Но имелись и веские политические причины того, почему французские философы рассматривали свои теоретические занятия как самоцель. В отличие от единомышленников в Британии они большей частью и думать не смели о непосредственном — здесь и сейчас — осуществлении своих замыслов. Сменявшие друг друга монархи и правительства, при которых им довелось жить, нельзя было в полной мере назвать ни просвещенными, ни деспотическими. Почти все просветители подвергались того или иного рода преследованиям: Дидро отсидел свой срок в Венсенском замке, Вольтер — в Бастилии, Гельвеций под градом нападок был вынужден подписать отречение от своей книги «Об уме». Хотя эти преследования не были настолько суровы, чтобы подавить всякое проявление свободной мысли, они в то же время были достаточно жестки, чтобы привести к отчуждению просветителей от правительства. По крайней мере вплоть до 70-х годов они были лишены всякой возможности влиять на политику правительства. В отличие от других абсолютистских монархий Европы во Франции просветители даже не могли рассчитывать на то, что власть имущие их заинтересованно выслушают. Все это отнюдь не побуждало их спешить с разработкой законопроектов. Даже великосветское общество больше ценило в них остроту и блеск ума, чем глубину анализа и тщательность разработки планов будущих преобразований.
Просветители были вынуждены обособиться и от правительства, и от аристократического общества, в котором они были благосклонно приняты, но чувствовали себя в одиночестве. Они стремились к более тесному, неформальному общению с единомышленниками, которого не мог предложить им салон. Так стали проявляться многочисленные кружки по интересам — философские, научные, литературные. Среди них самым значительным, оставившим неизгладимый след в истории культуры, был кружок энциклопедистов, как называли группу создателей знаменитой «Энциклопедии», выходившей в свет отдельными томами с 1751 по 1772 г. Центром кружка был философ Дени Дидро, его активными членами — Гольбах, Гельвеций, Руссо, Кондорсе, Кондильяк и др. В живом, почти ежедневном общении они оттачивали свои идеи и вынашивали новые творческие замыслы, Трудности, с которыми столкнулся кружок, в значительной мере отражали положение в обществе и государстве французского Просвещения в целом. Печатание «Энциклопедии» не раз приостанавливалось по цензурным причинам, авторы и редактор подвергались преследованиям, а тексты — искажениям.
Так силой обстоятельств французские просветители оттеснялись на положение перманентной оппозиции. Политическое противостояние правительству и создало им репутацию потрясателей основ и радикалов, прочно обосновавшихся на левом фланге европейского Просвещения. Но насколько относителен был их радикализм, видно хотя бы из сравнения воззрений таких во многом противоположных мыслителей, как француз Шарль Монтескьё и англичанин Эдмунд Бёрк.
Первый из них прослыл сторонником глубоких конституционных реформ. Будучи решительным противником соединения в одних руках законодательной, исполнительной и судебной властей, Монтескьё требовал не просто разделения функций между различными государственными органами, но и разделения этих властей как политических сил, так чтобы каждая из них могла сдерживать другую. Судебная власть, по его мнению, должна была принадлежать не учреждению, а лицам, по установленному порядку привлекавшимся из народа в состав суда. Законодательную власть народ должен был осуществлять через своих представителей. И лишь исполнительную власть Монтескьё предполагал оставить в руках монарха. В отличие от Монтескьё Бёрка считают закоренелым консерватором. Действительно, он резко критиковал планы общественных преобразований, предлагавшиеся просветителями. В особенности он прославился своими нападками на Французскую революцию конца XVIII в. Причем его критика была продиктована не только осуждением насилия, оттолкнувшего от революции широкие круги просветителей, но и решительным неприятием радикальных перемен вообще.
Но если присмотреться к обоим мыслителям повнимательнее, то между ними обнаружится поразительное совпадение ценностных подходов. Окажется, что оба они выступали рьяными защитниками гражданских прав и свобод. Монтескьё подчеркивал связь политической свободы с правом и ее реальным осуществлением. «Свобода, — писал он, — есть право делать то, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы свободы, так как то же самое могли бы делать и прочие граждане». Со своей стороны Бёрк осуждал стремление короля к единоличной власти, вел кампанию против злоупотреблений колониальной администрации в Индии, требовал уважения прав Ирландии и североамериканских колоний, наконец, добивался гласности дебатов в парламенте и расширения свободы печати.
Более того, они ощущали пределы, в которых только и возможно изменить существующее общество. Монтескьё, разрабатывая свой конституционный проект, исходил не из абстрактной природы человека, а из совокупности объективных предпосылок, определяющих «дух законов» того или иного народа. Среди них он перечислял климат, характер почвы, размеры государства, ландшафт, образ жизни народа, религию, численность населения, хозяйственную деятельность и т. д. Так, он считал, что холодный климат порождает крепких и мужественных людей, жаркий же — расслабленных и малодушных; что в странах с плодородной почвой легче устанавливается дух зависимости, тогда как бесплодие делает людей воздержанными, мужественными и воинственными; что небольшие размеры государства способствуют республиканскому правлению, средние — монархическому, большие — деспотическому и т. д. Но и Бёрк категорически отвергал мысль о возможности перестроить общество по собственному усмотрению. Он критиковал рационалистические концепции Просвещения именно за непонимание органической природы государства и права. Бёрк предупреждал радикалов, что забвение традиций приведет их не к еще большей свободе, как они того хотели, а к анархии, а от нее — к тирании, так что результат будет прямо противоположным ожидаемому.
Что в конечном счете разводило Монтескьё и Бёрка на противоположные фланги политического спектра, так это различие в общественно-политических условиях Франции первой половины XVIII в. и Англии второй половины того же столетия. Бёрк мог сколько угодно критиковать порядки у себя в стране и политику лондонского правительства, но при этом продолжал считать английскую конституцию лучшей в мире. Что касается Монтескье, то он, даже признавая целесообразность тех или иных действий правительства своей страны, ни минуты не считал ее государственный и общественный строй разумным и заслуживающим поддержки.
Находясь в оппозиции, французские просветители большей частью были лишены возможности испытать себя практическими делами. Ощущая себя как бы вне времени, они легко поддавались идеализации минувших эпох, особенно республиканского строя античности. Например, Жан-Жак Руссо противопоставлял прямую демократию Римской республики или древнегреческих городов-государств всем формам представительного правления, сложившимся в новое время, даже английскому парламентаризму. «Всякий закон, — писал он в трактате «Об общественном договоре», — если народ не утвердил его непосредственно сам, недействителен… Английский народ считает себя свободным: он жестоко ошибается. Он свободен только во время выборов членов парламента: как только они избраны — он раб, он — ничто… В древних республиках и даже в монархиях народ никогда не имел представителей; само это слово было неизвестно». Подобные взгляды наложили глубокий отпечаток на умонастроения французов, вступивших в возраст зрелости незадолго до революции. Став ее участниками, они попытались осуществить идеал античной прямой демократии.
На фоне такого рода непримиримых оппозиционеров и приверженцев идеального «царства разума», которые от сознания своего бессилия что-либо изменить нередко предавались мессианским мечтам, выделялись физиократы. Эта группа экономистов занимала особое место во французском Просвещении. Физиократы могли гордиться, что к их мнению прислушивались в правительственных кругах. Им даже приходилось держать в руках рычаги государственного управления. В отличие от большинства философов они отдавали силы решению конкретных проблем управления страной.
Общепризнанным главой школы физиократов был Франсуа Кенэ. Являясь личным врачом маркизы Помпадур и одним из медиков короля Людовика XV, он четверть века прожил в Версальском дворце, где на его квартире собирались ученые, философы, писатели. В дискуссиях с Дидро, Д’Аламбером, Гельвецием, Тюрго и другими участниками этих собраний оформились экономические взгляды Кенэ. Основное внимание он уделял развитию сельскохозяйственного производства, считая, что «земля есть единственный источник богатств и что одно только земледелие умножает последние». В зависимости от отношения к земле Кенэ разделил современное общество на «три класса граждан» — производительный класс, класс собственников и бесплодный класс. К производительному классу он относил земледельцев, которые не только возмещают затраты и кормят себя, но и создают чистый продукт. Получает этот продукт класс собственников — землевладельцы, двор, чиновники государственного аппарата и т. д. К бесплодному классу Кенэ относил ремесленников, промышленных рабочих, фабрикантов, торговцев, прислугу и других, занятых вне сельского хозяйства. Он считал, что все эти категории работников не увеличивают богатства нации, а либо ничего не производят, либо лишь видоизменяют форму продукции, созданной в сельском хозяйстве. Поэтому Кенэ требовал всемерного поощрения производительного класса, прежде всего богатых фермеров, способных интенсифицировать производство. «В деревни следует привлекать не столько людей, сколько богатство», — подчеркивал он. Выступал он и за реформу налоговой системы с тем, чтобы основная тяжесть налогового бремени была переложена с производителей и потребителей на земельных собственников. Наконец, чтобы торговля и промышленность возможно дешевле обходились сельскому хозяйству, у которого они были как бы «на содержании», Кенэ предлагал ввести свободу внутренней и внешней торговли.