Европа нового времени (XVII—ХVIII века) — страница 3 из 165

Дело в том, что сельское хозяйство стало в Англии более чем выгодным объектом прибыльного вложения капитала уже на грани XV и XVI в. Этим и были обусловлены печально знаменитые огораживания, сопровождавшиеся не только вытеснением мелкого хозяйства крупным, но и прямым и насильственным очищением земли от традиционных ее мелких держателей. Овцеводческие хозяйства, возникавшие на ранее культивировавшихся землях, требовали больших площадей и ничтожно мало рабочих рук. В результате сотни деревень либо полностью исчезали с лица земли, либо превратились в хутора, состоявшие из одного или нескольких подворий.

Огораживания конца XV — начала XVI в. стали прологом так называемой «аграрной революции», продолжавшейся до XVIII в. Когда первые Тюдоры в финансовых и военных интересах короны начали осуществлять политику «защиты крестьян» (запретив снос дворов и изгнание их обитателей), тот же процесс тем не менее продолжался, но уже под покровом «права». Крестьяне ставились в условия, делавшие невозможным их пребывание на земле манора.

Дело в том, что по юридическому статусу английское крестьянство делилось на два количественно неравных слоя: абсолютное меньшинство их являлись так называемыми фригольдерами, чьи повинности лордам были незначительными (а временами чисто символическими) и неизменными, поэтому их титул на землю приближался к частной собственности; абсолютное же большинство английских крестьян, так называемые копигольдеры, являлись, как правило, только срочными держателями (на срок от «одной до трех жизней», измерявшихся 21 годом), на этот срок их повинности оставались фиксированными обычаем данного манора. По истечении срока их документа на держание (т. е. «копии») вступала в силу «воля лорда», во-первых, сводившаяся к требованию произвольного, так называемого «вступного платежа», который предшествовал получению новой «копии» на продолжение держания на новый срок, а во-вторых, лорд мог потребовать повышения ежегодных платежей. Эти обстоятельства делали положение копигольдеров крайне шатким, юридически не обеспеченным и бесправным (они не могли обжаловать действия лордов в королевских судах).

Над копигольдерами все еще тяготело их крепостное прошлое (хотя формально они считались лично свободными), они должны были посещать заседания манориальных судов, приносить лордам, помимо денежных платежей, еще и «дары» натурой и нередко отбывать барщинную повинность. О том, как возрастали повинности копигольдеров в период, предшествовавший революции, свидетельствуют следующие данные. В графствах Норфолк и Суффолк рента за пахоту возросла за пол столетия (1590–1640) в 6 раз; в Эссексе за столетие (середина XVI — середина XVII в.) — в 4 раза; в Ноттингемшире — в течение XVI в. — в 6 раз. И это при формально остававшемся «неизменным» манориальном обычае. Еще более поразительной была динамика «вступных платежей». Так, например, если в маноре Браунхен с 31 мая 1554 г. по 25 октября 1557 г. файны (штрафы) копигольдеров принесли лорду 256 фр. 8 шил. 4 п., то в конце XVI — начале XVII в. они уже составили 647 фр. 5 шил. 8 п. Аналогичные платежи на земле коронного домена в 1614–1615 гг. в 10 раз превышали их прежние размеры.

Что же давало лордам маноров такую неограниченную власть над традиционными держателями? Разумеется, не только срочный характер владений последних. Разгадка нового положения вещей заключалась в том, что в деревню буквально хлынули денежные люди из города, которые в условиях роста цен на продукты сельского хозяйства увидели в приобретении земельных держаний возможность прибыльного употребления денег.

К 1629 г. цена на пшеницу удвоилась в сравнении с началом века (вместо 9 шил. 6,5 пенса за квортер (четверть) теперь требовали 19 шилл. 3,5 пенса). Отсюда непрерывные жалобы крестьян на «жадных», «прожорливых» волков, собирателей крестьянских наделов в одни руки. «О, если бы купец, — читаем мы в одной из них, — ограничился бы лишь торговлей и оставил землю тем, кто добывает на ней свой хлеб!» Отсюда же и растущее самоуправство манориальных лордов, которым сдавать землю крупным арендаторам было гораздо выгоднее, чем иметь дело с мелкими держателями земли.

Не приходится поэтому удивляться, что в предреволюционную эпоху получила распространение практика превращения копигольда в лизгольд, аренду, рентные платежи за которую диктовались уже конъюнктурой сельскохозяйственного рынка. Неудивительно, что в правление Якова I и его наследника Карла I поднялась новая волна огораживаний.

В результате число крестьянских хозяйств в деревне систематически сокращалось, их сменили крупные арендаторы — держатели с приписками «мистер», «рыцарь» и «эсквайр», «клирик» и т. п.

Все вышесказанное свидетельствует, что, во-первых, земледельцы-копигольдеры, составлявшие львиную долю английского крестьянства как класса, являлись наиболее порабощенным и эксплуатируемым слоем в английской деревне предреволюционного времени и, во-вторых, от судьбы копигольда зависела дальнейшая судьба английского крестьянства как класса.

Социально-классовая структура английского общества первой половины XVII в. отмечена сложностью, характерной для переходных межформационных периодов в истории общества. С одной стороны, еще полностью сохранялась унаследованная от средних веков его сословная разгороженность и обособленность каждого из сословий. Начать с того, что двумя привилегированными сословиями в этом обществе по-прежнему оставались дворяне и клирики. Однако английское дворянство (в отличие, к примеру, от французского) даже в своих высших эшелонах являлось не столь родовитым (большая часть старых дворянских родов была уничтожена в ходе войны Алой и Белой роз и в правление Генриха VII Тюдора, беспощадно подавлявшего остатки феодальной вольницы), сколь обязано было своим возвышением королевской воле. В самом деле, еще король Генрих VI призвал в парламент 53 светских лордов, однако в парламенте Генриха VII их оказалось только 29; в парламенте 1519 г. их оставалось только 19; позднее, при Елизавете I, их число было увеличено и доведено до 61, а при Якове I — до 91. В итоге более половины состава палаты лордов 1642 г. получили свои титулы после 1603 г. Таким образом, титулованная светская знать при первых Стюартах имела в общем и целом весьма короткую во времени родословную.

Если столь недавним происхождением отличалась высшая светская знать предреволюционной эпохи, то не приходится удивляться тому, что низшие ряды дворянского сословия являлись еще более открытыми. Практически дворянином в Англии той поры считался тот, кто мог вести образ жизни, «приличествующий» дворянину.

К тому же при Якове I продажа дворянских титулов практиковалась столь широко, что существовала официальная такса на каждый из дворянских титулов. Итак, одной из особенностей английского дворянства являлась его «открытость» для наиболее преуспевших в накопительстве «простолюдинов» (об этом свидетельствует и сама возможность смешанных браков наследников знатных родов с наследниками денежных мешков[3]).

Вторая особенность этого дворянства состояла в его сугубом «прагматизме» во всем, что касалось возможностей увеличить свои доходы. Так, среди пайщиков основателей Ост-Индской компании мы находим 15 герцогов и графов, 13 графинь и других титулованных дам, 82 кавалера различных орденов. Если подобную свободу от сословных предрассудков по отношению к источникам доходов проявляла титулованная знать, то низшие слои дворянства в этом отношении практически не отличались от представителей третьего сословия. Эта специфика дворянского этоса отразилась в наличии обширного слоя так называемого «нового дворянства». Деление английского дворянства на «новое» и «старое» отражало различия не только в этике, но и, что более важно, в социально-экономическом облике соответствующих слоев.

Дело в том, что по источникам дохода «новое дворянство» не противостояло буржуазии (как это было характерно для «старого дворянства»)» а было чрезвычайно близким к ней. Иными словами, понятия новое и старое дворянство обозначали слои дворянства, в первом случае тесно связанные с капиталистическим укладом хозяйства, а во втором — представлявшие отжившие феодальные общественные отношения.

Хотя основой социального статуса нового дворянина оставалось землевладение, доставлявшее ему земельную ренту, последняя сплошь и рядом дополнялась в его доходах капиталистической прибылью. Этот дворянин мог выступать арендатором земли, ведущим на ней капиталистически поставленное хозяйство, но он также — промышленник, коммерсант, судовладелец, человек свободных профессий — нотариус и землемер, адвокат или врач, служилый человек в одной из королевских канцелярий. И во всех сферах своей деятельности он выступал проводником новых экономических отношений. Для завершения его облика следует отметить, что как лорд манора новый дворянин был беспощадным к традиционным держателям, всеми средствами выживающим их с земли. Им он явно предпочитал крупных арендаторов. В свою очередь, он не брезговал и держаниями по «копии» в соседних манорах, если только они обещали прибыль. Он разводил стада овец и молочных коров, доставлял не только в Лондон, но и за море шерсть, сыр, мясо и масло. Ситуацию эту метко охарактеризовал современный событиям наблюдатель Оглендер: «Для простого сельского джентльмена нет возможности когда-либо разбогатеть. Для этого он должен иметь какое-нибудь другое «призвание»»[4].

Столь же сложным был облик английской буржуазии предреволюционной эпохи. Деление ее на крупную (торгово-финансовую), среднюю (предпринимательскую) и, наконец, мелкую олицетворяло в конечном счете их позицию в нараставшем сопротивлении абсолютизму Стюартов. Крупные торгово-финансовые воротилы — прежде всего Лондона — были тесно связаны с королевским двором» Выступая в роли его ростовщиков и откупщиков (пошлин и налогов), они являлись основными получателями патентов на монополию (исключительное право) торговли в той или иной части света, равно как и внутри страны. Естественно, что этот слой буржуазии весьма напоминал патрициат в средневековых городах и вел аналогичную консервативно-соглашательскую политику по отношению к властям предержащим.