Французская налоговая система строилась на сочетании прямых и косвенных налогов. Основной прямой налог (талья) превратился фактически в крестьянский: привилегированные от него освобождались, города откупались за гораздо меньшие суммы. Между тем именно благодаря беспрецедентному увеличению тальи Франция смогла вынести огромные военные расходы, связанные с ее вступлением в Тридцатилетнюю войну: чистый доход короны от тальи с 1635 по 1643 г. вырос с 5,7 млн до 48,2 млн ливров. К концу воины крестьянство было истощено, недоимки достигали огромных размеров. Талью начали снижать, как только стало чувствоваться приближение конца воины; с 1657 по 1669 г. она сократилась с 52 млн до 33 млн ливров, но, конечно, довоенный уровень восстановлен не был. Вместе с тем наметилась тенденция к уменьшению удельного веса тальи, к переносу центра тяжести с прямых на косвенные налоги. Тем самым рассчитывали сделать взимание налогов более равномерным, поскольку косвенные налоги меньше щадили привилегированных и позволяли увеличить обложение горожан. Доля тальи в ординарных доходах брутто с 1661 по 1671 г. снизилась с 50 до 34 %.
Затяжные воины конца XVII — начала XVIII в. стимулировали принципиальные нововведения во французскую налоговую систему: именно тогда появляются прямые подоходные налоги, взимавшиеся и с привилегированных. В 1695 г. была введена капитация, которая раскладывалась в соответствии с заранее принятым делением налогоплателыцшюв на 22 класса, по теоретической оценке доходов разных профессий и состояний. Отмененная в 1698 г., она была восстановлена в 1701 г. и стала постоянной, причем с 1705 г. для непривилегированных она взималась пропорционально талье, а привилегированные платили по теоретической расценке, но многие откупались от налога, выплачивая меньше, зато сразу. Кроме того, капитация имела весьма существенный изъян с точки зрения пропорциональности обложения — от нее было освобождено духовенство.
С 1710 г. стала взиматься, уже с реальных доходов, королевская десятина, здесь впервые во Франции был применен принцип определения доходов по автодекларациям. Новый налог должен был распространяться на всех, включая и духовных лиц, однако уже в 1711 г. духовенство освободилось от его уплаты ценой увеличения своего «добровольного дара», вотируемого ассамблеей французской церкви и взимавшегося церковными властями. Многие города и провинции откупались и от этого налога. Идея королевской десятины была подсказана работой знаменитого французского экономиста Вобана, но характерно, что если Вобан связывал с ее введением уничтожение всей старой системы налогообложения, то корона просто прибавила новый сбор к уже существующим, так что неравномерность обложения была только смягчена, но не устранена даже в принципе. В 1715 г. из общей массы ординарного дохода брутто основные откупа дали 36 %, талья —28, капитация — 16, королевская десятина — 15 %. Однако королевская десятина с самого начала мыслилась как временная мера ив 1717 г. после заключения мира была отменена. Впоследствии она вводилась еще дважды, в связи с войнами (в 1733–1736 и 1740–1748 гг.), пока в 1749 г. не была введена постоянная королевская двадцатина.
Французская армия после Пиренейского мира была сокращена в меньшей мере, чем можно было ожидать, примерно до 40–45 % состава, и очень скоро начался ее новый рост. В 1667 г. ее численность составляла 72 тыс. человек, к февралю 1672 г. — 120 тыс., к началу 1678 г. в ходе войны она выросла до 279 тыс., и расходы на армию уже далеко перекрывали рекорды Тридцатилетней войны. К 1710 г. в разгар Войны за испанское наследство французская армия насчитывала примерно 300 тыс. солдат и была, бесспорно, самой многочисленной армией Европы. В своей основе она по-прежнему оставалась наемной, профессиональной; вербовка солдат, разумеется постоянно сочетавшаяся с обманом и принуждением, производилась по королевским патентам на основе частного предпринимательства отдельными полковниками и капитанами (эти должности были продажными), немалое значение имели и иностранные наемники (швейцарцы, пьемонтцы). Благодаря энергии военного министра Лувуа в армии была укреплена дисциплина (в частности, во время постоев), улучшена выплата жалованья, введена униформа. Окончательно сложилась система непродажных воинских должностей (лейтенант, майор, подполковник, бригадир), делавшая необязательной для карьеры покупку капитанских и полковничьих званий.
Потребность в солдатах привела к организации в 1688 г. королевской милиции — новых частей полурегулярного характера, строившихся уже на основе принципа воинской повинности. Каждая деревня должна была выставлять солдата, избираемого, если не было добровольцев, по жребию. Вначале созыв милиции рассматривался как временная мера, и ее отряды распускались по заключении мира, затем она стала постоянным учреждением. Командирами в ней становились провинциальные дворяне, получавшие тем самым занятие, соответствовавшее дворянской этике. В принципе милиция несла гарнизонную и караульную службу, но в военные годы она становилась важным источником пополнения регулярной армии; в самые тяжелые годы Войны за испанское наследство набираемые рекруты посылались прямо в действующую армию, минуя милицейские отряды. Целью организации милиции было, в частности, извлечение для армии людских ресурсов из деревни, поскольку при системе вольного найма городская беднота откликалась на посулы вербовщиков охотнее, чем привязанные к земле крестьянские парни; поэтому до 1743 г. милиционная система во французских городах вообще не действовала. Общая организация сбора милиции и командование ею в рамках генеральств были возложены на интендантов, что привело к еще большему расширению их функций.
Флот обогнал сухопутную армию в деле организации принудительного набора: еще в 1669–1673 гг. все жившее морем мужское население побережья было разделено на три класса, каждый из которых должен был служить в военном флоте по очереди в течение года. Служба французских моряков в иностранном флоте, даже в торговом, стала рассматриваться как государственное преступление.
Огромная армия делала возможной активную завоевательную политику, к которой стремилось воинственное французское дворянство; весьма заметно улучшились возможности военной карьеры. Миролюбивый внешнеполитический курс после Пиренейского мира был в 1660-е годы тем более неприемлем для дворянского «общественного мнения», что военная слабость старого соперника — Испании стала теперь очевидной, а все потенциальные противники Франций были разобщены между собой; казалось, что Франции остается только в легких кампаниях пожинать плоды вековых кровавых усилий. Встав с середины 1660-х годов на путь развязывания европейских войн, Людовик XIV действовал как первый дворянин своей страны, тем лучше понимавший чаяния своего класса, что они вполне соответствовали его представлениям о необходимости для монаршей славы лавров короля-завоевателя. Именно эта политика втянула Францию в затяжные войны с европейскими коалициями, нанесшие большой ущерб ее экономике.
Но армия не оставалась без дела и в мирное время. Она использовалась для подавления антиналоговых восстаний, для взимания недоимок, широко известна роль драгунских постоев («драгонады») в деле насильственного обращения протестантов в католичество перед отменой в 1685 г. Нантского эдикта о религиозной веротерпимости. Укрепление армии, таким образом, позволило монархии увереннее контролировать положение в провинциях.
Вопрос о личности более полувека стоявшего у руля французской монархии короля Людовика XIV, прозванного «Король-Солнце», имеет особую значимость уже потому, что для его современников и потомков он стал как бы воплощением самой идеи абсолютного монарха. Чем объяснить такой успех этого короля в его исторической роли?
Стиль поведения Людовика XIV позволял ему очень удачно сочетать выполнение функций представительства и реального управления. Стройный, ловкий в спортивных упражнениях, король был очень красив в молодости. При этом он был достаточно доступен, чужд чопорности, неизменно учтив в обращении, в то же время никогда не допуская фамильярности. Он обладал хорошим вкусом, любил театр, музыку, часто танцевал в придворном балете, необычайно сильна была его страсть к роскошным увеселениям и королевской пышности. Все это очень импонировало придворным, настроенным на обожание своего монарха, и позволило французскому двору стать самым блестящим в Европе. Другие европейские монархи подражали французскому двору в модах, этикете, заводили свои резиденции, равняясь на пример Версаля.
Вместе с тем Людовик XIV был необычайно пунктуален в исполнении своих функций правителя. Ежедневно он, следуя строгому расписанию, председательствовал в одном-двух советах, работал наедине с министрами. Король был человеком долга; приписываемое ему изречение «государство — это я», якобы произнесенное 17-летним монархом перед непокорным парламентом, скорее всего, является легендой. Это был долг перед своим государством и перед собственным королевским достоинством. Настоящий король, по представлениям Людовика XIV, должен управлять сам, вникая во все детали, быть единственным источником милостей для своих подданных (просить короля за других при нем строжайше запрещалось). Он не имеет права делиться своей властью с фаворитами и фаворитками. Очень влюбчивый по натуре, этот внук Генриха IV все же в отличие от деда не был способен на безрассудные любовные эскапады; его фаворитки были окружены всем подобающим блеском, но не играли серьезной политической роли. Разумеется, король обязан заботиться о благосостоянии своих подданных и согласно с традиционной фразеологией защищать слабых от притеснений сильных; в то же время он должен строго соблюдать законы и соответственно привилегии каждого сословия — позиция, постоянно склонявшая Людовика XIV к социальному консерватизму. Но всего сильнее звучал для него голос долга перед монаршей славой, слишком охотно ассоциировавшейся с военным могуществом и внешним престижем.