64, сообщил в частном разговоре о том, что либералы уже подготовили свой ответ. «Мы направим им в июне такой бюджет, – говорил он, – который приведет их в ужас. Они начали классовую войну, и им надо быть осмотрительнее». В действительности билль о лицензировании не имел никакого отношения к классовой войне. И не только классовая война, а нараставший социально-политический прессинг новой эпохи создавал дискомфорт для либералов.
К 1909 году, времени великой бюджетной битвы, либерализм столкнулся с реальностями жизни, в которых трудно строить Иерусалим. Программа либералов не помогала привлечь рабочий класс на свою сторону. Лейбористы и либералы все больше отдалялись друг от друга. Представители рабочих, воодушевленные результатами выборов 1906 года, стали смелее, агрессивнее; стачки возобновились с новой силой, как только профсоюзы восстановили свободу действий по закону о трудовых конфликтах. Либералы в классе нанимателей реагировали подобно нанимателям. Не заключалось никаких пактов, и на двух трехсторонних дополнительных выборах в 1907 году победили лейбористы. Особенно опасной была победа Виктора Грейсона, неистового социалиста, в западном райдинге Йоркшира 65. В прошлом студент теологии, обладавший даром оратора и склонностью к хорошей выпивке, он проповедовал социализм как освобождение от нищеты с таким жаром, что его призывы разлетались по фабричным городкам подобно искрам от костра. Его дикие выходки в палате общин вынуждали спикера дважды отстранять оратора от участия в дискуссиях и вызывали шок в Европе. Говорили, будто кайзер предлагал высадиться в Англии с одним или двумя армейскими корпусами не в качестве интервента, а в качестве внука Виктории для того, чтобы освободить Англию от «банды социалистов, правящих страной»66. Вместе с королем Эдуардом он распустит парламент и восстановит автократическую монархию как феодального вассала Германии.
Англичан в общем-то беспокоила угроза Германии. «Опасность для нас сейчас представляет то, что в Европе у нас есть конкурент, – писал другу в 1908 году лорд Эшер, – обладающий устрашающей численностью населения, интеллектом и образованностью, конкурент, какого у нас еще не было». Необходимость не упускать из виду такую опасность наносила еще один удар по кредо либералов. Традиционно пацифистская идеология либерализма была нарушена, когда Асквит и его друзья-империалисты в кабинете, контролировавшие внешнюю политику, согласились предоставить сэру Джону Фишеру четыре новых дредноута. Недовольные консерваторы кричали: «Мы требуем восемь, и мы не можем ждать». Территориальная армия Холдейна тоже была недовольна пацифизмом его партии, заявлявшей, что войска обходятся очень дорого и отвлекают финансы, необходимые для социальных реформ. При поддержке короля Эдуарда армия получила нужные средства, несмотря на возражения пацифистов. «Мы живем в трудные времена, – сетовал король Эдуард, – но я надеюсь, что мир сохранится – хотя бы по той причине, что Европа боится войны»67.
Перспектива вторжения занимала умы и официальных лиц, и публики. Комитет имперской обороны в 1908 году провел специальное расследование и вызывал бывшего премьер-министра для заслушивания его мнений и свидетельств на этот счет. Бальфур говорил около часа и дал настолько четкое и ясное описание проблемы, «абсолютно совершенное и по форме, и по содержанию», что, как отмечал лорд Эшер, член комитета, «ошарашенные» Асквит, Грей, Холдейн и Ллойд Джордж не смогли задать ему ни одного вопроса. «Все пришли к единодушному мнению, что вряд ли кто-либо еще мог выступить с таким же превосходным изложением проблемы».
Выводы комитета о нереальности успешной интервенции не были доведены до сведения общественности, и она могла сколько угодно фантазировать на эту увлекательную тему. Еще в 1903 году Эрскин Чайлдерс написал занимательный роман на тему вторжения на острова под заголовком «Загадка песков»; не столь, может быть, художественно, но не менее откровенно отобразил ее Уильям Ле Кью в повести «Вторжение 1910 года с приложением полного отчета об осаде Лондона», которая печаталась в газете «Дейли мейл» в 1906 году и рекламировалась по всему городу «человеками-сэндвичами» в прусской синей военной форме с островерхими шлемами. В 1909 году в театре Уиндема состоялась премьера пьесы Ги Дю Морье «Дом англичанина» о вторжении воинства «императора Севера», на протяжении полутора лет собиравшей полные залы. Одержимость идеей вторжения приобрела, можно сказать, масштабы массового психоза 68. Генри Джеймс, живший в Рае на южном побережье Англии, чувствовал себя «незащищенным», о чем он нервозно сообщал приятелю в 1909 году. Его беспокоило то, что «когда (он не писал «если») германский император придет с войной в эту страну, мои трубы, которые хорошо видны с моря, могут стать его первой мишенью»69.
Перспектива войны сводила на нет все усилия ортодоксального либерализма, однако правительству приходилось как-то приспосабливаться к ней. Тем временем в стране разгоралась настоящая война полов. Движение суфражисток 70, спровоцированное, как считал Чарльз Мастерман, «взрывом задавленной энергии», породило необычайный всплеск половой ненависти, «вспышку взаимного антагонизма», как назвал это явление Герберт Уэллс, питавшую еще один конфликт, поразивший Англию в первом десятилетии XX века. Уэллс думал, что «рой озлобленных человеческих существ» возбуждается желанием «отомстить» за долгое и высокомерное мужское предубеждение в своем превосходстве. Они начали войну практически сразу же после прихода к власти либералов, к тому же их раздражали постоянные проволочки и отказ правительства внести законопроект о предоставлении избирательных прав. Видя, что легальные методы не действуют, женщины пустили в ход тактику «пропаганды деянием», бессознательно беря пример с анархистов. Они появлялись на каждом политическом собрании, несмотря на все меры предосторожности, предпринимаемые организаторами и привратниками, прерывали ораторов, трезвоня в колокола и пронзительно выкрикивая свои требования. Они осаждали обе палаты парламента, офисы Уайтхолла, нападали на министров у дверей, однажды повалили господина Биррелла, министра образования, били его по голеням. Они разбивали молотками стекла окон универмагов, поджигали почтовые ящики, им даже удалось прорваться в палату общин, приковать себя цепями к решетке дамской галереи и сорвать слушания оглушительными криками: «Избирательные права – женщинам!»
В 1909 году при правительстве либералов произошел и первый случай насильственного кормления заключенных суфражисток, отвратительное зрелище, когда жертва-узница, объявившая голодную забастовку, и чиновник, которому поручено ее накормить, корчатся, борясь друг с другом, как животные. Этот процесс осуществлялся при помощи резиновых трубок, которые продевались через рот или иногда через ноздри до самого желудка. Узницу, привязанную к стулу, крепко держали стражники или матроны, пока в нее пытались залить жидкую еду. Снаружи на улицах собирались суфражистки и маршировали с плакатами: «Прекратите насилие едой!» Один раз суфражистка, бросившись к ногам короля на приеме посреди чопорных гостей, завопила: «Ваше величество, пожалуйста, перестаньте истязать женщин!» Оказываясь в тюрьмах, суфражистки преднамеренно объявляли голодовки. Иррациональность все больше становилась образом жизни и поведения.
Утратив веру в пустые обещания Асквита законодательно признать избирательные права женщин, которые он неоднократно давал и не исполнял, феминистки после 1909 года активно занимались «пропагандой деянием»: разбили картины в Национальной галерее, учинили пожары в павильонах для игры в крикет, на трибунах ипподрома, в курортных отелях и даже церквях. Они дерзко прерывали службы в соборе Святого Павла и Вестминстере, обижали короля, заставляя принимать петиции, ввязывались в «неприличные и достойные сожаления» драки с полицией, вынуждая ее заключать их под стражу. Они умышленно истязали себя голодом, подвергали мучениям и страданиям, проявляя безумную стойкость, навлекали на себя унижения и жестокое обращение и даже добровольно принимали смерть, как это сделала Эмили Дэвидсон, бросившаяся под копыта лошадей на дерби 1913 года. Безусловно, такие крайности в большей мере были присущи 1910–1914 годам, но дух экстремизма зародился гораздо раньше, еще до 1909 года.
Мужчины, во всем остальном порядочные граждане, реагировали на поведение феминисток в духе спившегося пролетария, приходящего домой в субботу вечером, чтобы поколотить жену. Когда на собрание уважаемых людей в Альберт-холле, перед которыми держал речь Лдойдж Джордж, ворвалась группа активисток и с криками: «Нам нужны дела, а не слова!» начала срывать верхнее платье, чтобы продемонстрировать тюремные робы, смотрители не стали с ними миндальничать. По описанию газеты «Манчестер гардиан», они «по-настоящему разъярились, накинулись на женщин с тошнотворной жестокостью, швыряли их на кресла, сбрасывали вниз по ступеням, тащили за волосы». В других случаях подобного рода, как свидетельствуют очевидцы, женщин намеренно били в грудь. Возможно, такая ярость провоцировалась тем, что женщина сознательно лишала себя женского обаяния и соблазнительности и агрессивностью компенсировала неудовлетворенность своих желаний, отказываясь от половых признаков. Речь шла, таким образом, не о прихотях, а о фундаментальных проблемах и принципах. «Эти мегеры, эти фурии, эти двуногие волчицы!» – гремел священник-нонконформист, выражая мнение многих авторов редакционных статей. Странное, почти причиняющее физическую боль неистовство, порожденное борьбой женщин за право участвовать в выборах, было, пожалуй, самой характерной и неурегулированной деталью эры лейбористов.
К 1909 году либералов и их сторонников все чаще стали посещать пессимистические предчувствия 71. «Вместо простых и ясных политических вопросов приходится думать о тысячах горестных и трудноразрешимых головоломок», – писал Мастерман, теперь член правительства и заместитель министра внутренних дел. В 1909 году он опубликовал книгу «Положени