163 Как свидетельствовал Р. Шервуд, мысли, высказанные в этой записке, «блестяще отражали взгляды самого Гопкинса на отношения с Советским Союзом»164.
Уже 2 декабря 1942 г. Рузвельт направил послание Сталину, в котором просил его рассмотреть возможность трехсторонней встречи в середине января для обсуждения не только насущных военных вопросов, но и мероприятий, которые должны быть предприняты в случае коллапса Германии165. Он предлагал место в Северной Африке, и мы знаем, что вскоре Рузвельт и Черчилль, действительно встретились в Касабланке (Марокко) для важнейших переговоров по дальнейшей стратегии ведения войны. Однако в тот момент Сталин отказался, ссылаясь на необходимость неотрывного руководства наступательными операциями166. Действительно, в то время под Сталинградом, на Кавказе и в центральном секторе советско-германского фронта шли тяжелейшие и кровопролитные бои. Решалась судьба всей зимней кампании.
В январе 1943 г. Рузвельт, выступая на совместном заседании членов Палаты представителей и Сената, подчеркнул, что «Самые большие и самые значительные изменения во всей стратегической обстановке произошли в 1942 г. на громадном советско-германском фронте… Объединенные нации могут и должны оставаться объединенными и после войны для поддержания мира и предотвращения новых попыток со стороны Германии, Японии, Италии, либо другой какой-либо нации подвергнуть насилию десятую заповедь – “Не пожелай дома ближнего твоего”»167.
Дальнейшие события показали, что Рузвельт действительно ратовал за необходимость поддержания дружественных отношений с Россией. Однако после сталинградской победы и высадки американских войск в Северной Африке в ноябре 1942 г. в его оценках будущего взаимодействия с Москвой появились элементы сомнения и тревоги.
Как представляется, Рузвельт, еще ни разу не встречавшийся с советским лидером и не имевший с ним личных доверительных контактов, стал опасаться, что поднимающаяся Россия адаптирует в Европе политику односторонних действий. И эта политика будет идти вразрез с интересами Запада. В окружении Рузвельта были и очень влиятельные силы, которые не одобряли его курса на сближение с Москвой. 22 февраля 1943 г., излагая перед представителями Госдепартамента свой взгляд на перспективы создания мировой системы безопасности, Рузвельт, по свидетельству присутствовавших, был «очень обеспокоен вопросом о России». Констатировалось, что «…с одной стороны, президент придерживается мнения, [что]… фактически весь мир должен быть разоружен, за исключением Соединенных Штатов, Великобритании, России и Китая. Но, с другой стороны, президент с большой похвалой отзывается о плане Буллита168, основанном на недоверии к Советскому Союзу, согласно которому вся Европа западнее СССР должна быть организована как единый хорошо вооруженный лагерь. Он нужен для того, чтобы противостоять продвижению России на запад. Президент не знает, что делать с Россией, и беспокоится за будущее развитие событий…»169
В тот период У. Буллит представил президенту целый ряд меморандумов, в которых настаивал на проведении более жесткой линии к СССР. Он подчеркивал, что цели России и США в ведущейся войне совершенно различные, и если кто-либо поверил, что участие в антифашистской коалиции очистило советскую диктатуру от ее автократических и экспансионистских тенденций, то этот человек просто не замечает очевидных фактов. «Европа, управляемая из Москвы, была бы такой же угрозой, как и Европа, управляемая из Берлина». Проблема, по мнению Буллита, заключалась в том, чтобы предотвратить советское доминирование в Европе, без риска лишиться участия Красной армии в войне против нацистской диктатуры. Он предлагал, по сути, то же самое, к чему стремился и Черчилль, – опережающее вторжение западных союзников в Восточную Европу и на Балканы. Тем самым были бы убиты сразу два зайца – повержена Германия и предотвращено вхождение советских войск на территорию европейских стран. Буллит также подчеркивал перед президентом необходимость предварительного анализа политических целей еще на этапе подготовки той или иной военной операции170.
Как отмечалось выше, Рузвельт прекрасно понимал различие внутриполитической системы США от строя, существующего в Советском Союзе. Слова Буллита, в этом отношении, ложились уже на подготовленную почву и не могли пройти мимо внимания президента. Но Рузвельт был убежден в первостепенной необходимости одержать победу над наибольшим злом, угрожающим всему миру и человеческой цивилизации. Коммунизм не представлялся ему столь опасным, поскольку, как он полагал, концентрировал свои усилия на пропаганде, тогда как нацизм – на принуждении и силе171. В ходе развернувшейся совместной борьбы против Германии стал возможен поиск взаимоприемлемых договоренностей с Россией, и, самое главное, корректировка интересов Москвы в сторону более тесного сотрудничества с Западом, при котором внутренние хозяйственные проблемы ослабленного войной СССР могли бы решаться не в последнюю очередь с помощью американского капитала. Рузвельт желал скорейшего налаживания личных контактов со Сталиным, в ходе которых возможно договориться о создании постоянно действующей мирной организации. Он был полон решимости убедить советского лидера, что такая организация будет наилучшим образом отвечать интересам СССР. В таком политическом климате Россия сможет восстановить свою разрушенную экономику и достигнуть цели создания полноценного индустриального общества. «Я ставлю на этот реализм [Сталина]. Он должен устать сидеть на штыках», – так однажды президент высказал свою мысль о будущем взаимодействии с СССР перед персональным врачом Р. Макинтайром172.
В любом случае, Рузвельт ни в начале 1943 г., ни позднее не согласился адаптировать вариант двойного использования вооруженных сил западных союзников, который, с одной стороны, гарантировал бы победу над Германией, а, с другой – сдержал бы советские войска на границах Восточной Европы. Как отмечает М. Макколи, у президента были на это веские причины стратегического и геополитического характера. Во-первых, он рассматривал послевоенный баланс сил как выгодный Америке и опасался гипотетического объединения сил ущемленной России с остатками военной машины поверженной Германии. Во-вторых, Рузвельт понимал, что трагедию «траншейной войны» 1914–1918 гг. с ее непомерными, в том числе американскими жертвами, возможно избежать только с помощью России и ее неослабного сопротивления германским войскам на Восточном фронте173. А. Гарриман вспоминал, что президент, несомненно, имел в виду следующую возможность: «если русским армиям удастся сдержать напор немцев, то перед Америкой откроется перспектива ограничить свое участие в войне в основном морскими и воздушными силами…»174 Рузвельт рассчитывал и на будущее участие СССР в войне против Японии, которое также гарантировало сокращение потерь западных союзников, прежде всего американских войск, в боевых действиях на Азиатско-Тихоокеанском ТВД.
В отдаленной перспективе Рузвельт обдумывал систему послевоенного сотрудничества, фундаментом которого были бы гармоничные отношения между США, Россией, Британией и Китаем. Более того, это могло представлять такой мир, в котором другие народы жаждали бы стать похожими на Соединенные Штаты. Как объявлял в то время Г. Люс в журнале «Тайм», ближайшие десятилетия станут «американским веком». Но для Рузвельта, который был вынужден удовлетворять общественные иллюзии относительно будущего мироустройства, встречу со Сталиным, как отмечает Р. Даллек, нужно было «разрекламировать в качестве первого шага на пути к международной гармонии». Американцы хотели верить в стабильные взаимоотношения между государствами после войны и не хотели силовой политики, которая привела к двум мировым войнам175.
Факт, что Соединенные Штаты (равно как и Великобритания) не понесли во Второй мировой войне таких потерь, которые хотя бы отдаленно можно было сравнить с трагедией гигантских жертв, возложенных на алтарь победы Советским Союзом. Более того, именно предельное напряжение мобилизационных возможностей СССР, гибель в самоотверженной борьбе миллионов советских солдат сделало участие США в войне по американским оценкам «приемлемым» и получило поддержку среди подавляющей части американского народа. США к началу 1943 г. превратились по распространенной тогда терминологии в «арсенал демократии» – т. е. державу, поставляющую на фронты своих и союзных войск в возрастающих масштабах вооружения, а также другие средства ведения войны. Но это стало возможным в условиях ожесточенной борьбы на истощение противников на советско-германском фронте. При иной расстановке сил жертвы США неизбежно бы возросли, и общая картина войны претерпела бы кардинальные изменения. Америка вынуждена была бы пересматривать все свое военное строительство в плане подготовки к боевым действиям дополнительных контингентов сухопутных сил. Вот почему в первую очередь США следовали курсу на сотрудничество с СССР и восприятие его интересов в области послевоенной безопасности.
На встрече 22 февраля 1943 г. президент в сжатом виде затронул и вопросы будущего ряда европейских государств. Его суждения были довольно откровенны, поэтому имеет смысл дать более обстоятельную выдержку из документа, посвященного беседе в Белом доме, состоявшейся в тот день:
В первой половине дня Хэлл, Уэллес, Тейлор, Боуман, Пасвольский пришли в Белый дом, ждали президента 25 минут, но вынуждены были уйти, чтобы вновь возвратиться к нему уже после обеда. Беседа с президентом продолжалась один час. Президент высказал на ней следующие идеи.
Он не знает, что делать с Францией. Восточная Пруссия должна отойти к Польше. В отношении Норвегии, Дании и Голландии нет никаких проблем. Вопросы к Бельгии в основном из-за ее короля. Югославия, возможно, должна быть разделена. Возможно, будет образовано государство Сербия во главе с королем Петром, а в Хорватии проведен плебисцит. Положительное решение о самостоятельности Хорватии должно получить поддержку не менее двух третей от участвовавших в плебисците. Пруссия должна быть отторгнута от остальной части Германии. Китай должен получить Формозу и Маньчжурию. Над Кореей должна быть установлена международная опека. Франция должна лишиться Индокитая, но его новый статус пока под вопросом. Президент очень обеспокоен вопросом о России.