«О Польше.
Мы собрались на Крымскую конференцию разрешить наши разногласия по польскому вопросу. Мы полностью обсудили все аспекты польского вопроса. Мы вновь подтвердили наше общее желание видеть установленной сильную, свободную, независимую и демократическую Польшу, и в результате наших переговоров мы согласились об условиях, на которых новое Временное польское правительство национального единства будет сформировано таким путем, чтобы получить признание со стороны трех главных держав.
Достигнуто следующее соглашение:
Новое положение создалось в Польше в результате полного освобождения ее Красной армией. Это требует создания Временного польского правительства, которое имело бы более широкую базу, чем это было возможно раньше, до недавнего освобождения западной части Польши. Действующее ныне в Польше Временное правительство должно быть поэтому реорганизовано на более широкой демократической базе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы. Это новое правительство должно затем называться Польским временным правительством национального единства…
Когда Польское временное правительство национального единства будет сформировано должным образом в соответствии с вышеуказанным, правительство СССР, которое поддерживает в настоящее время дипломатические отношения с нынешним Временным правительством Польши, правительство Соединенного Королевства и правительство США установят дипломатические отношения с новым Польским временным правительством национального единства…»296
Как выше уже было отмечено, вопрос о новых границах Польши – как на востоке, так и на западе – был успешно разрешен. Но дискуссии о новом правительстве государства и его социально-политическом курсе продолжались и стали одной из причин обострения отношений между ведущими членами антигитлеровской коалиции на заключительном этапе Второй мировой войны и сразу после окончания боевых действий в Европе. Западные руководители, критикуя советскую позицию, занятую в отношении состава польского правительства, апеллировали в том числе к «Декларации об освобожденной Европе», также принятой на Ялтинской конференции. Декларация провозглашала необходимость консультации и согласования политики СССР, США и Великобритании, как в отношении освобожденных стран, так и тех, которые ранее являлись союзниками Германии. Сталин, Рузвельт и Черчилль договорились, что «установление порядка в Европе и переустройство национально-экономической жизни должно быть достигнуто таким путем, который позволит освобожденным народам уничтожить последние следы нацизма и фашизма и создать демократические учреждения по их собственному выбору. В соответствии с принципом Атлантической хартии о праве всех народов избирать форму правительства, при котором они будут жить, должно быть обеспечено восстановление суверенных прав и самоуправления для тех народов, которые были лишены этого агрессивными нациями путем насилия…» Три правительства обязались совместно помогать народам в любом освобожденном европейском государстве и «создавать временные правительственные власти, широко представляющие все демократические элементы населения и обязанные возможно скорее установить путем свободных выборов правительства, отвечающие воле народа…»297
Слова Декларации о создании в европейских странах «демократических учреждений по их собственному выбору» и временных властей, «представляющих все демократические элементы населения», как бы резервировали за США и Великобританией возможность будущего несогласия с политическими действиями Москвы в соседних восточноевропейских странах. Вскоре после Ялты и еще до смерти президента Рузвельта такое несогласие, грозящее перерасти в прямое противодействие, стало объективной реальностью, оказывающей все большее воздействие на весь комплекс межсоюзнических, в том числе советско-американских отношений.
К. Швабе обращает внимание, что в процессе подготовки Декларации, требующей свободные выборы по западной системе, Государственный департамент США хотел пойти еще дальше и подвигнуть президента выступить с предложением основать Чрезвычайную верховную комиссию для Европы. Эта комиссия стала бы платформой для выработки тремя великими державами общей политики относительно проведения в жизнь статей Декларации. Рузвельт отверг это предложение, назвав его бюрократическим и негибким. Очевидно, он также опасался, что подобная комиссия может нарушить гармонию в межсоюзнических отношениях. Но в то же время президент подчеркивал, что он относится к «Декларации об освобожденной Европе» чрезвычайно серьезно, и напоминал Сталину, что Польша является тестом проверяющим действенную силу этого документа298.
Ялтинские переговоры отмечены достижением многих компромиссов, но в то же время они явились тем рубежом за которым в полный рост вставал вопрос – будет ли послевоенная Европа единым целым или континентом, разделенным на два лагеря: просоветский и прозападный. Соединенным Штатам предстояло в этой связи определить пределы их требований к Советскому Союзу, связанные с выполнением статей «Декларации об освобожденной Европе».
Ряд моментов, относящихся еще к истории развития предвоенного политического кризиса, равно как и долгосрочной перспективе взаимодействия с СССР, ставили Рузвельта в такое положение, когда ему было очень непросто игнорировать желание Сталина основать вблизи своих западных границ «пояс безопасности» из просоветски настроенных стран. Возможности возражать против советских акций в Восточной Европе сужались и по причинам военного характера. К моменту начала конференции в Крыму части Красной армии находились в непосредственной близости от Берлина. Было понятно, что СССР, пройдя по территории ряда восточноевропейских стран, фактически приобретал свободу действий и негласное «право вето» для контрмер западных союзников. Так, направляя 10 марта 1945 г. телеграмму Черчиллю, Рузвельт разделял озабоченность британского премьера развитием ситуации в Румынии и Польше. Он подчеркивал важность ялтинских соглашений и был готов сделать все возможное, чтобы добиться от Сталина их честного выполнения. Однако что касается Румынии, подчеркивал президент, то она является отнюдь не лучшим местом для тестирования позиции России по вопросу равного участия великих держав в политическом будущем страны. Эта страна «лежит на путях коммуникаций русских, и поскольку Советы с самого начала захватили в ней бескомпромиссный контроль, было бы чрезвычайно трудно оспаривать доводы русских, оправдывающие там свои акции военной необходимостью и мерами по обеспечению безопасности». Рузвельт, однако, придерживался того мнения, что советский контроль необязательно должен привести к утверждению в восточноевропейских странах коммунистических режимов. В то же время он настаивал на строгом следовании ялтинским соглашениям в случае с Польшей299.
Историк Н.Н. Яковлев справедливо обращает внимание на то, что в период проведения Ялтинской конференции Рузвельт и Черчилль чрезвычайно нуждались в продолжении неослабного наступления Красной армии в Европе и ее последующем вступлении в войну на Тихом океане. В подобной ситуации они объективно оказывались в роли просителей, вынуждены были считаться с интересами СССР, поскольку главные судьбы войны продолжали решаться на советско-германском фронте. Но не только это. Весьма сильное влияние на позицию Вашингтона и Лондона по отношению к Москве и ее участию в разрешении послевоенных европейских проблем оказывала политическая ситуация в самих странах Европы. Не менее важным для понимания поведения США являлись данные, поступавшие в Белый дом, что европейские народы были охвачены левыми настроениями и активно выступали за далеко идущие экономические и социальные реформы300. Американские правительственные круги не могли не считаться с этими фактами, которые вытекали из самого характера Второй мировой войны. Подобная ситуация вынуждала Белый дом к поиску компромиссов с Советским Союзом, но одновременно стимулировала к поиску путей уменьшения влияния Москвы на континенте.
Существует версия о том, что, находясь в Ялте, Рузвельт был уже настолько болен, что не мог строго отстаивать интересы США перед Сталиным. Действительно, его здоровье было уже подорвано, что не могло не бросаться в глаза окружающим. Но А. Шлезингер (мл.) заявляет в этой связи, что не разделяет мнение тех исследователей, которые говорят о «падении обороны» президента на Ялтинской конференции. В качестве доказательства он приводит интервью с теми людьми, которые видели Рузвельта и понимали, насколько четко он выдерживал свой внешнеполитический курс: мнение советского эксперта в Госдепартаменте Ч. Болена, будущего посла в СССР Ф. Робертса, сталинского переводчика В. Бережкова. Так, Ч. Болен говорил: «Тогда как его [Рузвельта] физическое состояние было далеко от нормального, его умственные и психологические способности определенно не были подвержены какому-либо влиянию. Он был вялым, но когда наступали решающие моменты, президент оставался на высоте своего положения»301. Рузвельт, несмотря на свое самочувствие, сохранял политическую волю, гибкую реакцию и оперировал сильными аргументами. Ключ к пониманию его поведения в Ялте лежит в плоскости того, насколько действенны эти аргументы были в новых условиях конца войны и быстрого наступления Красной армии против вермахта.
Усиление позиций СССР в Восточной Европе было неизбежно. Отказ признания этого факта и немедленная эскалация давления на СССР не только окончательно закрывали доступ для проникновения туда американского влияния, но и могло быть использовано Великобританией для установления своего контроля над остальной частью континента. В результате Америка лишалась потенциальных посреднических функций и, следуя логике конфликтного развития геополитических интересов сторон, открыто становилась участником противостояния на стороне западного блока. В этом случае ее действия носили бы вынужденный и в большой степени подчиненный характер. Именно такого подчинения своему ближайшему союзнику, Великобритании, грозящему подвести США, вопреки общественным настроениям, к новому и более масштабному конфликту с сильнейшей на тот период сухопутной армией мира, стремился не допустить Рузвельт.