(«Основы XIX века»), изданном на немецком языке и доказывавшем, что арийцы превосходят других людей силой духа и тела и наделены правом управлять всем миром. Трейчке, со своей стороны, утверждал, что война, очищая и объединяя великий народ, является истинным источником патриотизма. Она служит и средством оздоровления нации, придания ей новых сил. Мир вызывает стагнацию, упадок общества, и упования на мир не только нереалистичны, но и аморальны. Война как средство облагораживания нации, по словам генералов фон дер Гольца и Бернгарди, есть насущная необходимость. Более благородная, сильная и совершенная раса не только имеет право, но и должна управлять неполноценными народами, которыми оказывалось, по германским понятиям, все остальное население мира. Другие теоретики могли иметь в виду колонии. Дарвинизм стал «бременем Белого Человека». Империализм нуждался в моральном императиве.
Идеи Дарвина вдохновили и капитана Мэхэна. «Честное противоборство» между нациями – «естественная закономерность прогресса», писал он в одной из статей в 1897–1899 годах, указывая американцам их предназначение. Эта статья называлась «Моральный аспект войны». В другой статье – «Взгляд на XX век» – он заявлял, что «нет ничего более опасного для нашей расы», чем современная тенденция не признавать в военной профессии – в войне – источник «героического идеала». В частном письме он утверждал: «Плохо, если цивилизованные нации перестанут готовиться к войне, а обратятся к средствам арбитража»40. Он был убежден в том, что великие дела в судьбе наций вершатся силой и войнами, а другие формы, как арбитраж, создают лишь иллюзии. Если подменить армии и флоты арбитражем, то европейская цивилизация не выживет, лишившись бойцовского духа и энергии. Все же Мэхэн верил в возможность совершенствования сознания человека в XX веке. Он говорил о позитивной роли силы с позиции веры в прогресс. Характер миропонимания Мэхэна нашел отражение на фотографии, где он представлен с женой и двумя взрослыми дочерьми. Мы видим четыре пары неподвижных глаз, смотрящих прямо в камеру; четыре прямых, как кили, носа; четыре твердо сжатых рта; строгие блузки, застегнутые на все пуговицы до самой шеи; шляпки на высоких копнах зачесанных вверх волос; все лица выражают непоколебимую уверенность в «несомненности определенных данностей»41. Такие типажи вскоре исчезли так же, как и Рибблсдейл.
Необходимость борьбы провозглашалась многими деятелями: Анри Бергсоном в теории élan vital [94], Бернардом Шоу – в концепции «жизненной силы», в магическом тарараме Ницше, вскоре заворожившем всю Европу. Ницше признавал ослабевающую роль религии в жизни людей, сформулировав свой вызов двумя словами «Бог умер». Взамен он предложил «сверхчеловека», но простому гражданину понятнее был «патриот». Вера в Бога улетучивалась под натиском науки, и любовь к родине начинала заполнять пустоты, образовывавшиеся в душах людей. Национализм набирал ту силу, которой раньше обладала религия. Если прежде человек мог пойти в бой за веру, то теперь он был готов отдать свою жизнь за отечество. Тема военного конфликта стала интересовать и поэтов. Йейтс, живший в 1895 году в Париже, однажды утром проснулся от жуткого видения 42:
Неведомые копья
Замелькали вдруг пред глазами, едва пробудившимися от сна,
Глухие удары о землю павших всадников и крики
Неведомых гибнущих армий зазвучали в ушах.
В том же году нечто подобное испытал и А. Э. Хаусмен:
У ручья, сбегавшего с кургана,
Прикорнув на теплом летнем пне,
Я услышал грохот барабана,
Будто он привиделся во сне.
То тихо, то громко, вблизи и вдали,
Отрада друзьям, а для пушек снедь,
По дорогам земли, в пыли
Солдаты шли на верную смерть…
Призывная песня горнов слышна,
Дудки им подпевают,
Алым шеренгам смерть не страшна:
Их еще нарожают.
Местом проведения конференции была избрана Гаага, столица небольшой нейтральной страны, а ее открытие назначили на 18 мая 1899 года. Уже предварительные приготовления разбередили прежние подозрения и раздоры, обострили новые разногласия. Только что закончили воевать Китай и Япония, Турция и Греция, Испания и Соединенные Штаты, но в любой момент могла начаться война Британии с Трансваалем. Голландия, принимающая сторона, поддерживавшая в то же время буров, чуть не сорвала конференцию, потребовав приглашений для Трансвааля и Оранжевого свободного государства. Турция возразила против участия Болгарии, а Италия пригрозила игнорировать ее, если участие Ватикана предполагает признание его как светской державы. Германия незамедлительно заподозрила, что Италия намеревается выйти из Тройственного союза, и пригрозила бойкотировать конференцию, если в ней не будет участвовать какая-либо из великих держав. Все эти проблемы были улажены, и правительства начали формировать делегации.
Подбор делегатов затруднялся неопределенностью главной проблемы: одних интересовало мирное разрешение конфликтов, других – методы ведения войны. Хотя арбитраж не упоминался в царском манифесте, о нем говорилось в циркулярной ноте Муравьева, и для общественности он сразу же стал самой популярной темой. Организация «Бостон пис крусейд»43 в продолжение марта и апреля каждую неделю устраивала митинги, требуя, чтобы Соединенные Штаты добивались создания «постоянного трибунала XX века». Конгресс перессорился из-за разногласий по поводу мирного договора с Испанией, и Мак-Кинли предлагали назначить уполномоченным ректора Гарвардского университета Элиота 44, полагая, что это поможет охладить антиимпериалистические настроения. Но Элиот казался Мак-Кинли человеком трудно управляемым, и президент предпочел Эндрю Уайта, бывшего ректора Корнелльского университета, теперь посла в Берлине. Бывший профессор истории, ставший дипломатом, отличался трудолюбием, возвышенными помыслами и доверчивостью. В Гааге он вскоре подружился с герцогом Тетуаном, делегатом недавнего врага, Испании, разделяя с ним «увлеченность церковной архитектурой и органной музыкой». Помимо Уайта, делегатом на конференцию был также назначен капитан Мэхэн, которому надлежало отстаивать американские интересы и проявлять твердость убеждений и непреклонность. Появление его имени в списке делегатов вконец расстроило немцев и усугубило их неприязненное отношение к конференции. «Наш злейший и опаснейший враг»45, – заметил мрачно кайзер.
Американским делегатам поручалось прежде всего оспорить правомерность выдвижения проблемы разоружения в качестве начальной и главной темы международного форума. Ограничение вооружений «обсуждать бессмысленно», так как по уровню вооруженности Америка намного уступает европейским державам, и в этом отношении они должны проявлять инициативу. «Сомнительны» и ограничения разработок новых видов вооружений, поскольку вряд ли окажется «эффективным какое-либо международное соглашение по этой проблеме». Американские делегаты готовы были поддержать усилия, направленные на то, чтобы привнести больше гуманности в законы и обычаи войны и предложить проект создания третейского трибунала. Им наказывалось также внести предложение об иммунитете частной собственности от захвата в море, явно скоропалительное и чреватое непредвиденными осложнениями.
Франция направила главным делегатом бывшего премьера, сторонника арбитража в международных делах Леона Буржуа, чье премьерство в 1895–1896 годах прошло в неустанных попытках преодолеть оппозицию сената и ввести прогрессивный подоходный налог. Он чуть было не выиграл битву, но все-таки потерпел поражение. Дело Дрейфуса могло в любой момент ввергнуть правительство в новый кризис и вернуть в офис Буржуа, и конференция в Гааге предоставила блестящую возможность для того, чтобы убрать его из Парижа. Один из политиков говорил о нем: «Дружелюбный, элегантный, красноречивый, очень гордился своей черной как смоль бородой и любил изрекать общеизвестные истины мягким, добродушным тоном»46.
Франция, испытывавшая в связи с делом Дрейфуса подъем патриотизма и оскорбленная тем, что Россия проигнорировала ее, когда готовила свое предложение, относилась к конференции столь же настороженно, как и другие нации, и решительно настроилась на то, чтобы не соглашаться ни с какими фиксированными статус-кво. «Отказаться от войны – это значит предать свою страну»47, – так прокомментировал царский манифест один французский офицер. Госпожа Адам, подруга Гамбетты, жрица revanche, когда ее пригласили на лекцию Берты фон Зутнер, ответила: «Я? На лекцию о мире? Конечно, нет. Я за войну»48. Франция тем не менее послала в Гаагу, в дополнение к Буржуа, страстного проповедника мира барона д’Эстурнеля де Констана. Кадровый дипломат, служивший на этом поприще до возраста сорока трех лет и разочаровавшийся сферой международных отношений, в 1895 году подал в отставку, возмутившись тем, как незначительный инцидент чуть не привел к войне, занялся политикой, стал членом палаты депутатов и поборником мира. Барон, обладавший очень привлекательной внешностью и изысканными манерами, был украшением конференции и ярким представителем движения за мир.
Россия, инициатор, обеспечила конференцию председателем, поручив эту роль своему послу в Лондоне, барону Стаалю, симпатичному пожилому господину с длинными белыми бакенбардами, ходившему обычно в котелке с квадратным верхом. Принц Уэльский отзывался о нем как об «одном из достойнейших людей, когда-либо живших на этом свете… не сказавшем ни единого слова неправды» (качество, безусловно, похвальное, но малопригодное в профессии). Реальным главой российской делегации был Федор Мартенс, заслуженный профессор международного права Санкт-Петербургского университета, не позволявший никому забывать о его репутации ведущего юриста Европы в этой сфере. Витте называл его «человеком больших познаний», но не «слишком широкого кругозора». Будущий начальник генштаба полковник Жилинский был военным представителем.