В такой раздробленной стране, как Италия XVIII в., просветительское движение в свою очередь не было единым. Оно распадалось на отдельные региональные группы, слабо связанные между собой. Положение просветителей в Италии осложнялось тем обстоятельством, что здесь власть папского престола ощущалась несравненно сильнее, чем в других католических странах Европы. Церковный обскурантизм был для них серьезнейшим препятствием, не считаться с которым было невозможно. В этих условиях большинство просветителей демонстрировало лояльность по отношению к католической церкви, максимально приглушая те мотивы в своем творчестве, которые могли бы вызвать ее гнев. Лишь немногие открыто выступали с антиклерикальных позиций, сознательно обрекая себя на лишении и жертвы. В целом отсутствие достаточно широких политических и духовных горизонтов обусловило преимущественно практический уклон итальянского Просвещения, основные достижении которого связаны с разработкой практических проблем экономики, управления, юстиции и т. д.
Очагами Просвещения в Италии были университеты, вокруг которых группировалась свободомыслящая интеллигенция. Старейшие в Европе, они пользовались исключительно высокой репутацией в эпоху Возрождении, но к началу XVIII в. во многом сдали свои позиции. Все же вековые научные и педагогические традиции, богатые библиотеки и относительные академические свободы позволили университетам остаться крупными центрами культуры, поддерживавшими престиж столичных городов.
В начале XVIII в. Неаполь был столицей испано-австрийских владений на Юге Италии, и лишь с 1734 г. — независимого королевства. Атмосферу этого города определяли праздность и утонченный гедонизм дворянства, а также вездесущность духовенства. В Неаполе насчитывалось несколько десятков монастырей. Имелся и представитель «святейшей инквизиции». Обычным делом были публичные обличения еретиков, после чего нередко происходили аресты среди интеллигенции. Между тем именно в Неаполе раскрылся талант одного из самых оригинальных мыслителей итальянского Просвещении — Джамбаттиста Вико, который несколько десятилетий преподавал в университете, пока не получил должность придворного историографа.
Первым из философов нового времени Вико глубоко обосновал идею объективного характера исторического процесса. Он показал, что возникновение государственности и изменение ее форм обусловлены социальными причинами, а именно противоречиями различных общественных сил. Вико считал, что первые государства были созданы в результате борьбы патриархов с непокорными рабами. Они возникли в форме аристократических республик. Но концентрация власти в руках аристократов еще более усилила социальное неравенство, получившее закрепление в правовой и идеологической сферах. Это послужило источником «великих движений и революций», благодаря которым порабощенные постепенно отвоевали свои права, прежде всего право собственности на занимаемые ими участки земли. А когда они освободились и от личной зависимости, рухнули самые основы господства аристократии.
Будучи сыном своего века, Вико придавал большое значение борьбе сословий за равноправие. Но он явно не был склонен к идеализации той демократии, которая должна была возникнуть в результате этой борьбы и законы развития которой он изучал на античном материале. Устранение аристократии, по его мнению, давало свободу стремлению к наживе, что лишало общество механизмов самосохранения, дробило его на массу «распыленных», частных интересов. Накопление богатств у отдельных граждан приводило к усилению социального неравенства, возникновению противоборствующих партий, стремящихся к расширению своей власти и уничтожению соперников. Между ними вспыхивала гражданская война, окончательно погружавшая общество в анархию. Но взаимное истребление обескровливало враждующие группировки, и в условиях некоего вакуума власти на сцену выступала авторитарная личность, провозглашавшая себя единственным правомочным выразителем «народной воли». Так учреждалась монархия — последняя и наиболее устойчивая форма государственности. Вико ставил себе в заслугу открытие этого «вечного и естественного Царского закона» превращения демократии в монархию: «От пагубной подозрительности Аристократии, через волнения Народных Республик, нации в конце концов приходят к тому, что находят покой в Монархиях».
Историзм воззрений Вико на развитие общества не был, однако, по достоинству оценен современниками. Более того, в какой-то мере он оказался даже неприемлем для просветителей. Вывод о том, что общество развивается по каким-то внутренним законам, которые нельзя отменить, и что это развитие заключается в определенной смене его состояний, прежде всего государственных форм, которые нельзя выбрать по собственному усмотрению, легко было истолковать в духе оправдания действительности. Но большинству просветителей хотелось верить в возможность переустройства мира в соответствии с доводами разума, не считаясь с тем наследием, которое предстояло «преодолеть». Судьба Вико — это судьба мыслителя, опередившего свое время. Его труды прошли почти незамеченными современниками и лишь в XIX в. привлекли к себе внимание.
В этом смысле повезло больше Антонио Дженовези, который возглавлял в университете Неаполя кафедру политической экономии — первую такого профиля в Европе. Его доводы в пользу подъема сельскохозяйственного производства, критика феодальных порядков и предложения о перераспределении земельной собственности нашли поддержку в просветительских кругах, особенно после того, как Неаполь испытал в 1764 г. смертельный голод. Его популярности способствовала и общеполитическая ситуация в Неаполитанском королевстве в 60—70-х годах, когда правительство возглавлял сторонник умеренных реформ Тануччи. Последователи Дженовези пошли в критике существующих порядков еще дальше. Они распространили его вывод о необходимости упразднения внутренних пошлин в Неаполитанском королевстве на всю Италию, выразив сомнение в целесообразности таможенных барьеров и в пределах всего полуострова. Тем самым итальянское Просвещение сформулировало, хотя и косвенно, важную политическую цель — объединение страны.
По сравнению с Неаполем общественная атмосфера Милана более благоприятствовала просветителям. Правительства императрицы Марии Терезни и ее сына Иосифа II, власть которых распространялась на Ломбардию, проводили во второй половине XVIII в. реформы в духе просвещенного абсолютизма, совершенно немыслимые на юге. Но если политически Милан подчинялся Вене, то интеллектуально он находился под влиянием Парижа. Именно в кружке молодых миланцев, увлекавшихся трудами французских просветителей, оформились идеи Чезаре Беккария, изложенные им в трактате «О преступлениях и наказаниях».
Беккария прямо исходил из концепции общественного договора Руссо, считая, что люди отказались от естественной свободы и создали гражданское общество по взаимному согласию. Но, объединившись в общество, они не отвергли свободу вообще. Они «пожертвовали лишь долей свободы, чтобы затем спокойно и в безопасности наслаждаться остальной ее частью». Целью гражданского общества Беккария провозгласил «возможно большее счастье для возможно большего числа людей». Автором формулы был шотландский моралист Ф. Хатчесон. Но Беккария первым дал ей общественно-политическое толкование, и именно с его легкой руки она в дальнейшем вошла в политическую литературу. Беккария заявлял, что государство и законы призваны обеспечивать безопасность и свободу граждан. А поскольку в действительности все обстояло наоборот, он выдвинул задачу коренного преобразования правовых и политических институтов, их приведения в соответствие с принципами естественного права. Причем осуществление этой реформы он связывал с решением более общей задачи нравственного обновления человечества путем просвещения.
Все же главное внимание Беккария уделял критике феодальной юстиции и обоснованию гуманистических принципов уголовного права. Существующее уголовное право, по его мнению, было не правом, а насилием, поскольку противоречило естественному закону. В частности, Беккария решительно осуждал пытки и другие методы принуждения обвиняемого к даче порочащих его показаний. Он считал, что деятельность органов правосудия должна быть основана на законе, требовал буквального толкования законов и признания преступлением только того, что предусмотрено законом. Он был решительно против произвольного отнесения каких-либо поступков к числу юридически наказуемых. Беккария обосновал подход, согласно которому правонарушениями считаются только действия, посягающие на свободу человека в гражданском обществе или препятствующие осуществлению его прав. Тем более, по его мнению, было недопустимо рассматривать в качестве правонарушений слова или мысли людей. Беккария подчеркивал преимущества гласного судопроизводства, выступал против смертной казни, считая возможным заменить ее пожизненным заключением; доказывал, что лучше предотвратить преступление, чем потом наказывать преступника.
Трактат «О преступлениях и наказаниях» мгновенно сделал Беккария европейской знаменитостью. Хвалебный отклик на него опубликовал Вольтер, свое восхищение выражал И. Бентам, появились многочисленные переводы на иностранные языки. Разумеется, не было недостатка и в критических выпадах. Автор одного из них, отец Ф. Факкинеи, объявил Беккария врагом христианства, его теорию назвал «социализмом», а ее сторонников — «социалистами».
Просветительские кружки существовали и в других крупных городах Италии — Венеции, Риме, Парме, Модене, Генуе и др. Члены их знакомились с просветительской литературой, обсуждали злободневные проблемы, предлагали пути повышения продуктивности сельского хозяйства, пытались бороться с засильем церкви. Однако по масштабу своей деятельности и силе влияния они, бесспорно, уступали таким культурным столицам итальянского Просвещения, как Неаполь и Милан. Тому имелись объективные причины: далеко не везде можно было найти покровителей в лице просвещенных монархов, как это было в Ломбардии и другом итальянском владении австрийских Габсбургов — Тоскане, или пользоваться поддержкой министров-реформаторов, как в Неаполе.