Начиная с последней трети XVII и на протяжении почти всего XVIII в. в растущей внешней торговле быстро увеличивался удельный вес ввоза и вывоза из колоний. При общем пятикратном возрастании объема французского вывоза и ввоза за 1715–1789 гг. торговля с европейскими странами выросла в 4 раза, а с колониями — в 10 раз. При этом большая часть импортируемых колониальных продуктов реэкспортировалась в другие европейские страны. Так, из Бордо, на который приходилась примерно четвертая часть заморской торговли, реэкспортировалось ¾ ввозимого сахара и ⅘ кофе. Примерно такой же была доля реэкспорта и в голландской внешней торговле. К началу XVIII в. треть английского вывоза, который ранее традиционно состоял преимущественно из шерстяных изделий, занял реэкспорт сахара из Вест-Индии, табака из североамериканских колоний и ост-индских хлопчатобумажных тканей. По общему объему английская торговля по-прежнему превосходила французскую, но росла значительно более медленными темпами.
Примерно к 1730 г. французам удалось заметно потеснить своих британских конкурентов с европейского рынка колониальных товаров, продавая по более дешевым ценам сахар и кофе, а реэкспорт англичанами ост-индских хлопчатобумажных изделий наталкивался на многочисленные тарифные рогатки, установленные европейскими правительствами для охраны своих льняных и шерстяных мануфактур. В результате английский реэкспорт к середине века составлял около половины всего вывоза, а весь объем внешней торговли за 1716–1788 гг. увеличился почти в 2,5 раза, т. е. все же возрастал вдвое медленнее, чем внешняя торговля Франции. Большое значение для англичан в первой половине XVIII в. имело господствующее положение на португальском рынке, который поглощал от 10 до 20 % британского экспорта. Однако еще до этого резко возросло значение рынка британских колоний в Северной Америке, доля которого с 1701 до 1790 г. выросла с 6 до 30 % английского вывоза, и поставки дешевого риса и индиго в 70-е годы были причиной сравнительно высоких темпов роста реэкспорта.
Распространенная точка зрения, что Семилетняя война разрешила англофранцузское соперничество в пользу Великобритании, может быть принята не без серьезных оговорок. Окончательно этот спор был решен позднее, после широкого развертывания в Англии промышленного переворота. В первые же годы после Семилетней войны французские колонии переживали время быстрого экономического роста и уже к 1767 г. превзошли британские владения по размерам вывоза своих продуктов. И в торговле со странами Леванта (Ближнего Востока) Франция обогнала Великобританию, впереди которой оказались также Нидерланды и Венеция. К 1789 г. французская заморская торговля превысила английскую по общему объему и стоимости. Англичане имели явное превосходство только в торговле с Индией и Китаем и сохраняли почти монопольное положение на североамериканских рынках. Еще в 60-е годы Шуазёль пытался усилить французский флот, строились планы возобновления борьбы против Англии за возвращение областей, потерянных в Семилетней войне. Однако осуществление крупных военных приготовлений было невозможным из-за плачевного состояния французских финансов. Опасаясь банкротства, Людовик XV предпочел внезапно в декабре 1770 г. дать отставку Шуазёлю, 12 лет руководившему внешней политикой Франции. Впрочем, увольнение этого неглупого, хотя и малоудачливого дипломата было связано и с тем, что он, во многом державшийся благодаря поддержке маркизы Помпадур, успел вызвать неудовольствие новой королевской фаворитки Дюбарри.
Небезынтересно отметить, что через призму соперничества с Францией и вообще конкуренции с другими государствами рассматривали привилегированные слои буржуазии, стоявшие у власти в Англии, рост капиталистического уклада в странах континента и даже развитие идеологии во Франции, особенно политических идей. Следование другими странами в этой сфере английскому примеру вызывало не столько удовлетворение национального самолюбия, сколько опасения, что такое «подражание» может привести к усилению торговых конкурентов. Недаром даже журнал «Мансли ревю», выражавший в 60-е годы настроения радикальной оппозиции, приветствуя защиту знаменитой «Энциклопедией» «благородной системы гражданской свободы», все же добавлял, что тем не менее: «Мы, как англичане, не имеем основания радоваться постепенному распространению этой системы у наших соперников»[131].
Успехи Англии в Семилетней войне, которые являлись в большой степени следствием далеко зашедшего кризиса французского абсолютизма, породили в Лондоне убеждение, что вековое соперничество в основном уже завершилось в пользу Великобритании. В результате английское правительство уже в конце Семилетней воины потеряло интерес к своему прусскому союзнику. На протяжении последующего десятилетия в Европе возникла новая расстановка сил, при которой Англия не могла твердо рассчитывать на поддержку ни одной из главных европейских держав в случае нового конфликта с Францией. Победа в Семилетней войне даже способствовала возникновению для Англии новых проблем в Западном полушарии. Несомненно, что имевший глубокие социально-экономические корни спор между Великобританией и ее колониями резко обострился после того, как англичане при активном участии колониальной милиции захватили Канаду. Ведь там самым устранялась французская угроза, которая создавала зависимость колонистов от военной мощи метрополии.
В 1775 г. началась война британских колоний за независимость — американская революция. После первоначальных неудач колонисты в октябре 1777 г. при Саратоге окружили и заставили капитулировать отряд английского генерала Бургойна.
Вопрос о любой форме контрреволюционного интервенционизма других европейских держав даже не возникал. Просьба английского короля Георга III о посылке 20-тысячного русского корпуса в Америку была с порога отвергнута Петербургом, где события в Новом Свете рассматривались через призму англорусских отношений и возможного влиянии провозглашения независимости колоний на европейскую политику. В ответном письме английскому монарху, посланном 23 сентября (4 октября) 1776 г., Екатерина II даже не без скрытой иронии писала о возможных неблагоприятных последствиях «подобного соединения наших сил единственно для усмирении восстании, не поддержанного ни одной из иностранных держав». А летом 1779 г. в секретном докладе Коллегии иностранных дел Екатерине II, выражавшем мнение первоприсутствовавшего Н. П. Панина и вице-канцлера И. А. Остермана, прямо отмечалось, что английские колонии в Америке превратились «собственной виной правительства Британского в область независимую и самовластную»[132].
Единственно, на что мог рассчитывать Лондон, это на военное содействие второстепенных держав в обмен на компенсации политического или чисто финансового характера (как при покупке солдат у германских князей). На деле же с самого начала речь пошла о вооруженном выступлении монархических держав Европы не против, а в поддержку восставших колоний.
Война против Англии на стороне колонистов была бы, по мнению министра иностранных дел Верженна, самым верным средством вернуть Франции ее прежние «престиж и преобладающее влияние». Даже колебания французского правительства в вопросе о поддержке колонистов были лишь в довольно слабой степени связаны с идеологическими мотивами. Более весомыми причинами были сомнение в способности колонистов выстоять в борьбе против метрополии, опасение непосредственного вовлечении Франции в военные действии — крайне нежелательного из-за плохого состоянии финансов, наконец надежды на то, что Англин будет готова щедро заплатить за французский нейтралитет и тем самым позволит Парижу без боя взять реванш за поражение в Семилетней войне. Европейские державы учитывали, что на долю колоний приходилось почти 40 % английского торгового флота, и они явно опасались американской конкуренции в Западном полушарии. Особенно озабочена была Испании, имевшая огромные владения в Западном полушарии. В Париже тоже прорывались скрытые опасения в связи «с американскими планами завоеваний». Французский посол в Мадриде Монморен писал 12 ноября 1778 г. Верженну, что Испания считает объединенные колонии своим возможным противником в ближайшем будущем и стремится не допустить приближение американцев к границам своих владений в Новом Свете. Верженн в ответе Монморену 27 ноября 1778 г. пытался рассеять эти страхи, полагая, что трудно считать, будто Англия представляет меньшую угрозу, чем новое американское государство, которое обречено быть конгломератом слабо связанных между собой и разделяемых противоречивыми интересами штатов[133].
Стараясь вместе с тем успокоить поборников «священного права монархов», Верженн не очень убедительно уверял, что, поскольку, мол, колонисты провозгласили независимость, они уже не являются подданными Георга III и могут выступать как союзники иностранной державы. Оправдывая союз с США, заключенный 8 февраля 1778 г., французское правительство разъясняло монархической Европе, что оно лишь предотвратило англо-американский союз (стоит отметить, что к этому времени во внутренней политике французский абсолютизм сделал выбор в пользу консервативного курса, отказавшись от либеральных реформ Тюрго). Когда в 1776 г. в Америку отправились французские добровольцы во главе с маркизом Лафайетом, они руководствовались не столько симпатиями к идеологии колонистов, сколько стремлением бороться за «свободу морей», иными словами, против преобладания Англии на море.
В отличие от своей формальной союзницы — Франции Австрия с целью угодить Лондону поддерживала «непризнание» восставших колоний. Император Иосиф II заявил британскому послу в Вене Роберту Кейту: «Дело, в которое вовлечена Англия, является делом всех государей, имеющих общую заинтересованность в поддержании должной субординации и повиновении закону во всех соседних монархиях. Я наблюдаю с удовлетворением могучие проявления национальной мощи, используемые (английским. —