ся добиться успехов в войне на море.
Время показало близорукий характер этих расчетов, поскольку Англии с помощью финансовых субсидий всегда удавалось найти новых союзников, используя, по выражению Фридриха II, европейские страны как хорошую пехоту. Однако и в Лондоне далеко не сразу пришли к выводу, что можно ограничиться на континенте почти целиком войной чужими руками, сосредоточив собственные силы на укреплении превосходства английского военного флота, на борьбе против французов на океанских просторах, в Западном полушарии и Ост-Индии. При таком ведении дел как раз англичане, а не французы имели наилучшие шансы, по распространенному тогда крылатому выражению, завоевать Америку в Европе.
Война за австрийское наследство ничего не решила в англо-французском споре. Успехи французских войск, оккупировавших Южные Нидерланды и угрожавших занять Голландию, если не привели к завоеванию французами Америки в Европе, то все же заставили Англию отказаться от своих завоеваний в Новом Свете и от преимуществ, которые создало для нее превосходство британского флота, фактически перекрывшего все пути французской заморской торговле. Аахенским договором были, таким образом, недовольны едва ли не все заключившие его державы. Австрия считала, что имела совершенно недостаточную поддержку со стороны Англии. Испания также выражала неудовольствие помощью, которую она получила от Франции. Понесшая серьезные потери Голландия предпринимала меры к тому, чтобы остаться нейтральной в случае новой общеевропейской войны. Война привела к свертыванию французской морской торговли, не уравновешенному какими-либо значительными выгодами. В Англии также не скрывали разочарования отсутствием побед в затяжной борьбе с Францией. Аахенский мир заключал в себе семена будущего, еще более крупного, противоборства европейских держав.
После окончания войны за австрийское наследство спорадические вооруженные столкновения между английскими и французскими колонистами в Северной Америке фактически не прекращались и в 1755 г. переросли в боевые действия между регулярными войсками, которые лишь в следующем году были дополнены официальным объявлением войны. В то время мощь Франции расценивалась по-прежнему высоко. Укреплялись и ее экономические позиции на международной арене в результате роста внешней торговли. Однако от внимательных современников не ускользнули уже явно проявлявшиеся признаки кризиса французской монархии. Английский государственный деятель лорд Честерфилд, один из самых проницательных умов того времени, в 1753 г. вынес категорический вердикт: «Все признаки, которые в прошлом являлись предвестниками великих революций, наблюдаются ныне во Франции и увеличиваются с каждым днем». Быть может, одним из наиболее заметных воплощений этого были легкомысленные и нередко бесчестные ничтожества из версальских придворных салонов, которым Людовик XV поручал руководство своими армиями и флотом. Версальский двор не сумел использовать немногие годы неустойчивого перемирия после окончания войны за австрийское наследство.
Опыт этой многолетней войны выявил реальное соотношение сил и основные внешнеполитические устремления ведущих европейских держав. Для венского правительства, поставившего задачу добиться пересмотра итогов войны, было очевидно, что его невозможно будет осуществить, пока сохраняются неизменными прежние системы союзов. После Аахенского мира 1748 г. на протяжении почти четырех десятилетий австрийская политика неизменно была ориентирована на противодействие планам Фридриха II. Олицетворением этой политики венского двора стал граф (позднее князь) Венцель Антон Иозеф фон Кауниц, с 1753 г. первый министр Габсбургской монархии. Широко образованный государственный деятель, он был также гибким дипломатом, годами, несмотря на все препятствия, двигавшимся к раз поставленной цели и вместе с тем умевшим трезво взвешивать реальную политическую ситуацию и не давать вовлекать себя в опасные авантюры.
В лице Кауница Фридрих II приобрел ловкого и стойкого противника, и их борьба оставила большой след в дипломатических летописях XVIII столетия. В начале 50-х годов Кауниц постепенно становился руководителем австрийской внешней политики; он считал, что сформировавшийся еще в войнах против Людовика XIV союз Австрии и Англии не сможет обеспечить победу над новым противником — Пруссией. Причиной тому было и то, что Фридрих II мог опираться на мощную поддержку Франции и что Англия, которую не разделяли с Пруссией никакие существенные противоречия, выступала против нее преимущественно как против французского союзника. Поэтому английская помощь Вене в попытке отвоевания Силезии могла быть в лучшем случае ограниченной, обусловленной менявшейся дипломатической конъюнктурой, к тому же выражавшейся главным образом в субсидиях и в отвлечении части французских ресурсов на борьбу на море и в колониях. Иными словами, союз с Англией не вел к цели. Правда, Австрия имела союзные отношения с Россией в целях совместной борьбы против Османской империи. В Вене, конечно, знали о том, что в Петербурге с неудовольствием и тревогой наблюдали за завоеваниями Фридриха II, дестабилизировавшими обстановку в Европе. Однако не секрет, что в российском правительстве были и противники австрийского союза и что оно не проявляло склонности таскать каштаны из огня ни для Вены, ни для Берлина.
В таких условиях надежды на успех появились бы, если бы удалось не только лишить Фридриха II помощи Франции, но и перетянуть Версальский двор в лагерь его противников. Однако путь к созданию австро-французского союза преграждали воспоминания о вековом соперничестве Габсбургов и Бурбонов. Эти еще совсем свежие воспоминания подкрепляли убеждение, что Франция нисколько не заинтересована в коренном ослаблении Пруссии, ставшей противовесом влиянию Вены в Германии. Напрасно Кауниц, направленный австрийским послом в Париж, убеждал своих французских собеседников, ссылаясь на недавний опыт, что Фридрих снова изменит им, как уже не раз изменял во время воины за австрийское наследство. В Париже, нисколько не строя иллюзий в отношении надежности слова и обещаний Фридриха, рассчитывали, что вполне в силах французской дипломатии лишить «короля-философа» возможности в удобный момент предать своих союзников. Фридрих II доказал ошибочность этих расчетов, поддавшись все-таки представившемуся соблазну, но, как вскоре выяснилось, отнюдь не сумев извлечь ожидаемой выгоды от смены союзов.
Поводом для нового общеевропейского военного пожара послужило стремление Лондона получше обеспечить на случай войны судьбу Ганновера. С 1714 г., на протяжении более чем столетия, его курфюрсты являлись одновременно королями Великобритании. Уния с Ганновером, создавая для Англии форпост на континенте, вместе с тем впутывала ее в различные конфликты в Германии и Северной Европе, серьезно не затрагивавшие британские интересы. Англо-французская война сразу вовлекала в свою сферу и наследственные владения королей Ганноверской династии в Германии. Между тем, ни сама ганноверская армия, ни посылавшиеся ей сравнительно немногочисленные английские подкрепления не могли отразить нападения значительно более мощных сил континентальных держав, и это положение нисколько не менялось от успехов англичан на других театрах войны на море и в колониях. Более того, в случае захвата французами Ганновер превращался в выгодный залог в их руках, обладание которым могло быть использовано при заключении мира. Опасаясь занятия Ганновера Фридрихом II, как союзником Франции, Лондон пытался обеспечить себе помощь России на случай таких действий прусского короля. Это и было одной из целей, которые преследовала английская сторона при заключении в 1755 г. Санкт-Петербургской конвенции.
Что касается Фридриха, то он, готовясь к войне, до предела завинчивал налоговый пресс. Полученных денег недоставало. В стремлении добыть нужные средства «король-философ» в 1753 г. обратился даже к услугам алхимиков. Лишь глубокая тайна, в какой производились алхимические опыты, спасла Фридриха от того, чтобы превратиться в посмешище всей Европы, подобно другим легковерным, попавшимся на удочку шарлатанов. Немецкие националистические историки прошлого века, начиная с наиболее известного из них — Ранке, утверждали, будто Фридрих вступил в Семилетнюю войну 1756–1763 гг. с целью не допустить французского вторжения в Германию. Вернее было бы сказать — потому что он не сумел побудить французов к такому вторжению, которое разобщило бы сложившуюся против него коалицию. Весной 1755 г. Фридрих пригласил в Потсдам французского посла и сказал в подчеркнуто резком тоне: «Знаете ли, сударь, какое бы я принял решение при создавшемся положении, если бы я был французским королем. После того, как англичане своим поведением на Средиземном море показали свою враждебность к Франции, я бы отправил в Вестфалию солидный военный корпус, чтобы бросить его затем непосредственно против Ганновера. Это единственное средство заставить Англию сделаться посговорчивее». Однако в отличие от событий 15-летней давности (начало войны за австрийское наследство) в Париже не клюнули на приманку.
И в новейшей западной историографии можно встретить пересказ придворных сплетен насчет того, будто «дипломатическая революция» 1755 г. была вызвана тем, что Фридрих II не ответил на письмо всесильной фаворитки Людовика XV маркизы Помпадур и называл ее Fräulein Fisch («Фрейлейн Рыба»), что являлось немецким переводом ее девичьей фамилии Poisson, и нарек именем маркизы одну из своих собачек. Однако такими обидами не руководствовались в Версале. К тому же на деле прусский посол имел инструкции оказывать всяческие знаки почтения маркизе. Стоит добавить, что вошедшая в поговорку дурная репутация Помпадур, хотя и была вполне заслуженной, первоначально родилась из-за того, что, будучи буржуазного происхождения, маркиза нарушила дворянскую монополию на поставку королевских любовниц и вдобавок обнаружила отсутствующий у ее соперниц интерес к политике. Именно он и сделал ее выразительницей настроений и мнений влиятельной «австрийской партии» при Версальском дворе. Эта «партия» не без основания полагала, что от Фридриха не приходится ждать помощи в борьбе против Англии. Напротив, союз с прусским королем снова вовлекал бы Францию в становящуюся бесполезной для нее, и поэтому вредной, войну против Австрии, которая только распыляла бы французские силы и велась к выгоде прусского короля. Вдобавок Кауниц намекнул на возможность уступить Франции (в обмен на помощь в отвоевании Силезии) Фландрию, которой французы неудачно пытались овладеть во многих войнах против императора и морских держав. Получить Фландрию из рук австрийцев было куда удобнее, чем отвоевывать ее у них, как это любезно рекомендовал французам Фридрих II.