218
5. Московская и Тегеранская конференции 1943 г.: вопросы второго фронта и послевоенного урегулирования в межсоюзнических дискуссиях
Московская конференция министров иностранных дел СССР, США и Великобритании проходила с 19 по 30 октября 1943 г. и была посвящена главным образом вопросам послевоенного мирного урегулирования. Для выработки рекомендаций по европейским делам стороны решили учредить Европейскую консультативную комиссию с местом пребывания в Лондоне. В дискуссиях активно обсуждался германский вопрос. Государственный секретарь США К. Хэлл предложил на рассмотрение документ «Основные принципы капитуляции Германии», в котором намечались меры по ее оккупации, демилитаризации и расчленению на несколько государств. Министр иностранных дел Великобритании А. Иден одобрил этот план. Свое согласие с американскими мерами высказал и нарком В. Молотов. Однако последний подчеркнул, что СССР не желает пока открыто высказываться за жесткие меры к Германии, поскольку это может привести к усилению сопротивления немцев. Вопрос о будущем германского государства был передан на рассмотрение Европейской консультативной комиссии (ЕКК).
ЕКК предстояло обсудить и французскую проблему, поскольку Москва не поддержала английский проект (одобренный США) управления Францией после ее освобождения главнокомандующим вооруженными силами западных союзников. СССР высказался за передачу власти Французскому комитету национального освобождения (ФКНО), признав его представителем государственных интересов страны, всех французских патриотов, борющихся против Гитлера219.
Участники конференции приняли и ряд других важнейших документов, среди них: Декларацию об Италии, предусматривающую демократизацию всех политических институтов страны и Декларацию об Австрии, зафиксировавшую восстановление в будущем ее независимого статуса. В процессе дискуссий стороны признали необходимым создание после войны надежной системы международной безопасности. Суждения Рузвельта о «четырех полицейских», которые будут охранять будущий мир, начали находить воплощение в межправительственных документах. 30 октября представители великих держав – Молотов, Хэлл, Иден, а также посол Китая в СССР Фу Бинчан подписали Декларацию, в которой говорилось о необходимости добиться безоговорочной капитуляции стран «Оси» и «учреждения в возможно короткий срок всеобщей международной организации для поддержания мира и безопасности» с участием в ней всех миролюбивых государств220.
При разборе планов операций западных союзников в Европе американский представитель Дж. Дин и британский Х. Исмэй подчеркивали, что главным пунктом всех их предыдущих военных совещаний было усиление помощи России. Они подтвердили решение о том, что операция по высадке во Франции должна начаться весной 1944 г. при следующих условиях: сокращение мощи германских ВВС и ограниченном количестве немецких резервов, которые командование вермахта сможет задействовать против десанта. По словам Дина, советская делегация склонна была верить в искренность англо-американских намерений, и заверила о продолжении неослабного давления на Восточном фронте, чтобы создать необходимые предпосылки для операций союзников221. Однако советским представителям вскоре был дан шанс еще раз убедиться, что англо-американские намерения далеко не так однозначны. Так, англичане (и прежде всего Черчилль) в последующие недели пытались отстоять необходимость наращивания военных усилий в Италии и на Балканах, за счет переноса сроков «Оверлорда».
На заседании 29 октября госсекретарь К. Хэлл поднял вопрос о международной опеке, который он обсуждал с президентом незадолго до своего отъезда в Москву. Хэлл, однако, уже знал об отрицательной реакции, высказанной по этому поводу британской стороной. Англичане, несомненно, подозревали, что система опеки может ударить и по британским колониальным интересам. Поэтому американский представитель сказал, что из-за недостатка времени этот вопрос вряд ли можно подробно обсудить на конференции. Тем не менее, Молотов заявил, «что Советское правительство придает вопросу о зависимых странах большое значение и считает его заслуживающим дальнейшего изучения». Хэлл подчеркивал, что хотя никакого решения на Московской конференции по вопросу о зависимых странах принято не было, переговоры по нему между тремя правительствами продолжались и была заложена основа того, что позднее стало системой международной опеки в рамках ООН222.
Московская конференция стала весомым шагом на пути выработки взаимоприемлемой концепции послевоенного устройства Европы, подготовки документов, фиксирующих новую расстановку сил в международных делах. СССР добился главного: его союзники – США и Великобритания – признавали за ним равноправного участника в решении всего комплекса послевоенных проблем. Пока это происходило в форме их обсуждения и принятия совместных деклараций. Но было понятно, что в дальнейшем предстоит разработать уже полновесные документы, в которых будут учтены позиция и авторитет Советского Союза. Союзники также понимали, что с течением времени – по мере продвижения Красной армии дальше на запад – значение советского фактора в международных делах будет только усиливаться.
Американские оценки участия СССР в будущем устройстве Европы после Московской конференции 1943 г. продолжали претерпевать существенные изменения. Встреча министров иностранных дел трех держав по сути дела открыла новый этап взаимодействия между союзниками, в ходе которого стороны освобождались от старых предрассудков, но уже более четко понимали суть стоящих впереди проблем. Как отмечал в своем послании президенту 5 ноября 1943 г. новый посол США в Москве А. Гарриман, «определенные сомнения, имевшиеся ранее относительно советских намерений отставлены в сторону. Однако более остро стал заметен характер существующих трудностей». Накануне Тегеранской конференции Рузвельт как никогда нуждался в достоверной информации о намерениях СССР в послевоенном мире, и Гарриман старался не обмануть ожиданий президента. Суждения посла в целом выглядели достаточно оптимистично, и он не говорил о каком-либо повороте СССР от генеральной линии на сотрудничество с США. Однако Гарриман не оставлял в стороне и некоторые тревожные тенденции вероятной политики СССР, анализировать которые предстояло самому Рузвельту. Так, он отмечал: «Советское правительство еще до того, как оно согласилось на эту конференцию, очевидно, решило, что будет пытаться работать с англичанами и с нами в деле разрешения как военных, так и послевоенных проблем. В целом, Советы остались очень довольны тем, как проходила конференция… Было интересно наблюдать за реакцией Молотова. По мере того, как он стал осознавать, что мы не собираемся выступать против него единым фронтом и готовы честно и открыто обсуждать наши предварительные наметки, он выражал все большее удовольствие тем, что впервые допущен к совещанию в качестве полноправного члена, обладая такими же правами, как британцы либо мы сами…» Гарриман заметил, что благосклонное отношение русских к допуску Китая в круг великих держав подтверждает, что они удовлетворены ходом текущих событий и готовы «сделать существенные уступки ради достижения еще большей близости между нами». Однако, с другой стороны, он сомневался, чтобы русские уже полностью встали на путь такой политики и теперь можно свободно доверять им.
Гарриман был удовлетворен отношением СССР к будущему Германии, подчеркнув, что русские готовы вести здесь дела на основе трехсторонней ответственности. Россия последовательно выступала за разоружение Третьего рейха, не исключала возможности его насильственного разделения, но, по мнению посла, могла иметь в отношении немцев и дополнительные требования, особенно в части, касающейся увеличения репараций.
Далее Гарриман перешел к вопросам, непосредственно затрагивавшим как будущие границы СССР, так и политические преобразования в соседних с ним странах. Он заметил, что «хотя территориальные вопросы на конференции не поднимались, можно сделать определенный вывод, что советское правительство будет твердо стоять на позиции, которую оно уже обозначило касательно своих границ 1941 г. У русских, я думаю, создалось впечатление о том, что британцы молчаливо одобрили такое положение дел, и тот факт, что мы также не поднимали этот вопрос, может сформировать у них мнение, что в будущем США не станут серьезно возражать против советских намерений. Проблема Польши еще более сложная, чем нам представлялось. Русские относятся к нынешнему польскому правительству в эмиграции как к враждебному и поэтому считают его совершенно неприемлемым. Они решительно настроены признать только такое польское правительство, которое являлось бы искренним и дружественным соседом. С другой стороны, Молотов вполне определенно сказал мне, что Москва желает видеть Польшу в качестве сильного независимого государства, безотносительно, какую социальную и политическую систему захотят избрать сами поляки. В ходе конференции со стороны русских не было сделано ни одного намека на то, что они собираются расширять свою советскую систему… Но они решительно не настроены иметь на своих границах в Восточной Европе любое подобие санитарного кордона. Молотов сказал мне, что отношения, которые они собираются установить с пограничными странами, не препятствуют поддержанию таких же дружественных отношений с Британией и США…»
Гарриман счел своим долгом предупредить президента о следующем: «Конференция, однако, показала, – писал он, – несмотря на то, что русские собираются информировать нас о своих акциях, они предпочтут предпринимать односторонние действия в отношении этих (пограничных. – М.М.) стран, устанавливая с ними такие отношения, которые считали бы удовлетворительными для себя». Так, в качестве примера он привел «резкую и бескомпромиссную позицию» СССР к Финляндии. Тем не менее, посол чувствовал, что «подобная жесткая линия могла бы быть пропорционально смягчена увеличением доверия Москвы к Британии и США в деле построении всемирной системы безопасности». Более того, Гарриман полагал, что в отношении го