Долгое время в историографии с легкой руки официальных ее представителей дореволюционного времени господствовало представление о царе Алексее Михайловиче, как о «тишайшем». Рисовался идеализированный образ богобоязненного, кроткого и доброго государя. Между тем очевидцы иначе описывали поступки и характер этого монарха. Англичанин С. Коллинс вспоминал случай, когда Алексей Михайлович ударом жезла в грудь наповал сразил челобитчика-дворянина, пытавшегося вручить ему свою просьбу. А. Мейерберг, посол Империи, сообщал о весьма бесцеремонном обращении Алексея Михайловича со своим тестем боярином И. Д. Милославским. Тот от державного зятя не раз «отведал тряски за волосы на голове и бороде, кулачных тузов». Однажды царь в сердцах пинками выгнал Милославского с заседания боярской думы и сам запер за ним дверь[89]. И, как уже отмечалось, в конфликте с патриархом Никоном царь проявил все что угодно, только не кротость нрава. Есть свидетельство, согласно которому еще до открытого разрыва царь позволил себе во время службы Никона в Успенском соборе произнести в адрес патриарха совсем не подобающие моменту слова, прервав его окриком. Он с особым почтением относился к Ивану Грозному, которого почитал образцовым правителем. Царь любил рассказы о старине, держал при дворце для этой цели ветхих столетних старцев. Развлечения Алексея Михайловича также не всегда были тихими и безобидными. В одном из своих писем он с упоением описывал сцену охоты любимого сокола на уток, в другом сообщал: «Тем утешаюся, што стольников беспрестани купаю ежеутр в пруде… человека по четыре, и по пяти, и по двенадцати». Невольные купальщики, правда, не оставались в накладе: их после «водных процедур» ожидало царское угощение. Поскольку царь прибегал к этой потехе в наказание за опоздание служилых на смотр, те нередко намеренно опаздывали, чтобы доставить удовольствие монарху и попасть в поле его внимания.
Если окинуть взглядом правительственную политику времен Алексея Михайловича, то нельзя не заметить, что она в ряде случаев представляла собой как бы прообраз, подступы, элементы будущих деяний его великого сына. В отечественной историографии вопрос о предпосылках петровских преобразований поставлен давно. Ученые подтвердили и развили тезис об исторической обусловленности реформ Петра I, их глубоко национальных корнях. И в самом деле об этом говорят многочисленные факты.
Предвестником регулярной армии Петра I были полки «нового строя», начало которым на русской почве было положено еще во время Смоленской войны 1632–1634 гг. Впоследствии эта военная сила занимала все более заметное место в составе войска России, постепенно оттесняя поместное дворянское ополчение. Для обучения личного состава этих полков широко практиковалась распространенная по всей Европе вербовка на службу иностранцев — младших и особенно старших офицеров. Мейерберг записал: «Этих иноземцев набралась такая пропасть в Москву на царскую службу из Германии, Батавии (так! — Авт.), Англии, Шотландии и других стран: в 1662 г. кроме двух полных генералов и двух генерал-майоров, я мог бы прочитать записанные в моей памятной книжке имена более ста иностранных полковников… и назвал бы почти бесчисленное множество капитанов и прапорщиков. Всем им Алексей (т. е. царь. — Авт.) не тяготился платить жалованье и даже задаром в мирное время»[90].
Последнее свидетельство указывает на весьма важное обстоятельство: в России наемников содержали и в мирное время, что для других стран Европы было необычным.
Комплектование войск за счет мобилизации тяглых людей по определенной разверстке («даточные люди») широко применялось в годы войны с Речью Посполитой. Такие наборы проводились неоднократно и напоминали рекрутскую повинность времен Петра I, ставшую системой более чем на полтора столетия.
Династические осложнения после смерти юного царя Федора Алексеевича (1682 г.) не способствовали последовательному продолжению перемен в военной организации России. Но короткое правление Федора показало, что наметившаяся тенденция продолжается. В 1680 г. была осуществлена военно-окружная реформа, сыгравшая известную роль в совершенствовании вооруженных сил. Тогда же принимаются меры по упорядочению центрального управления войсками.
Известны также меры правительства царя Алексея Михайловича по созыву в Москву для казенных надобностей в условиях войны ремесленников разных специальностей из различных районов России. Так, из Тихвина и Новгорода было указано в 1665 г. выслать кузнецов и мастеров ствольного дела, в 1663 г. из церковных владений Вологодской епархии затребовали скорняков и портных. Собирали подводы из монастырских владений по разнарядке в том же году. Правительство не останавливалось перед решительными мерами реквизиции денег из казны тех же монастырей. Архимандрит Тихвинского монастыря получил царскую грамоту, в которой прямо указывалось: «Ведомо нам учинилось, что у вас в монастыре есть деньги многие. И мы указали взяти у вас из монастыря на жалованье нашим ратным людям денег 10 тысечь рублев»[91]. Дело внешне было обставлено как заем, но обещанного возврата не состоялось и после окончания войны. С. Коллинс по поводу таких царских займов иронизировал, что они возвращаются «после дождичка в четверг»[92].
Черты перерастания сословно-представительной монархии в абсолютную, таким образом, нашли на почве России второй половины XVII в. разнообразное выражение, готовя страну к эпохе реформ Петра I.
Глава 7ИЗМЕНЕНИЯ В СИСТЕМЕ ЕВРОПЕЙСКИХ ГОСУДАРСТВ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVII — НАЧАЛЕ XVIII ВЕКА
Вестфальский мир 1648 г., хотя и не привел к коренной перестройке политической карты Европы, зафиксировал глубокие сдвиги во всей системе международных отношений. Точнее, дело шло о создании новой системы международных отношений, которая просуществовала в целом почти полтора века — несмотря на происходившие за этот период войны, притом войны, вовлекавшие в свою орбиту почти все государства континента и приведшие к значительному изменению границ между ними или даже исчезновению некоторых из них с карты Европы. Перестройка системы международных отношений была прежде всего следствием их деидеологизации. Сошел с исторической арены лагерь контрреформации, возглавлявшийся габсбургскими государствами и претендовавший на установление вселенской католической монархии, а это, в свою очередь, привело к распадению противостоящего ему антигабсбургского лагеря. Взаимоотношения между европейскими государствами перестали быть опосредованными их отношением к лагерю, к которому они принадлежали, а поскольку речь идет о лагере контрреформации — к господствующей его силе — австрийским и испанским Габсбургам. Из внешнеполитических целей правительств исчезли идеологические задачи — подавление «ереси», утверждение религиозного конформизма в региональном или даже континентальном масштабе, объективно бывшие стремлением к экспорту социальной и политической реакции.
Вместе с тем естественно отпала и необходимость противодействия этим стремлениям. Государственные интересы, которые ранее нередко выступали прикрытыми религиозными и другими идеологическими мотивами, теперь представали без этой порой мистифицирующей и искажающей их оболочки.
Однако деидеологизация международных отношений означала не только отбрасывание отжившей формы, она вызвала существенные изменения всей структуры этих отношений. Восстановление без идеологических подпорок прежних, потерпевших крушение планов создания вселенской монархии оказалось не под силу даже наиболее мощной из европейских держав. Их сменили планы утверждения не господства, а относительно преобладающего положения в Западной Европе, которые, однако, встретили быстро нараставшее противодействие со стороны государств, еще недавно принадлежавших к различным лагерям. Идеологические мотивы потеряли прежнее значение как для феодально-абсолютистских, так и для раннебуржуазных государств. Столкновения между раннебуржуазными государствами, прежде сдерживавшиеся угрозой со стороны реакционного габсбургского блока, теперь проявились с полной силой, отражая интересы нового восходящего слоя — буржуазии.
Религиозные споры, отражавшие в конечном счете противоборство между феодальным и идущим ему на смену капиталистическим строем, теперь были фактически исключены из сферы межгосударственных отношений. Однако продолжавшаяся экономическая борьба между старым и новым строем еще не получила и теперь прямого, лишенного религиозных покровов выражения на международной арене. Она лишь в весьма ограниченной степени была осознана современниками, тем более что в раннебуржуазных государствах еще не сложилось господство буржуазии в ее чистых, развитых формах. В то же время правительства феодально-абсолютистских стран, исходя из собственных целей, пытались в определенной степени отстаивать внешнеполитические интересы «своей» буржуазии.
Разумеется, все эти новые тенденции не исключали остаточного воздействия старых конфликтов, отдельных локальных попыток подкрепить религиозными или другими идеологическими мотивами различные внешнеполитические цели, строить планы антиреволюционного интервенционизма. Требования установления религиозного униформизма перестали накладывать определяющий отпечаток на международные отношения. Тем не менее роль религиозного фактора не была целиком сведена на нет. Преследование гугенотов во Франции после отмены Людовиком XIV Нантского эдикта способствовало сплочению протестантских государств. Английская королева Анна в начале XVIII в. призывала своих католических союзников проявлять терпимость к их протестантским подданным, даже когда такие просьбы путали карты британской дипломатии. А австрийский император Леопольд I, в свою очередь, не скрывал неприязни к «еретикам», с которыми он был принужден вступать в союз.