Для Фишера, как и для Клемансо, существовал только один противник. В 1904 году полушутя он предложил королю Эдуарду «ископенгагенить» крепнувший германский флот 89, то есть уничтожить, нанеся внезапный удар, на что ошеломленный монарх ответил: «О Господи, Фишер, вы с ума спятили!» В Киле в том же году кайзер удивил Бюлова, объяснив, что германский флот появился вследствие его детских восторженных впечатлений, полученных во время посещения британских кораблей «в компании добрых тетушек и дружелюбных адмиралов». Бюлов пробурчал: столь эмоциональное обоснование национального проекта, на который от народа требуют денег, вряд ли воодушевит рейхстаг на то, чтобы одобрить кредиты. «Ах да, этот чертов рейхстаг!» – ответил кайзер 90.
Новые приглашения в Гаагу рассылались не Рузвельтом, а царем, решившим, что ему надо сохранить пальму первенства. Американская республика в последнее время заметно активизировалась. В сентябре 1905 года, закончив войну, он намекнул Вашингтону, что хотел бы сам созвать конференцию 91. Рузвельт благосклонно согласился. Портсмутский договор, за который его вскоре удостоят Нобелевской премии, уже принес ему моральные дивиденды. «Я не особенно жажду прослыть профессиональным поборником мира… в стиле Годкина или Шурца», – писал он новому госсекретарю Элиу Руту [103]. Решение Рузвельта разочаровало миротворцев. Россия, как заметил один из них, «не относится к числу цивилизованных стран». Она еще раз подтвердила это во время революции 1905 года. Царь разрешил конституционный и парламентский кризис тем, что распустил Думу, возмутив всех либералов.
Сложившаяся обстановка мало благоприятствовала проведению мирной конференции, если бы не случилась смена правительства в Англии, где к власти пришли либералы, традиционно выступавшие за поддержание мира. Премьер-министром стал сэр Генри Кэмпбелл-Баннерман, или К. – Б., как все его звали, круглоголовый шотландец, происходивший из богатой купеческой семьи и порицавшийся и при дворе, и в обществе за осуждение британских концлагерей в Англо-бурской войне как «варварского изобретения». Тем не менее король Эдуард, поближе узнавший его, обнаружил в нем человека, как и обещал их общий приятель, «настолько прямодушного, добросердечного и обладавшего чувством юмора»92, что невозможно было не проникнуться к нему чувствами симпатии. Остроумный и тактичный К. – Б. покорил короля и житейской мудростью: двое джентльменов, схожих и во вкусах, скоро стали закадычными друзьями. Каждый год вместе они выезжали в Мариенбад на лечение. Оба любили Францию и поддерживали дружеские отношения с маркизом де Галифе. К немалому удивлению его величества, либерал К. – Б. «имел здравые представления о внешней политике». Он охотно ездил в Париж за покупками, ему нравились французская еда и французская литература. В числе избранных авторов был, конечно, Анатоль Франс.
Стародавний либерал имел естественную предрасположенность к разоружению [104], и в первом выступлении на посту премьер-министра он, все-таки поспешно, заявил о намерении своей партии добиваться именно этой цели на предстоящей конференции, хотя царь, в отличие от приглашений 1898 года, не упомянул данную тему. Тем не менее К. – Б. смело взял на себя такое обязательство и призвал к созданию постоянного третейского суда. «Для великой страны разве может быть миссия более благородная, чем возглавить Лигу мира?»93 – со значением спрашивал он аудиторию. Его устремления не совсем совпадали с политическими взглядами твердолобого блока, состоявшего из Асквита, Холдейна и Грея, либералов-империалистов, чье миролюбие было сомнительным. Проявив необычайное для семидесятилетнего человека упорство, К. – Б. успешно противостоял их попыткам вытеснить его в палату лордов, чтобы освободить место лидера палаты общин для Асквита. Он презирал их и одержал победу.
Вскоре извечная дилемма, с которой сталкивается всякая власть, встала и перед его правительством. После многих лет поношения консерваторов как поджигателей войны либералы оказались в положении партии, ответственной за безопасность страны. Хотя на выборах они и обязались добиваться снижения военных расходов, после того как избиратели доверили им правительство, у них пропало желание прекратить модернизацию вооруженных сил, начатую тори. К. – Б. обыкновенно называл членов комитета имперской обороны Фишера, лорда Эшера и сэра Джорджа Кларка (примерно в таком порядке) Damnable, Domineering, Dictatorial – «отвратительными деспотами-диктаторами», но теперь он наследовал им, в том числе получив в наследство и программу дредноутов 94. Холдейн, военный министр, сократил плановые расходы на 3 000 000 фунтов стерлингов и посредством реформ создал более эффективный род войск подобно тому, как это сделал Фишер на флоте. Он сформировал генеральный штаб и территориальные войска, резерв первой очереди сухопутных войск. При частных средних школах и университетах были образованы корпуса военной подготовки офицеров, обеспеченные вооружениями, амуницией и инструкторами. Молодежь откликнулась на новшество с энтузиазмом. Ей импонировали призывные звуки горнов и дудок. В основном возрастал класс офицеров. Набор солдат в территориальные войска после первых успешных лет сократился.
В 1906 году был спущен на воду «Дредноут Его Величества», странный триумф для либералов-миротворцев, а Фишер настаивал на строительстве еще трех в 1907 году. В случае отказа согласиться с ним он угрожал уйти в отставку и увести с собой еще троих членов совета адмиралтейства. Дилемма возникла болезненная, но разрешимая. Правительство предоставило Фишеру дредноуты и успокоило либеральную совесть, придумав аргумент, будто флот является средством обороны (сомнительный вывод).
Вновь нации начали готовиться к конференции в Гааге, хотя правительствам и не нравилась идея проекта. Весь 1906 год и половину 1907 года предпринимались попытки отложить дату ее открытия нескончаемыми и бессистемными диспутами по поводу повестки дня. Российская программа, распространенная в апреле 1906 года, предлагала обсудить арбитраж и законы ведения войны, намеренно игнорируя проблемы разоружения. После поражений за рубежом и внутренней революции российский режим хотел нарастить, а не сократить вооружения и созывал конференцию только ради того, чтобы перехватить инициативу у Соединенных Штатов. Извольский, министр иностранных дел России, считал проблему разоружения «маниакальной выдумкой евреев, социалистов и истеричных дам»95. Однако после прихода к власти либералов в Англии стало затруднительно обойти тему разоружения. Включить в повестку дня проблему, похороненную в 1899 году, было бы равносильно тому, чтобы поднять на ноги мертвеца, пренебречь ею означало бы вызвать общественное недовольство и осуждение. На встрече Межпарламентского союза в Лондоне в апреле 1906 года К. – Б. призвал делегатов «во имя человечности» потребовать от своих правительств принять участие в конференции в Гааге с твердыми намерениями сократить военные и военно-морские бюджеты. Встречу в Лондоне омрачили печальные вести из России. В день ее открытия, когда делегаты собрались, чтобы поздравить новых членов парламента, поступили известия о том, что царь распустил Думу. К. – Б., выступавший с приветственной речью, был настолько шокирован, что не удержался и наградил решение императора такими словами: «В том или ином виде Дума возродится. От всей души мы можем лишь сказать: “Дума мертва; да здравствует Дума!”»96 Его горячность вызвала протест российского правительства.
Кайзер, со своей стороны, дал понять, что если возникнет проблема разоружения, то его делегаты незамедлительно покинут конференцию, «которая, как он искренне надеется, все-таки не состоится»97. Его уже обругали у себя дома сторонники пангерманизма и партия кронпринца за то, что он уступил и не стал сражаться в Альхесирасе, а германские дипломаты намекали другим послам на возможность его низложения, если Германия согласится на какие-либо ограничения вооружений. Во время периодических визитов, совершавшихся королем Эдуардом в Германию вследствие монарших связей и заканчивавшихся по обыкновению катастрофическими последствиями, дядя и племянник обсуждали предстоящую конференцию с редкостным дружелюбием, так как по данной проблеме у них не было серьезных разногласий. Король «абсолютно не одобряет» конференцию, писал кайзер Рузвельту, и «по собственной инициативе сказал мне, что считает ее “пустым вздором”». Согласно его сообщению, король Эдуард сказал, что конференция не только бесполезна, поскольку в случае необходимости никого не заставишь выполнять ее решения, но и вредна, поскольку она вызовет больше раздоров, чем согласия.
Для Рузвельта было очевидно, что современная Германия, «настороженная, агрессивная, воинственная и индустриальная… не приемлет Гаагскую конференцию и ее идею»98. Тогда его тревожило лишь то, чтобы британское либеральное правительство не «поддалось плаксивым сентиментальностям на конференции в Гааге»99. Он говорил новому британскому военному атташе графу Глейхену, кузену короля: Холдейн и Грей не должны позволить себе «увлечься сентиментальными идеями». Он опасался, что «партия может увести их в этом направлении… и этого нельзя допустить». Рузвельт говорил Глейхену больше об ограничении размеров линейных кораблей, а не бюджетов военно-морских сил. Он еще не знал, что его предложение ограничить водоизмещение 15 000 тонн устарело: в доке Портсмута уже находилась чудовищная громадина. Президент выразил пожелание, чтобы британские военно-морские силы сохраняли такое же положение по отношению к флотам Европы и Японии, как в настоящее время. Излагая послание королю, Глейхен добавил, что ланч в доме Рузвельта в Ойстер-Бей был «чрезвычайно скудным», их обслуживали два негра, на станции его никто не встретил, и ему был оказан в целом достаточно убогий прием.