Итак, в начале XVIII в. были достигнуты большие успехи в деле абсолютистской централизации Испании. При этом политическая география страны радикально изменилась: из федерации двух монархий Испания превратилась в единую монархию, хотя фактически разнородность составляющих ее частей по-прежнему оставалась очень велика. Но если в XVII в. Кастилия далеко опережала земли арагонской короны по уровню централизации, то в результате событий начала XVIII в. сложилась прямо противоположная ситуация — сравнительно мало затронутая централизаторскими усилиями Бурбонов Кастилия стала отстающей по сравнению с бывшими арагонскими землями. Наварра и Страна Басков в награду за их преданность Филиппу V в годы войны полностью сохранили все свои традиционные учреждения.
Политический союз с аристократией являлся давней и прочной традицией португальской монархии. Национальная португальская буржуазия вплоть до XVIII в. была очень слаба, действовала только в локальных масштабах и не могла стать противовесом знати; от ключевых позиций на денежном рынке ее оттесняли еврейские финансисты. Зато корона благодаря португальской колониальной империи и огромному домену обладала такими ресурсами, которые в XVI в. позволяли ей удовлетворять аппетиты аристократии, сохраняя свою самостоятельность.
Однако, когда в 1640 г. восставшая против испанского владычества Португалия вернула себе независимость, положение было совершенно иным. За время унии с Испанией колониальное хозяйство было основательно расшатано, торговля молуккскими пряностями перешла в руки голландцев, они же захватили Бразилию, которую еще надо было отвоевывать. Стране предстояло еще долго отстаивать свою независимость в войне с Испанией, продолжавшейся до 1668 г., и только победа при Вила-Висозе в 1665 г. устранила угрозу нового испанского завоевания.
Наиболее горячими сторонниками независимости были средние и мелкие городские слои, провинциальное дворянство. Аристократия же оказалась расколотой: в ее среде уже шел процесс кастилианизации, многие аристократические семьи перебрались в Мадрид и после восстановления независимости отпали от португальской короны; первый король из дома Браганса Жоан IV (1640–1656), стремившийся восстановить привычную социальную опору монархии, должен был проводить политику воссоздания аристократии, пополнения португальских грандов за счет преданного династии мелкого дворянства. Вместе с тем Жоан IV в условиях тяжелой войны, не чувствуя свое положение достаточно прочным, хотел заручиться максимально широкой поддержкой сословий.
По всем этим причинам в Португалии временно усилилась роль сословного собрания. Вплоть до 1668 г. страна была сословно-представительной монархией с сильной властью кортесов. Последние собирались достаточно часто, отрицали право короля на сбор не утвержденных ими налогов, имели свой постоянный орган — Комитет трех сословий для наблюдения за финансовой администрацией.
После заключения мира с Испанией активной роли кортесов сразу же пришел конец. Отныне они стали созываться лишь изредка и не вотировали налогов, но занимались только вопросами престолонаследия и династических союзов. Сложившийся к 1670-м годам государственный строй очень напоминал кастильский. За время испано-португальской унии и при Жоане IV в Лиссабоне развилась построенная по мадридскому образцу бюрократия центральных королевских советов, в которых также ключевые позиции принадлежали аристократии, тогда как проводниками королевской воли, как и в Кастилии, были секретари королевского кабинета, один из которых, ведавший общей политикой, именовался государственным секретарем. Современный португальский историк А. Оливейра Маркиш оценивает сложившуюся в конце XVII в. ситуацию как «раздел власти поровну между королем и аристократией»[77].
Налоговая система Португалии целиком строилась на косвенных налогах, причем основные доходы давали сборы с внешней торговли. В 1681 г. португальская корона получила около 75 % своих ординарных доходов благодаря обложению внешней торговли: европейской (40 %) и трансокеанской (35 %). Подъем колониального хозяйства, наметившийся с конца XVII в. и связанный с началом добычи бразильского золота, непосредственно способствовал росту финансовых ресурсов монархии.
Уже в первой половине XVIII в., при Жоане V (1706–1750), в Португалии наметилось нарастание абсолютистских тенденций, причем, как и в Испании, королевские секретари превратились в министров и возглавили специальные ведомства, благодаря чему была ограничена компетенция аристократических советов.
Датский абсолютизм в социально-типологическом отношении может быть сопоставлен с классическим французским вариантом, поскольку и здесь абсолютная монархия возникла в обстановке определенного равновесия сил между приходящим в упадок дворянством и поднимающейся буржуазией. Но если во Франции абсолютизм развивался эволюционно, замедленными темпами, то Дания перешла к нему сразу, одним скачком от сословной избирательной монархии в результате государственного переворота 1660 г., своего рода «абсолютистской революции»; поэтому датские абсолютные монархи были гораздо меньше связаны необходимостью соблюдения традиций. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что несмотря на легкий, бескровный характер переворота сложившийся в результате него государственный строй оказался очень прочным — поколебать его и двинуть развитие вспять уже не могли ни военные неудачи, ни посредственность отдельных занимавших престол монархов.
До 1660 г. датский король выбирался трехсословным собранием (ригсдагом) и Государственным советом (ригсродом). Сам выбор был фактически предрешен, власть всегда переходила от отца к старшему сыну. Однако, получая ее из рук сословий, новый монарх подписывал «капитуляцию», жестко ограничивавшую его полномочия. Заполненный занимавшими высшие государственные должности аристократами ригсрод был как бы постоянным контрольным органом при монархе, в его одобрении нуждались все королевские акты, он выполнял функции верховного суда и следил за управлением коронными землями. Но все же реальное соотношение сил между короной и знатью оставалось неустойчивым, поскольку у короля имелись и свои независимые от ригсрода источники доходов: датские монархи были вместе с тем и герцогами богатого Шлезвиг-Гольштейна, а кроме того, взимали дань с международной балтийской торговли в виде зундских пошлин.
Центральный управленческий аппарат оставался весьма рудиментарным. Местный же аппарат строился еще в целом на средневековой основе: страна делилась на лены, во главе которых стояли ленсманы, непременно из дворян, отправлявшие свою должность в порядке феодальной службы и сосредоточивавшие в своих руках функции администратора, коменданта крепостей, налогового сборщика и управителя коронных земель; часть коронных доходов ленсманы оставляли себе.
Датское дворянство обладало огромными привилегиями. Дворяне не платили никаких налогов со своих доменов. Они имели фактическую монополию на частное владение землей; свободные крестьянские дворы в Дании почти исчезли, городское землевладение отсутствовало, переход земель в руки недворян запрещался. В 1652 г. коронные и церковные земли (последние после Реформации фактически принадлежали короне) охватывали 50 % крестьянских дворов, дворянам же принадлежало 44 %. Только дворяне могли занимать государственные должности и управлять коронным имуществом.
Но слабостью датского дворянства была его крайняя малочисленность: оно составляло лишь 0,2–0,3 % общего населения страны. Уже более века дворянство являлось фактически замкнутым сословием, доступ в него был исключительно затруднен. Из-за отсутствия притока свежих сил становился ненормально высок и постоянно возрастал удельный вес высшего слоя дворян: в 1660 г. к высшему дворянству принадлежало 49 % дворян против 30 % в XVI в., на долю провинциальной половины сословия приходилось лишь 6 % дворянской собственности. Не будучи настоящими предпринимателями-аграриями (их домены в 1682 г. занимали лишь 8 % принадлежавшей им пахотной земли), датские дворяне паразитировали на выгодной аграрной конъюнктуре XVI в. и оказались в затруднительном положении, когда она изменилась к худшему. Лишь очень небольшая часть дворянства состояла на государственной службе (в 1625 г. — только 5 %). По всему этому политический крах старого дворянства в 1660 г. произошел с поразительной легкостью.
Политическая ситуация, непосредственно предшествовавшая перевороту 1660 г., складывается с 1645 г., после проигранной войны со Швецией 1643–1645 гг. Поскольку до этого, после неудачи Кристиана IV в войне с Габсбургами 1625–1629 гг., страной фактически правил ригсрод, то отвечать за разгром пришлось на этот раз аристократии. Ригсдаг 1645 г. ознаменовался расколом в среде дворянства (провинциальные дворяне выступили с особыми требованиями) и наметившимся политическим блоком горожан и духовенства (верхушка лютеранского духовенства непосредственно зависела от короля, назначавшего всех епископов, а низшая часть сословия постоянно конфликтовала с дворянством из-за спора вокруг доли десятины, присваиваемой дворянами в контролируемых ими приходах). В результате горожане получили тогда право ежегодно проводить собрания своего сословия, а провинциальные дворяне стали выбирать окружных комиссаров для управления и контроля над местными финансами, причем за этими комиссарами было признано право представлять королю кандидатов в члены ригсрода.
Избирательный ригсдаг 1648 г. закрепил линию на обеспечение постоянного участия сословий в политической жизни страны — была установлена обязательность ежегодного созыва ригсдага для вотирования налогов. Ригсрод продолжал выполнять контрольные функции при монархе, его согласие требовалось по всем вопросам внешней политики, таможенного и монетного законодательства, но в случае несогласия между королем и ригсродом следовало созывать ригсдаг. Таким образом, сословное собрание приобщалось отныне к постоянному участию в управлении и брало на себя роль высшего арбитра. Внешне это еще более ограничивало возможности монархии, но фактически оказалось в дальнейшем ей на руку, позволив противопоставить ригсдаг ригсроду. На таких условиях стал королем и подписал последнюю в истории Дании «капитуляцию» основатель датской абсолютной монархии, умный и скрытный Фредерик III (1648–1670).