпринял решительное наступление на Средиземноморском театре с различных сторон. Через несколько лет христиане потеряли Тунис (занятый в 1569 году Улуджем Али, который сменил на должности губернатора умершего Драгута) и Кипр. Завоевание этого острова мусульманами началось в июле 1570 года, а завершилось в августе 1571-го с падением венецианской крепости Фамагуста. Союз с французами сделал турецкое наступление еще более успешным.
Тем временем, в окружении султана появился выдающийся политик и дипломат — Иосиф Нази. Этот видный деятель выражал точку зрения испанских евреев, находившихся в изгнании в Стамбуле и других городах Османской империи. Когда визирь Мехмед Соколлу настаивал на продолжении борьбы с Испанией за Северную Африку и возобновлении войны с Австрией за Венгрию, Нази высказывался за военные действия против Венеции. Он стал выступать за них еще более рьяно после 1566 года, когда турецкий султан сделал его правителем Наксоса и других островов в Эгейском море. Тем временем он создавал еврейские колонии вокруг Тивериадского озера, приглашая поселиться там евреев, изгнанных из Италии.
Хотя в североафриканских делах султан следовал своему визирю, он прислушивался также и к советам Иосифа Нази. Двадцать пятого марта 1570 года в Венеции стали известны требования о возврате Кипра. Венецианская республика — которая после Превезы избегала компрометировать себя и не входила открыто в антитурецкий союз с Испанией, чтобы не оказаться замешанной в североафриканские дела, — теперь должна была обратиться за помощью к единственному человеку, который, казалось, был способен остановить османов, — к Филиппу II. Христианская Испания откликнулась с энтузиазмом. Андалусия до этого подверглась неожиданному нападению мусульман из Северной Африки, за которым в 15 651 570 годах последовало восстание морисков. Судьба Кипра, как мы знаем, была уже предрешена: 9 февраля 1570 года пала Никосия, а 5 августа 1571-го — Фамагуста. Через четыре дня сводный брат «осторожного короля» Хуан Австрийский, победитель морисков Андалусии, высадился в Неаполе. Всего лишь месяц спустя из Мессины отплыл флот, состоявший из испанских, венецианских и папских кораблей.
На Запад стали доходить новости с Кипра, но они произвели действие, противоположное тому, которого ожидали турки: последние, как обычно, сеяли страх при помощи искусно рассчитанной жестокости. Весть о зверстве, учиненном над Маркантонио Брагадином, венецианским комендантом Фамагусты, который переносил пытки с невероятной стойкостью, скоро облетела весь христианский мир. Это приблизило событие, которого умелый дипломат Мехмед Соколлу изо всех сил пытался избежать, — союз между Испанией и Венецией.
7 октября 1571 года в заливе Патраикос произошло событие, которое было единодушно прославлено христианами — и католиками, и протестантами — как чудо. Победа над грозным флотом Улуджа Али при Лепанто была поистине блестящей. Из 230 турецких галер (у Лиги было только 208 плюс 6 галеонов) 80 было потоплено, а 130 захвачено: лишь очень немногим судам удалось вырваться из окружения. Поток панегириков, поэм, памфлетов и других сочинений, прославляющих победу, залил христианский мир.
Однако положение христиан и после Лепанто оставалось непрочным: события явно оправдывали курс императора Максимилиана II, который, несмотря на «семейный пакт» с Габсбургами, его испанскими родственниками и союзниками, не желал ввязываться в борьбу. Верный своим обещаниям, он, согласно договору, продолжал выплачивать туркам дань — как и его отец Фердинанд I. Император с умело рассчитанной жесткостью отклонил предложение изменить политику теперь, когда султан находился в трудном положении: он считал недостойным христианского правителя отступать от данного им — пусть и «неверному» — слова. Из-за турецкого давления ему приходилось идти на дальнейшие уступки протестантам: он знал, что не может позволить себе конфликта с ними теперь, когда турки прочно укрепились в Венгрии. Как говорили в то время в Германии, «Der Türke ist der lutheranischen Glück» (турки — счастье для лютеран). Утверждают — возможно, с долей преувеличения, — что, если бы не турки, протестантов в XVI веке вполне могла бы ждать та же судьба, что выпала в XIII веке катарам.
Тем временем становилось все более очевидно, что из-за коренных разногласий между союзниками, результаты битвы при Лепанто не были использованы до конца. 10 февраля 1572 года Священная Лига была возобновлена; через несколько дней Пий V обратился с письмом к своей пастве, в котором новому этапу борьбы с турками явно придавались черты очередного крестового похода. Тем временем султан с неимоверной быстротой заново отстроил свой флот. Вместо того, чтобы атаковать султанские корабли на Адриатике, а затем пытаться отвоевать Кипр, как хотели бы того венецианцы, увязшие в Морее, Хуан Австрийский отвоевал в 1573 году город Тунис и занял Бизерту. Священная Лига распалась. Озлобленные и изнуренные, венецианцы разорвали союз с Испанией и заключили сепаратный мир с Селимом. Венеция была вынуждена окончательно примириться с потерей Кипра и выплатить 300 000 дукатов. Это позволило султану сосредоточить внимание на североафриканской кампании. Когда венецианцы покинули Лигу, турки смогли изгнать испанцев из Туниса и Бизерты.
Последствия битвы при Лепанто могут показаться эфемерными, но под другим углом зрения они выглядят более долгосрочными. Сражение готовилось в атмосфере пророчеств и апокалиптических идей, причем было воскрешено кое-что из давнего учения иоахимитов. После победы эта атмосфера стала еще устойчивее. «И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд»[37]. Как известно, жена (mulier) из Откровения стала основой для образа Девы Марии в христианской экзегетической литературе и иконографии. Апокалиптический образ женщины, стоящей прямо на луне, напоминает о длинной череде божественных персонажей, связанных с ночью, луной или женским началом: от Артемиды Дианы и Изиды до целого ряда «богинь-матерей» малоазиатского и семитского происхождения. Этот образ истолковывался в типично антиисламской манере, во всяком случае, начиная с XVI века. Дева попирает полумесяц, традиционный символ ислама, но в первую очередь — Османской империи. Не случайно победу при Лепанто начинают приписывать заступничеству Мадонны с четками: 7 октября, день победы в 1571 году, стал по желанию Пия V праздником Мадонны победителей и был, наконец, утвержден как праздник Девы Марии с четками Григорием XIII.
Речь не идет о том, чтобы принизить значение битвы при Лепанто: она имела немалое значение в военном плане и грандиозное — в символическом. Остается фактом, однако, то, что Кипр по-прежнему оставался турецким, а созданная в обстановке воодушевления Священная Лига, призванная противостоять турецкой угрозе, не дожила до окончания конфликта; но его результат в любом случае был неопределенным. Игра продолжалась, без победителей и проигравших. В Европе, а также в Османской империи, создавалось впечатление, что, независимо от итогов отдельных сражений, султан был атакующей стороной, а христиане робко оборонялись. Властелин Босфора по-прежнему оставался Властелином, внушающим страх.
И все же христиане гордились своими победами. В XVI–XVII веках почти на каждом батальном полотне можно видеть уланов со знаменами, украшенными отнятыми у турок полумесяцами или конскими хвостами — знаками отличия. На воздвигнутых в то время памятниках государственным деятелям и полководцам неизменно присутствуют фигуры пленных с бритыми головами, длинными косами и отвислыми усами, которые уныло бредут в цепях за колесницей победителя или сидят в кандалах у его ног.
Фронт христианской обороны — пусть он не являлся сплошным, а в христианском мире не имелось единства, — был весьма обширным. В этот период значение конфликта между христианством и исламом во многом определялось тем фактом, что театр военных действий простирался от Гибралтара и Магриба до Красного, Черного, Каспийского морей и Индийского океана. Например, султан Селим II предоставлял военную поддержку андалусийским морискам между 1568 и 1570 годами, а также советовал им вступить в союз с лютеранами; одновременно он изучал возможность прокладки канала между Волгой и Доном. Если бы турецкий флот мог переходить из Черного моря в Каспийское и обратно, угрожая северным рубежам враждебной османам Персии, последствия для мировой истории были бы колоссальными.
Конфликт начал приобретать глобальные размеры. Пий V, прекрасно осознавая масштаб событий, пристально следил за ситуацией в Португалии, побуждая португальские духовно-рыцарские ордена занять линию обороны на стыке Европы с Северной Африкой, и настоял на том, чтобы членом их считался лишь тот, кто сражался в течение по крайней мере трех лет. Между тем Испания после войны с Кипром не проявляла никакого желания втягиваться в конфликты в районе Восточного Средиземноморья, зато еще более пристально следила за событиями в Африке. В 1573 году испанцы заняли Тунис еще раз, но это приобретение оказалось непрочным и бесполезным. Менее чем через год, в июле 1574-го, турецкая армада из 230 галер и 40 000 солдат снова захватила город, на этот раз окончательно.
За этими событиями внимательно наблюдал племянник Филиппа II Испанского Себастьян, в 1557 году ставший королем Португалии. Он родился в 1554 году и занимал престол с трех лет, но в действительности страной долгое время правили регенты. В Себастьяне уживались неясные и противоречивые устремления; он растранжиривал достояние короны и строил грандиозные планы. Себастьян воспитывался в строгости иезуитами, а его кумиром был инфант Генрих Мореплаватель, который сто лет назад заложил основы морского могущества Португалии. Генрих мечтал о том, чтобы принести учение Христа в Индию; Себастьян мечтал принести его в Африку, в легендарный Тимбукту, стоящий на берегах Нигера, и дальше. Он хотел господствовать на морских путях, по которым в Европу ввозились золото и слоновая кость, и распространить христианство на Африканский континент — который, как выяснилось, по размерам был намного больше, чем сообщали античные географы.
Чтобы достичь этой цели, однако, было необходимо установить контроль над Марокко — тем же способом, каким испанцы пытались, с переменным успехом, контролировать современную территорию Алжира и Туниса: они стремились оторвать эти области от Османской империи и подавить североафриканских корсаров.
В июне 1578 года Себастьян отплыл из Лиссабона с целью завоевания Марокко, имея с собой примерно 10 000 португальских солдат, 1600 испанских и около 5000 добровольцев или наемников различных национальностей. Среди наемников были немцы, итальянцы и марокканцы — приверженцы одного из султанов, которым Себастьян намеревался заменить тогдашнего правителя Марокко, сторонника турок. Крестоносцы высадились близ Танжера и направились вглубь континента. Четвертого августа произошла битва при ал-Каср ал-Кабир (Алькасарквивир для европейцев), которую позднее назвали «битвой трех королей», так как в ней участвовали Себастьян и два враждующих султана.
Ни один из них не остался в живых. Погиб и сэр Томас Стукли, английский католик, командовавший папским отрядом, который первоначально предполагали направить в Ирландию, но в последнюю минуту перебросили в Лиссабон. Эта деталь говорит о том, каким сложным в то время было содержание крестоносного идеала.
Себастьян пропал без вести — его тело навсегда затерялось среди марокканских песков и камней. Отсюда родилось пророчество (позднее его подхватят Камоэнс в «Лузиадах» и Фернандо Пессоа), что молодой король, известный как «Сокрытый» (О Encoberto), однажды приплывет обратно и установит «Пятую империю» (пятую по счету после греческой, Римской, христианской и Британской). С установлением португальского владычества исполнится, наконец, истинное мистическое предназначение Европы.
Корсары, вероотступники и пленные
В 1580, спустя год после смерти Себастьяна и в год восшествия на португальский престол Филиппа II, другой воин такого же романтического склада, как и Стукли, французский гугенот Франсуа де ла Ну создал свои «Речения» («Discours»), один из шедевров политической и военной литературы XVI века. Ну писал их в лимбургской тюрьме, брошенный туда испанцами за его действия по защите кальвинистов во Фландрии. Он призывал к новому крестовому походу с участием всех европейских стран, уже не под эгидой Папы, и видел в нем путь к восстановлению единства христианского мира.
Европейские державы в это время изыскивали способы создать угрозу для султана в восточной части его империи. Множество путешественников, исследователей, купцов и дипломатов — и тех, кто в разной степени подходил под все эти определения, — в XVI–XVII вв. посещали Персию, пытаясь побудить персидского шаха присоединиться к «крестовому походу» против стамбульского правителя. Персы немало осложняли жизнь туркам; в то же самое время русский царь Иван IV обращал оружие против татар Золотой орды, вассалов Блистательной Порты, и против Астрахани — ключа к Центральной Азии. Если бы русские и персы объединили силы в районе между Каспийским и Аральским морями, то туркам пришлось бы на Востоке иметь дело с новым сплошным сухопутным фронтом. По этой причине османские султаны усиленно стремились устанавливать дружественные отношения, а по возможности — и заключать военные союзы с тюрко-монгольскими правителями обширных областей, лежащих между Мавераннахром, Тянь-Шанем и Каракорумом. Запад тоже начал присматриваться к Центральной Азии. Европейские путешественники, обладавшие и энтузиазмом, и широкими познаниями — от флорентийских купцов Джован Баттиста и Джироламо Веккьетти, до римлянина Пьетро дела Балле, авантюриста и автора разнообразных сочинений, — питали все одну и ту же надежду, возникшую впервые в XIII веке: надежду на мощного центральноазиатского союзника, который вцепится мертвой хваткой в средиземноморского врага и освободит христианскую Европу от страшной мусульманской угрозы.
Но не для всех турки представляли страшную угрозу. Уже было показано, как многие страны, от Франции и Англии до протестантских княжеств Германии, рассматривали их (иногда втайне) как потенциальных союзников по принципу «враг моего врага — мой друг». Вдобавок многие из обитателей Средиземноморского побережья сознавали опасность, грозящую со стороны турок или их вассалов-союзников, берберских корсаров, но считали ее наименьшим злом, или даже полагали, что могут извлечь из нее пользу. Бедняки, угнетенные и бессильные, лишенные средств и возможностей, скованные жесткой политической и институциональной структурой христианского общества, смотрели на мусульманский мир с надеждой и завистью: там, даже родившись в семье калабрийского рыбака или албанского горца, можно было стать монархом или адмиралом. Некоторые — обделенные при наследовании еретики, затаившие злобу неудачники, мечтатели, — даже надеялись, что мусульмане одержат верх над их неблагодарным и несправедливым христианским отечеством. В Европе каждый, кто проявлял излишнее свободомыслие в вопросах религии, оказывался на костре. С другой стороны, жестокие турки, которые сдирали с врагов кожу или сажали их на кол, позволяли сколько угодно молиться Богу Авраама в обмен на подчинение и небольшой налог. Мусульманин, взятый в плен мальтийскими или сан-стефанскими[38] рыцарями во время набегов христианских корсаров на берега мусульманских стран, оказывался на галерах или томился в казематах в Ливорно или Тулоне. Христианин, захваченный во время морского сражения — если он был молод и хорош собой, или предприимчив, или имел счастье попасть к благожелательному и влиятельному хозяину, — мог быстро подняться по социальной лестнице, занять государственную должность или даже стать приближенным султана.
Прибрежным жителям, купцам, паломникам, тем, кто сражался под знаком креста, постоянно угрожал мусульманский плен. Для вызволения из рабства братьев во Христе были учреждены специальные христианские ордена, такие, как тринитарии и мерцедарии. Из района Средиземноморья дошло множество историй о том, как мальчиков и девочек, мужчин и женщин захватывали турки или берберские корсары. Еще больше было таких случаев, о которых мы никогда не узнаем. Часто мы встречаемся с подлинными трагедиями, но есть и увлекательные истории со счастливым концом. Иногда правда оказывается поразительнее вымысла. Отдельные события, рассказанные в письменных воспоминаниях и дневниках, могут быть вымышлены, но основаны они на свидетельствах очевидцев. Таков, например, случай Андреса Лагуны, доктора из Сеговии, который был известен своими научными трудами и считается автором «Путешествия в Турцию», опубликованного в 1557 году. Книга представляет собой псевдоавтобиографию Педро де Урдималаса, взятого в плен в августе 1552 года у берегов острова Понца: вначале он был гребцом-невольником на галере, а затем рабом в Константинополе. Ему удалось освободиться, выдав себя за доктора — на помощь пришли кое-какие медицинские книги — и вылечив от болезни вначале пашу, своего хозяина, а затем саму султаншу.
Если вымышленная история могла отсылать к приключениям, более удивительным, чем плоды литературной фантазии, случалось и другое: за литературным повествованием скрывались подлинные события. Самым известным из рабов стал Мигель де Сервантес, взятый в плен берберскими пиратами в 1575 году во время путешествия из Неаполя в Испанию и в цепях доставленный в Алжир. Несколько раз он безуспешно пытался бежать; наконец, за него был уплачен выкуп и в 1580 году его освободили. Он оставил яркий отчет о своих приключениях в главах 39–41 «Дон Кихота», в рассказе о пленнике (cautivo). Самым необычным в приключениях пленника Мигеля де Сервантеса — позднее ему пришлось защищаться от обвинений в сделке с мусульманами: свобода в обмен на переход в ислам — были его отношения с алжирским беем, Хасаном-пашой. Бей не только не наказывал Сервантеса за его попытки побега, но все время, пока тот находился в плену, держал его рядом с собой.
Плен зачастую предшествовал вероотступничеству, но не только: между этими состояниями изначально существовало известное сродство. Четыре столетия молчания отделяют нас от тайны Мигеля и Хасана: что связывало этих двоих, мы уже никогда не узнаем. Образованный испанец знал кое-что об исламском мире Андалусии и Северной Африки, но географические рамки познаний Сервантеса были шире. В Испании были знакомы с османской историей и культурой. Именно они образуют фон пьесы «Прославленный турок» («El otomano famoso»), написанной на рубеже XVI и XVII веков Лопе де Вегой и посвященной Осману, основателю правящей в Турции династии.
Друг Сервантеса, алжирский бей, был вероотступником из Далмации; предыдущие правители Алжира, начиная от самого Барбароссы, сардинца Хасана-аги, «Корсиканца» Хасана и заканчивая калабрийцем Улуджем Али, тоже «стали турками». Многие вероотступники становились командирами флота или каид, мелкими правителями. В Алжире среди вероотступников наиболее удачливыми оказывались генуэзцы и венецианцы, но там были также калабрийцы, сицилийцы, неаполитанцы, албанцы, греки, французы и несколько евреев. До сих пор знамениты лигуриец Оста Морато, который в 1637 году стал беем Туниса и основал свою собственную династию Мурадитов, правившую в Тунисе до начала XVIII столетия, и Али «Пиччинино», венецианец по происхождению, который фактически единолично правил Алжиром в 1638–1645 годах. И только во второй половине XVIII века вероотступников из стран Средиземноморья становится все меньше; отчасти их заменили новообращенные из числа англичан и фламандцев, которых называли «понентины».
С упадком империи роль вероотступников начала неуклонно снижаться. Но были исключения: к примеру, француз-аристократ граф Клод-Александр де Бонневаль. Он родился в 1675 году в большой семье, находился в родстве с писателем Фенелоном и дослужился во французской армии до полковника. В 1706 году он дезертировал и был приговорен французами к смертной казни, но перешел в имперскую армию и получил звание генерал-лейтенанта. Он был соратником Евгения Савойского, затем они поссорились, Бонневаля обвинили в государственной измене и заключили в крепость Шпильберг, откуда ему удалось бежать. Разочарованный отношениями внутри христианского общества, он, наконец, нашел прибежище в Стамбуле, где возглавил султанскую армию и под именем Ахмет Бонневаль-паши принимал участие в военных реформах, проводимых султаном Махмудом I. При этом он не порвал полностью со своей родиной, завязав дружбу с маркизом де Вильнёвом, посланником Людовика XV в Стамбуле.
Многие из этих средиземноморских авантюристов заслуживают краткого рассказа о себе. Орацио Патерно Кастелло, из Катании, из семьи маркиза Сан Джулиано, стал в 1783 году беглецом, после того как убил свою жену. Схваченный триполийскими корсарами, он обратился в ислам, принял имя Хамад и стал драгоманом (переводчиком). Он поведал свою историю некоей мисс Тулли, сестре британского консула в Триполи. Другого сицилийского аристократа, князя Джован Луиджи Монкада, схватили тунисцы (которые вполне могли быть в сговоре с капитаном судна) в июле 1797 года, когда тот плыл из Палермо в Неаполь. Через несколько месяцев он снова обрел свободу, но только после того, как пообещал заплатить значительный выкуп. Однако стоило князю вернуться на Сицилию, как он отказался от своего слова, и последовало долгое судебное разбирательство. Тунисский бей обратился в королевский суд, и дело тянулось несколько десятилетий.
Естественно, через некоторое время многие вероотступники — которые подвергались обрезанию, если только им не удавалось избежать этого ритуала — возвращались в свои родные страны, и после покаяния их снова принимала церковь. Трудно определить, говоря о каждом из них в отдельности, насколько искренним было их обращение и насколько непритворным — возвращение к вере предков. Нам известны лишь немногие случаи, остальные же навеки поглотило прошлое.
К концу XVII века пиратские войны, выгодные для влиятельных групп вероотступников, сформировавшие верхние эшелоны османского общества и породившие целую систему захвата пленных и рабов с той и с другой стороны, начали постепенно затухать. Тем не менее, столетие спустя на Сицилии и Сардинии люди все еще не чувствовали себя в безопасности. В 1798 году при набеге тунисцев на остров Сан-Пьетро у берегов Сардинии в плен было взято около тысячи островитян. В 1815–1816 годах наступил новый всплеск активности мусульманских пиратов, который продолжался несколько лет, затронув южную Италию, Тоскану и оба крупных острова в Тирренском море. Священник из ордена барнабитов Феличе Каронни в июне 1804 года оказался в заключении в Северной Африке; его захватили берберские пираты и отвезли в Тунис, но ему удалось вернуться домой через несколько месяцев. Положение пленных в мусульманских странах улучшилось к концу XVIII века: Моцарт не написал бы свою оперу «Похищение из сераля», а Россини — свою «Итальянку в Алжире», если бы условия содержания пленных христиан не улучшились. Правда, ни та, ни другая опера не были бы написаны, если бы христианам многие годы не грозила опасность оказаться в плену.
Упадок турецкого и североафриканского пиратства привел к тому, что рыцари-иоанниты и рыцари Святого Стефана стали меньше внимания уделять пиратским набегам и вообще морскому делу. Сократилось и число независимых христианских пиратов Средиземноморья. И первые, и вторые, и третьи были особенно активны в 1580–1610 годах. В то время необходимо было энергично отвечать на каждое нападение мусульман, а кроме того, была необходима рабская сила для галер и строительства береговых укреплений. Тюрьмы по всему Леванту и Магрибу подвергались набегам; самые знаменитые примеры — нападение на Хамамет в августе 1602 года, когда галеры рыцарей Святого Стефана захватили от четырехсот до семисот человек, и нападение на Аннабу в сентябре, которое дало около тысячи пятисот рабов и было воспето в скучнейшей поэме «Превосходный приступ» («Bona expugnata»), написанной в конце столетия Виченцо Пьяцца. Между 1708 и 1715 годами христианские пираты (например, ливорнские, защищенные патентами, выданными великим герцогом Тосканы) совершали набеги на берега Палестины, создавая проблемы для французской консульской службы, на которую полагался султан для «защиты» в этом районе людей с Запада (и которые в силу этого отвечали за действия всех европейцев). Пиратские корабли часто маскировались под суда, везущие паломников в Святую землю. Члены местных христианских общин оказывались в этих случаях козлами отпущения — на них вымещали свой гнев разъяренные мусульмане.
Судьбы пленных мусульман в христианских странах были в целом менее счастливыми и менее разнообразными, чем судьбы пленников-христиан в мусульманских странах. Было очень мало «вероотступников», перешедших из ислама в христианство; причиной могло быть то, что мусульмане оказывались более тверды в своих убеждениях, или то, что на пленных не сильно давили с целью обращения. Последнее влекло за собой прямую невыгоду: раба, ставшего христианином, следовало освободить. То, что немногие случаи обращения приветствовались как великие события, говорит о том, как редко это бывало. Кроме того, было полезно иметь в запасе некоторое количество рабов, чтобы обменивать их на пленных. В 1543 году Папа Павел III учредил в Риме Коллегию неофитов, которая опекала обращенных в христианство евреев и мусульман, но опекаемых было немного. Христианские источники, иногда подтверждаемые сведениями с мусульманской стороны, говорят о тайной симпатии, которую испытывали некоторые мусульмане к христианству. Поскольку, однако, в дар ал-ислам отступничество от веры было преступлением, караемым смертной казнью, такие чувства (в случаях, когда они возникали — если возникали) держались в глубокой тайне.
«Жидкий континент», как называли Средиземное море, обеспечивал бесчисленные возможности для мирных встреч и культурного обмена. То была пограничная территория, а также место торговли и в некотором смысле — область слияния культур. Многие храмы в этом регионе использовались и христианами, и мусульманами. Обе религии встречались здесь: их пути часто пересекались, но не совпадали. Такими перекрестками путей были церковь Успения в Иерусалиме, храм Рождества в Вифлееме, Святого Георгия Лидцского в Палестине, Святой Екатерины на Синае, святилище Марии близ Каира (откуда происходил знаменитый бальзам), храм Марии Путеводительницы в Шкодере в Албании и пещера Девы Марии в Лампедузе. И та и другая религия сходились в том, что и христианство и ислам ведут общее происхождение от Авраама, а мусульмане глубоко почитали Деву Марию. Но ни о каком синкретизме всерьез говорить не приходится.
Рождение исламоведения
Изобретение Гутенберга вскоре начало играть свою роль в распространении мусульманской культуры. Печатные тексты на восточных языках, однако, появились не сразу. Выходили книги об исламе, но в целом они были очень плохи — либо из-за того, что давали о нем неверное представление, либо из-за того, что содержали сплошные оскорбления в его адрес. В XV и XVI веках существовавший «культурный баланс» (по аналогии с «торговым балансом») начал менять свой знак на противоположный. До этого времени мусульмане больше знали о христианах, чем наоборот. Однако интерес, пробужденный турецким продвижением в Европу, и тот факт, что все больше европейских купцов и путешественников совершали поездки в исламские земли, начали склонять чашу весов в другую сторону. Мусульманские ученые не стремились углублять свои знания о христианстве, у христиан же происходило обратное.
С начала XVI века уже существовала литература, которую можно было определить почти как «исламоведческую». С одной стороны, она распространяла старые заблуждения, проистекавшие из средневековых дискуссий, но с другой — в центре ее внимания оказались явления, важность которых постоянно возрастала. В 1511 году теолог Жак Лефевр д'Этапль напечатал французский перевод старинного трактата Рикольдо да Монтекроче; имя автора вновь начали повторять, как и его ошибки. Этот труд способствовал распространению знаний об исламе, но знания эти были во многом недостоверными. Пшеница и плевелы росли вместе, и разделить их пока было невозможно.
В пятнадцатом веке поддержанный Николаем Кузанским Дионисий Картезианец (Ван Рейкель) создал тщательную компиляцию — трактат-диалог «Против Корана» («Contra Alchoranum»). Он был напечатан в 1533 году, после смерти автора и примерно через восемьдесят лет после своего создания, в то время, когда турки и христиане стояли друг против друга на равнинах Венгрии. Часть мадьярской аристократии решила бросить вызов Габсбургам и принять протестантизм, таким образом вступив в союз с османами. Труд Дионисия Картезианца был посвящен брату Карла V Фердинанду, который в то время был королем Венгрии и Богемии и который двадцать лет спустя был избран императором.
В 1543 году, всего через десять лет, в Базеле, в знаменитой типографии Опорина, был напечатан латинский перевод Корана, подготовленный в середине XII века Робертом Кеттонским. Несмотря на то, что ему было четыреста лет, он почти не устарел. Это издание было отредактировано Теодором Бухманом, теологом из Цюриха, известным в научных кругах под латинизированным именем Библиандер. Снабженный длинным заглавием «Полное описание жизни и учения Магомета, сарацинского князя, продиктовавшего исламский закон и Коран» («Machumetis saracenorum principis vita ас doctrina omnis, quae et Ismaehlitarum lex et Alchoranum dicitur»), этот фолиант также содержал написанную Библиандером «Апологию» («Apologia») и Лютеровское «Предуведомление» («Praemonitio»), а также ряд других текстов, в том числе сочинения Рикольдо да Монтекроче и Николая Кузанского. В конце концов, все было собрано в один огромный фолиант, настоящий памятник рождению исламистики — «Собрание писаний против магометан» («Sylloge scriptorium adversus mahomedanos»), изданное в Базеле между 1543 и 1550 годами. Единственной проблемой было то, что этим трудом нельзя было пользоваться в католических землях: поток оскорблений Лютера в адрес римской Церкви привел к тому, что Папа Александр VII запретил распространение книги в странах, оставшихся верными Риму.
В протестантском мире дела обстояли иначе: в Базеле было предложено перевести латинские тексты Библиандера на немецкий, чтобы сделать их доступными более широкой публике. Однако влиятельный теолог Бонифаций Амербах отсоветовал делать это: лучше не излагать неподготовленному читателю основы «нечестивой» и «еретической» религии, так как она может его заинтересовать или (что еще хуже) на него повлиять.
Средневековые тексты, переработанные Библиандером, конечно, способствовали распространению ошибочной и тенденциозной информации об исламе и цитат из Корана, неверно переведенных и неправильно понятых. Однако все больший интерес к исламскому миру и желание иметь более точную информацию (что было вызвано успехами Сулеймана и растущим значением турецких товаров для экономики Запада) привело к развитию описательной литературы намного более высокого качества. Подтверждением, например, служит то, сколько места отводит исламу вообще и Османской империи в частности Гийом Постель в своем замечательном труде «О согласии во всех землях» («De orbis terrae concordia»), изданном в 1544 году.
Постель вернулся во Францию из своих поездок на Ближний Восток с большой коллекцией ценных арабских, сирийских и армянских рукописей. Он был профессором в Коллеж де Франс и, недолго, членом ордена иезуитов (откуда его изгнали). Кроме прочего он опубликовал трактат по сравнительному языкознанию и арабскую грамматику, с намерением использовать изложенные в них сведения для приближения своего утопического идеала: создания всемирной цивилизации и религии.
Имея свободный доступ к текстам Библиандера, Постель тем не менее полностью отверг его точку зрения, тем самым произведя настоящую революцию в методологии. В то время как до этого в ходе полемик подчеркивались различия между христианством и исламом, а все сходства или точки соприкосновения замалчивались, если не утаивались, подход Постеля был прямо противоположным. Это неизбежно заставило его поставить под вопрос качество латинских переводов Корана, которое он мог проверить сам, благодаря своим превосходным лингвистическим познаниям. Понимание текста Корана в итоге улучшилось, но возникли осложнения из-за его трактовки, и поэтому языковеды постоянно ставили под вопрос достижения Постеля.
Неудивительно, что Постель навлек на себя критику и порицание со всех сторон; образованный Анри Этьенн назвал ученого «мерзким чудовищем» (monstre execrable) из-за его «симпатии» к исламу. Кроме того, сравнения, проводимые Постелем между исламом и христианской церковью, породили набор доводов в пользу закона Пророка. Развивая свой тезис о сходстве между исламом и протестантизмом, он утверждал о существовании некоего «кальвинотуркизма» и связывает его с поиском вселенской гармонии. Одни исследователи считают, что Постеля вдохновляла работа Николая Кузанского «О согласии веры»), другие же видят в нем предтечу более поздних философов, таких, как Руссо и Кант. Символично, что именно в это время открылся Триентский собор, который, как ожидалось, должен был объявить новый крестовый поход-контрнаступление против турок-османов, а кроме того, принять решение относительно протестантской церкви: проклясть ее либо с ней примириться.
Был ли труд Постеля «прорывом» в будущее из мира, не готового еще непредвзято взглянуть на «врага креста» (inimicus crucis), или же случайным плодом необычайной эрудиции, мысли неудержимой, поразительной, но несколько маниакальной? Возможно, ни то и ни другое. При анализе контекста, в котором был создан трактат «О согласии во всех землях», возникает чувство, что Европа была уже готова сделать решительный шаг вперед в объективном понимании ислама. Постель несколько раз возвращался к вопросу о турках, например, в опубликованном в 1560 году трактате «О Турецкой Республике» («De la Republique des Turcs»).
В Испании, где идеологическая борьба с исламом была лишь одним из способов давления на насильно обращенных в христианство мусульман, морисков, кардинал Франсиско Хименес де Сиснерос, архиепископ Толедо и великий инквизитор Испании приказал отыскать все арабские рукописи и сжечь их на центральной площади Толедо. Однако подобные меры, видимо, оказались недостаточными, поскольку все шире распространялись антимусульманские памфлеты. Так, в Севилье в 1540 году была поставлена оперетта «Неразбериха» («Confusion») некоего Хуана Андреаса, который называл себя бывшим мусульманским законоведом, но на самом деле пользовался этим, чтобы придать весомость традиционным доводам христиан. Настойчивость, с которой распространялись подобные клеветнические сочинения, доказывает, что верили им с трудом, благодаря наличию опровергавших их достоверных сведений.
Первый нелатинский (итальянский) перевод Корана был опубликован в 1547 году в Венеции, городе, возможно, более других открытом для контактов с турецким миром. Как обычно, в основе лежал латинский перевод Роберта Кеттонского, сильно сжатый и обработанный, хотя и утверждалось, что новый перевод сделан прямо с оригинала. Издатель итальянского перевода Андреа Арривабене посвятил его Габриелю Пюэтцу, барону д'Арамону, новому послу Франции при султанском дворе, который по требованию своего суверена проводил политику сближения с Блистательной Портой. Письмо-посвящение Арривабене барону д'Арамону сопровождается обычной краткой историей Аравии, описанием жизни Пророка и ислама. Содержание текста привычное: ислам — христианская ересь, месиво противоречий, учение, позволяющее половые излишества. Вновь перед нами непонимание и предрассудки. Однако рост посвященных исламу публикаций ясно указывал на интерес к нему, который рано или поздно должен был принести плоды.
Конфликт между католиками и протестантами, выражавшийся то в стремлении организовывать новые крестовые походы, то во взаимном обвинении в происламских тенденциях, на всем протяжении XVI и XVII столетий сопровождался развитием арабистики, тюркологии и исламоведения, которые в следующем столетии станут подлинными науками. Важный вклад внес и Постель своей книгой «История и размышления о происхождении, законе и костюме татар, персов, арабов, турок» опубликованной в 1560 году в Париже.
Конечно, и в книгах таких знаменитых авторов, как Гроций, Ботеро и Баронио, встречаются неясные места и ошибки (возможно даже неслучайные); непросто было преодолеть давно сложившуюся полемическую традицию, и потому лишь немногие авторы писали об исламе, не пытаясь (насколько это было возможно) доказывать ложность его доктрин. Устойчивые заблуждения и недостаток информации заметны и позже, в работах таких авторов, как Блез Паскаль, который задавался вопросом о том, содержит ли Писание предсказания о появлении на земле пророка Мухаммеда (демонстрируя свое незнание споров вокруг знаменитого предсказания о «небольшом роге» из Книги Даниила), каким моральным принципам следовал Мухаммед и творил ли он когда-либо чудеса: между тем Паскаль мог узнать, хотя бы из книг Постеля, что в Коране утверждается: Пророк ничего общего не имеет с тем измерением, где происходят чудеса.
Тем временем становилось все больше настоящих специалистов-востоковедов. В 1613 году Эрпений, или Томас ван Эрпен, профессор восточных языков Лейденского университета, опубликовал арабскую грамматику; в 1639 году Эдвард Покок, профессор Оксфордского университета, написал работу «Опыт истории арабов» («Specimen historiae Arabum»); арабист Иоганн Готтингер, преподававший вначале в Цюрихе, затем в Гейдельберге, составлял книги по грамматике, словари и антологии источников; Джибраил ас-Сихйауни (Гавриил Сионит) был арабистом в Риме; сириец Йусуф ас-Сим'ани (Симон Ассемани) при Папе Клименте XII заведовал Ватиканской библиотекой и составил «Восточную библиотеку» («Biblioteca Orientalis»); Ибрахим ал-Хакилани (Авраам Эккелийский), историк и философ, создал «Синопсис основных положений» («Synopsis propositorum»), изданный в 1641 году. В становление науки о Востоке неоценимый вклад внесли путешественники и образованные авторы дневников — например, римлянин Пьетро делла Валле. Формировалась и историография стран Востока, прежде всего входивших в орбиту Турции, что можно наблюдать по работе Джованни Сагредо «Исторические заметки об османских султанах» («Memorie istoriche de' monarchi ottomani»), изданной в 1677 году в Вене.
Поражение турок под стенами Вены в 1683 году стало кульминацией «страха перед турками» (Türkenfurcht), не дававшего покоя Западу мусульманского кошмара, и началом его конца. Теперь к исламу и к истории Османской империи можно было подойти более объективно. Не было недостатка, разумеется, и в подходах эмоциональных. Многие утверждали, что победа христианских армий была знамением божьей милости, потоком хлынули сочинения, посвященные обращению неверных: считалось, что оно должно пойти быстрее, поскольку Бог наказал мусульман за дерзость. Так утверждал Тирсо Гонсалес де Санталья в своем «Руководстве к обращению магометан» («Manuduction ad conversionem mahumetanorum»), опубликованном в Мадриде через четыре года после победы под Веной. Отступление страха и постепенное затухание споров, веками подпитывавших полемическую литературу, способствовало появлению в конце XVII века монументального труда Лодовико Марраччи, монаха из города Лукка. Он сделал точный и полный перевод Корана на латинский язык и снабдил его непредвзятыми комментариями; и «Полный текст Корана» («Alcorani textus universus»), и «Опровержение Корана» («Refutatio Alcorani») были отпечатаны в Падуе в 1691 и 1698 годах соответственно.
В 1697 году, через два года после смерти автора, Бартелеми д'Эрбло, в Париже была издана «Восточная библиотека» («Bibliotheque Orientale») вместе с «Рассуждением» («Discours») Антуана Галлана. Это положило начало систематическому изучению ислама.
Тюркология, которая должна была бы идти рука об руку с арабистикой и исламоведением, немного запаздывала в развитии. Но, тем не менее, она развивалась на протяжении всего восемнадцатого столетия, и в 1794 году в Риме было опубликовано замечательное исследование под названием «Начала турецкой грамматики для миссионеров Апостольской церкви в Константинополе» («Principii della grammatica turca ad uso dei missionari apostolici a Costantinopoli»), написанное Козимо де Карбоньяно, переводчиком дипломатической миссии Неаполитанского королевства в Константинополе. Вскоре после этого работы Абрахама Гиацинта Анктиля дю Перрона положили начало изучению Персии, а труды доминиканского священника Маурицио Гарцони — изучению курдов.