В XVIII в. уменьшение рабочего времени, необходимого для производства товаров, становится сознательно провозглашенным принципом, повторяемым многими политическими теоретиками и памфлетистами. Однако это относится к раннебуржуазным странам в большей мере, чем к другим, и сам принцип осознавался все более широко по мере того, как век приближался к своей середине. На протяжении первой половины XVIII столетия производительность труда развивалась еще весьма медленно по сравнению с последующим периодом. В исторической ретроспективе очевидно, что это было время прогресса на данном техническом уровне, подготовлявшего революционное обновление технологии в главных отраслях производства. Такая подготовка, слабо осознаваемая современниками, по крайней мере до середины века, включала и развитие механики как научной основы будущего крутого переворота в технике.
На завершающей стадии мануфактурного периода в Англии была осознана перспективность применения силы пара. Пар придал ценность английским запасам железа и угля. На протяжении всей первой половины XVIII в. спорадически использовались машины. Однако это были не рабочие машины, но двигательные механизмы, не революционизировавшие технику производства. Паровая машина, изобретенная еще в конце XVII в., применялась только в качестве двигателя. В 1752 г., по мнению осведомленного современника, в Англии насчитывалось не более сотни «огненных механизмов» (т. е. паровых машин)[105].
Разделение в мануфактуре процесса изготовления продукта на ряд отдельных однообразных производственных операций являлось предпосылкой для создания инструментов (а впоследствии и относительно простых рабочих машин), осуществлявших эти операции. В XVIII в. быстро умножалось число технических новшеств, которые вносили изменения в эмпирически найденные и закрепленные на длительное время традицией формы разделения труда. Это особенно относится к мануфактурам, образовавшимся в ранее не существовавших отраслях промышленности, в частности в производстве средств производства — все более сложных инструментов и паровых машин.
Поскольку в Англии шерстяная промышленность оставалась господствующей отраслью мануфактуры, именно в ней была проделана большая часть экспериментов, результаты которых были использованы позднее в других отраслях текстильной промышленности, особенно в хлопчатобумажном производстве. Число сложных станков в чулочно-вязальном производстве быстро возрастало, особенно в новых для него районах Ноттингема и Лейстера. В 1727 г. насчитывалось 2,5 тыс. станков близ Лондона и 5,5 тыс. в других районах страны. Более сложный инструмент, делавший излишней долгую выучку рабочего, стал использоваться при изготовлении многих товаров, в частности хозяйственных предметов, рассчитанных на массовый спрос, — подсвечников, кофеварок, металлических кувшинов и т. п. В отличие от железа плавка меди, бронзы и других цветных металлов осуществлялась не на дефицитном древесном топливе, а на угле. Развитие этих производств не могло не стимулировать опыты использования минерального топлива и в черной металлургии. Усовершенствование производства различного рода железных изделий — ружей, пушек, ножей — требовало более качественного сырья. Это, в свою очередь, служило стимулом для технических нововведений в черной металлургии и во всей добывающей промышленности. Важным было то, что в стране создавались условия, при которых новые изобретения не оставались долго не востребованными. Обогнав другие страны, Англия могла также более эффективно использовать технологические новшества этих стран, не находившие там применения.
Успехи в заимствовании чужого технического опыта, успехи промышленного развития зависели в главном и основном не от того, где были сделаны изобретения, а от того, насколько широко и интенсивно они внедрялись в производство. А это, в свою очередь, определялось экономическими условиями и социально-психологическим климатом, благоприятствовавшими или препятствовавшими внедрению новой технологии.
Прогрессирующее разделение труда, концентрация орудий производства и рабочих, специализация районов потребовали коренного улучшения средств транспорта. Еще в начале XVIII в. Англия отставала в этом отношении не только от Франции, но и от Италии. За первую половину XVIII в. протяженность вновь проложенных или фундаментально улучшенных дорог в Англии составила 1600 миль. В 1673 г. путешествие в почтовой карете из Лондона в Эксетер занимало от 8 до 12 дней, а в 1760 г. — от 4 до 6 дней. Стоимость перевозок постоянно сокращалась. К 1760 г. Англия располагала судоходными реками и каналами, протяженность которых составила 1460 миль. Половина из них стала пригодной для прохода судов в результате инженерных работ, проводившихся за предшествующие сто лет. Строительство дорог и каналов успешно осуществлялось и в других странах. К середине XVIII в. было закончено сооружение магистральных дорог, связывавших Париж с границами Франции. На поездку из Парижа в Лион в 1660 г. затрачивали 10 дней, а в 1770 г. — лишь 5 дней. Однако в континентальной Европе многие вновь построенные дороги были ориентированы только на местные и областные рынки. Они еще не связывали районы мануфактурного производства с мировым рынком.
Развитие мануфактуры сдерживалось многими препятствиями. Среди них прежде всего надо упомянуть относительную узость внутреннего рынка вследствие частичного либо полного сохранения устоев феодализма. Другой пережиток феодализма — цеховые привилегии, которые всюду и всегда являлись барьером на пути развития мануфактуры. Они оказались особо живучими во Франции, германских государствах, Испании. Попытки некоторых европейских правительств ликвидировать часть цехов, а остальные поставить под свой контроль, ограничив их полномочия, далеко не везде приводили к желаемому результату. Цехи сохранили значительную часть своих привилегий. К этому следует добавить различные исключительные права местных феодалов, внутренние таможни, стеснительные нормы, отсутствие единой монеты, мер и весов, другие бесчисленные рогатки на пути мануфактурного производства.
Повсеместно развитие мануфактуры происходило в условиях постоянно возникавших противоречий. Из-за недостаточной емкости внутреннего рынка и зависимости от внешней торговли мануфактура не могла обходиться без государственного покровительства. Ведь было достаточно малейших перемен в других странах, чтобы она оказалась вытесненной с мирового рынка. Вместе с тем распространение в XVIII в. рассеянной мануфактуры в деревнях привело к тому, что она успела срастись с жизненным укладом огромной массы людей. По одному этому ни одна страна не могла осмелиться ставить на карту существование мануфактуры, тем более что она являлась одним из важнейших объектов налогового обложения и ее продукция была необходима для армии и флота. Однако государственные меры, даже формально направленные на защиту мануфактуры, оказывались нередко безуспешными, как при попытках ограничения цехов, или даже давали эффект, противоположный ожидаемому.
Абсолютистские государства финансировали создание государственных или смешанных (при участии частного капитала) централизованных мануфактур, шли на субсидирование отдельных предприятий, не принадлежавших казне, ограждали мануфактуры протекционистскими тарифами от иностранной конкуренции и т. д. Порой при этом абсолютистские правительства руководствовались не экономическими соображениями, а мотивами престижа, как это было при приобретении фарфоровой мануфактуры в Севре. Некоторые из этих мероприятий и в XVIII в. приводили к определенному успеху. Государственные субсудии способствовали распространению шерстяной промышленности в сельских районах Южной Франции, что компенсировало начавшийся упадок таких старых центров, как Реймс, Лилль, Амьен. Темпы роста шерстяной промышленности Лангедока составляли в 1715–1763 гг. 4,2 % в год. Вывоз шерстяных изделий из Южной Франции на протяжении первой половины XVIII в. увеличился в 5 раз. Французские ткани стали успешно конкурировать с английскими на рынках Северной Африки и Леванта. Общий подъем производства, особенно после 1720 г., благоприятно сказался и на положении некоторых районов шерстяной промышленности Северной Франции.
Во Франции, несмотря на цеховые стеснения, лишь отчасти ликвидированные после эдикта 1762 г. о свободе промысловой деятельности в деревнях (вместе с тем существовало немало отраслей в городах, свободных от цеховой регламентации), развитие мануфактуры шло весьма быстрыми темпами. Число лиц, занятых промышленным трудом, по некоторым, может быть преувеличенным, подсчетам достигло примерно 9 млн человек, т. е. примерно трети всего населения Франции. Крупными центрами мануфактурного производства стали Лион, Сент-Этьен, Руан, Седан, Каркассон. Мануфактура прочно утвердилась, помимо шерстяной промышленности, в льняной, хлопчатобумажной, кожевенной, железоделательной, свечной, фаянсовой и многих других отраслях производства. Мануфактурное производство достигло зрелости в национальном масштабе, развиваясь в рамках капиталистического уклада феодальной страны. Однако это был единственный пример достижения зрелости в феодальный стране, и оно не сопровождалось заметными попытками перехода к машинному производству, которое было несовместимо с сохранением старого режима.
Вместе с тем препятствия для совершенствования мануфактуры в Англии были сведены к минимуму, вполне совместимому с ее интенсивным развитием. Борьба городов, обладавших цеховым корпоративным строем, против учреждения мануфактур не могла воспрепятствовать образованию их в морских гаванях и внутри страны во всех новых пунктах, находившихся вне контроля старых городов. Правда, и эти пункты часто были во владениях крупных лендлордов, требовавших высокую ренту и вмешивавшихся во многие стороны жизни нарождавшихся промышленных центров. Все же подобные помехи были несравненно меньше, чем те рогатки, которые создавались сохранением феодально-абсолютистского порядка.