Частые выезды на войну Людовик XIV обставлял также в соответствии с представлениями о королевском достоинстве. Он никогда не участвовал в полевых баталиях, да генералы и не могли бы решиться при нем на подобный риск. Наиболее подобающей для себя ролью на войне он считал роль покорителя крепостей, милостиво принимающего ключи от побежденного города, и следил за тем, чтобы значение взятой крепости соответствовало чести монаршего присутствия.
Король, детство которого прошло в смутные годы Фронды, не получил хорошего книжного образования. Тем не менее незаурядные природные способности позволяли ему успешно играть роль правителя: он мог с умом и тактом руководить заседаниями советов, быстро схватывал суть дела, любил узнавать новое и охотно выслушивал объяснения сложных вопросов. Король умел поддерживать дисциплину среди своих министров, используя таланты каждого в его сфере деятельности, и особенно гордился непроницаемой для иностранных агентов секретностью французской политики. Но, разумеется, уровень королевских способностей не находился ни в каком соответствии с официальным поклонением, доведенным почти до обожествления. «Великий король» не был по-настоящему великим государственным деятелем. Его теоретический багаж оставался крайне скуден, целиком сводясь к идее необходимости всемерного укрепления королевской власти. Даже в молодости он не проявлял устойчивого интереса к возможности каких-либо широких социальных преобразований, а в старости стал относиться с особой враждебностью к «химерам» реформаторов.
Душевные качества Людовика XIV также далеко не соответствовали его официальному образу. Воспитанный Фрондой, король с детства приобрел умение притворяться, подозрительность, на первых порах смешанную еще с опасениями повторения фрондерских движений. Задетый за живое, он был способен на редкую злопамятность.
С годами в обстановке постоянной лести слабела способность короля разбираться в людях. Усилились религиозные настроения, сразу же вылившиеся в желание совершить во имя церкви «истинно королевский» подвиг искоренения гугенотской «ереси». Работоспособность же и чувство королевского достоинства и в старости не изменяли Людовику XIV никогда.
Во второй половине XVII в. отставание Испании от Франции в уровне централизации стало очень заметным, и при слабом правительстве последнего Габсбурга Карла II (1665–1700) не предпринималось серьезных попыток к ликвидации этого отставания. В отличие от Франции, всегда знавшей лишь одного короля, Испания возникла как федерация двух равноправных королевств — кастильского и арагонского, причем земли арагонской короны делились на три разобщенные части: Арагон, Каталонию и Валенсию. Две последние области были населены каталонской народностью, и официальным языком там был каталанский. До начала XVIII в., когда в политической структуре страны произошли глубокие и крутые перемены, абсолютной монархией, строго говоря, можно было называть лишь политический строй Кастилии (за исключением ряда автономных северных областей кастильской короны — Наварры, Страны Басков, Астурии и Галисии, где имелись регулярно собиравшиеся собрания местных представителей). Именно здесь прежде всего сложилась единая налоговая, таможенная и административная система.
В отличие от Франции кастильская абсолютная монархия после подавления движения комунерос (1521 г.) развивалась в условиях политического союза короны с аристократией. Это сказалось прежде всего в том, что места советников в королевских советах были практически монополизированы представителями знати, существовавшая и в Испании продажность должностей на них почти не распространялась. Система заседавших в Мадриде советов была очень разветвленной. Высшим и правительствующим был Государственный совет (соответствовавший французскому Узкому совету), заседавший обычно под председательством короля или первого министра; все его члены входили также в специальный Военный совет. Ниже стояли советы, исполнявшие консультативные функции и ведавшие текущим судебно-адмниистративным управлением в рамках всех владений испанской державы: Совет по делам Индий, Кастильский, Арагонский, Итальянский, Фландрский советы, а также Инквизиционный совет, осуществлявший правительственный контроль над инквизицией. Особое влияние имел Кастильский совет, управлявший землями кастильской короны; ему подчинялись, в частности, и два высших судебных трибунала Кастилии, Вальядолидская и Гранадская «канцелярии» (не имевшие, в отличие от французских парламентов, никаких политических функций). Подчинен Кастильскому совету был и специальный Совет финансов (Асьенда), Вообще все советы имели свои ответвления, вспомогательные комитеты и комиссии с большим штатом служащих. Должности последних являлись по большей части продажными; таким образом приобщались к управлению страной дипломированные в университетах специалисты (летрадос).
Продажность должностей (не дошедшая, как во Франции, до стадии полной гарантии их наследственности) никогда не воспринималась в Испании как явление, подрывавшее традиционную социальную иерархию, — ив силу особенностей испанского политического строя, и потому, что она не имела решающего значения для одворянивания: слой мелкого дворянства в Испании со времен Реконкисты был относительно гораздо более многочисленным, чем во Франции, и корона активно продавала дворянские жалованные грамоты.
Из-за аристократического засилья в королевских советах в Кастилии не было возможности постепенного формирования послушного монархии управленческого аппарата министерского типа на базе традиционных учреждений (подобно тому как французские государственные секретари вели свое происхождение от клерков государственной канцелярии, а должность генерального контролера возникла в недрах Совета финансов). Здесь был намечен иной путь не контролируемого аристократией выдвижения креатур монарха из секретарей его личного кабинета. С 1621 г. существовала должность секретаря королевского кабинета, обычно осуществлявшего и функции секретаря Государственного совета. Но лишь в начале XVIII в. на базе королевского кабинета был создан кабинет-совет: секретари стали министрами и возглавили специализированные ведомства. Кстати, в дальнейшем именно традиционная испанская практика выдвижения фаворитов через королевский кабинет («камара») породила ставший международным термин «камарилья».
Кастильские кортесы, превратившиеся с XVI в. в представительство небольшой группы привилегированных городов (в 1660-е годы право участия в них имел всего 21 город), со второй половины XVII в. вообще уже не собирались. Правда, это не означало, что юридически они перестали существовать: как и все испанские сословные собрания, они имели свой постоянный орган — заседавшую в Мадриде «депутацию», и согласие кортесов на сбор налогов было по-прежнему необходимо. Однако с 1660-х годов закрепилась практика, позволявшая правительству обходиться как без созыва кортесов, так и без консультаций с их депутацией. При необходимости ввести новый налог или продлить действие старого правительство проводило опрос представленных в кортесах городов поодиночке и объявляло о принятии решения, когда набиралось большинство голосов; подобные опросы проходили в обстановке нажима сверху, проводившие их коррехидоры имели право распускать непокорные муниципалитеты.
Однако в повседневной жизни кастильские города пользовались почти неограниченной автономией. Для кастильской монархии был вообще характерен контраст между развитостью мадридской бюрократии и отсутствием надежных исполнителей на местах, то был еще абсолютизм без интендантов. Институт коррехидоров (назначаемых короной губернаторов городов), созданный еще в конце XV в., с течением времени утратил свою былую эффективность: коррехидоры обжились на своих местах, вошли в городское общество, должность их стала продажной (как и подавляющее большинство муниципальных должностей). Между тем именно коррехидоры являлись почти единственным связующим звеном между центральным аппаратом и городскими советами.
В налоговом отношении Кастилия была явно переобложена. Основными налогами были сдававшиеся на откуп косвенные сборы: алькабала (общий сбор с товарооборота) и мильонес (группа косвенных сборов в основном с предметов питания); в 1702 г. алькабала вместе с надбавками давала 31 %, мильонес — 26 % доходов брутто кастильской короны. Важнейшим прямым сбором являлась причитавшаяся королю треть церковной десятины («терсиас реалес»). Сбор как прямых, так и косвенных налогов был сопряжен с многочисленными изъятиями — ни дворяне, ни духовные лица налогов не платили. Возможности перехода к более равномерному обложению связывались с введением прямого подоходного налога. В начале 1680-х годов в правительственных кругах активно разрабатывался проект замены им откупной системы, но в 1684 г. большинство Асьенды отвергло план реформы.
Совсем в ином положении испанский монарх находился по отношению к землям арагонской короны. Все они имели свои незыблемые обычаи (фуэрос), и каждый король должен был приносить присягу в их соблюдении лично, как Карл II в 1677 г. перед кортесами Арагона, или через вице-королей. Во всех областях имелись свои обладавшие правом законодательной инициативы кортесы, которые, правда, созывались очень нерегулярно. Арагонские кортесы при Карле II собирались только дважды, каталонские и валенсийские не собирались вообще. Однако большую политическую роль играли их постоянные депутации, а сословия Валенсии, кроме того, широко пользовались правом каждого сословия заседать сепаратно. Самой широкой местной автономией пользовались города, где корона не имела и таких агентов, какими в кастильских городах были коррехидоры. Особу монарха в арагонских землях представляли вице-короли из высшей мадридской аристократии, довольно часто сменявшиеся. Им были подчинены королевские суды — аудиенсии. Особенностью судебной системы Арагона являлось еще сохранявшееся существование наряду с аудиенсией высшего местного суда