организацию!
Греки догадались, что тюрки не пойдут на роль главы христианской Церкви, им стал византийский император Константин. А не тюрк, которому Константин платил дань! В Риме христианской Церковью до IX века тоже управлял император. А в Дешт-и-Кипчаке такого не было — никогда! Тюркские ханы не помышляли о власти над Церковью, которая понималась как власть над Богом. Ханы просто не допускались к решению церковных дел. Светское и духовное в Великой Степи жило каждое своей жизнью.
Поначалу так было и на Руси. Первым, кому стало тесно под крышей храма, был князь Андрей Боголюбский (1111–1174), во всей «степной» епархии он единственный увидел не силу духа религии, но силу ее власти. (Вот оно, варяжество! Вот он, Запад!) С той минуты желание подчинить себе Церковь или хотя бы часть ее не оставляло русского князя, как не оставляло оно когда-то греческого императора Константина. А потом и папу Григория Великого.
Но ни строительством пышного храма во Владимире, ни даже похищением для него драгоценной киевской реликвии, иконы Пресвятой Богородицы, князь Андрей Боголюбский ничего не доказал… Ему явно не хватало римского терпения и греческого коварства. Он был слишком прямолинеен (сказывалась кипчакская кровь матери).
И хотя князь повелевал изображать себя с нимбом над головой, однако святее он не становился. Вмешиваться в церковные дела и ему возбранялось. Конфликт между Церковью и светской властью на Руси, заложенный в ее недрах, вызрел к XII веку. Он был неминуем: столкнулись две психологии, два миропонимания — восточное и западное… Не вдаваясь в детали, лишь отметим, что князь Андрей за дерзость поплатился, Бог покарал его — «хотя самовластьцем быти», сказали современники из окружения князя, зверски убив его в ночь на 30 июня 1174 года.
Бог сберег тенгрианскую веру и во времена монгольского правления в Дешт-и-Кипчаке, названном уже Золотой Ордой. Правда, монголы и не стремились что-либо подчинить — тенгрианство было близко им. Хан Батый, придя к власти, построил храм, пожелал креститься, его сын Сартах был священнослужителем, дослужился до дьякона. Монголы либеральны были во всем, они освободили русское духовенство от уплаты дани, а храмы и монастыри взяли под защиту от русских князей, которые запускали руки в церковные карманы, как в свои.
Золотой Век православия на Руси совпал с монгольским владычеством. «Яса Чингисхана» предоставляла Москве защиту и освобождение от дани и податей в обмен на обещание молиться за хана и его семейство… Больше всего выиграли от монгольских милостей монастыри.
В XIV веке русские выстроили у себя столько же монастырей, сколько их было построено в стране за четыре века, прошедших со времен ее отхода от язычества. К 1550 году на Руси насчитывали двести с лишним монастырей. К сожалению, российская историография всему этому не придает значения, настаивая на страданиях Русской православной церкви при монголах. При этом сознательно забывая добавить, что русской Церкви тогда не было в природе, она образовалась только в 1589 году, через сто с лишним лет после так называемого татаро-монгольского ига.
На разрыв со Степью Москву умело подбивала Византия. Подписав в 1439 году Флорентийскую унию, греки окончательно отвернулись от Бога Небесного, превратились в тайное оружие Рима.
Именно греческие правители стали «подправлять» русскую духовную жизнь, а потом и политику. Это они утвердили мнение, будто Русь приняла крест не от Степи, а от Византии. Их не смущало, что в истории Греческой церкви факт крещения ею Руси не зафиксирован! Грекам важно было связать молодое и неопытное государство церковными узами, идеологией привязать к себе. Это им, к сожалению, удалось.
А началось грекофильство с 1393 года, когда греческий патриарх написал в Москву князю Василию I письмо, что, «мол, по слухам», на Руси есть Церковь, но нет царя: «Невозможно христианам иметь Церковь, а царя не иметь. Царство и Церковь имеют между собой тесное единение и общение, и невозможно отделить одно от другого».
Запад начал подыгрывать московским правителям, льстить им, желая видеть в их лице союзника против тюрков. С этого письма и начиналась большая политическая игра, Москву принялись убеждать в ее величии и особой роли.
…Собственно духовный институт Великой Степи христианами Европы был признан с V века (II Эфесский собор, 449 год), по прошествии времени он имел ряд митрополий (Астраханскую, Брянскую, Казанскую, Киевскую, Владимиро-Суздальскую, Рязанско-Муромскую, Елецкую, Сарайскую, Тамбовскую и другие), резиденция патриарха размещалась в Великой Степи. Как самостоятельная существовала Албанская (чисто христианская) церковь на Кавказе, ее основали в 304 году, до 1836 года просуществовала она.
На Руси своей Церкви не было — греки лукавили и здесь. Отсюда это их, «мол, по слухам», есть Церковь, хотя прекрасно знали, что ее нет. Лишь к 1448 году Москва получила право на митрополию.[53] Первым ее епископом стал Иона, с него началась русская автокефалия (церковная самостоятельность). Но — под присмотром тюркского духовенства.
Молитвы в Москве и на Руси читали на тюркском языке. Все богослужение вели на нем. Только собственная митрополия позволяла Москве выбирать язык, на котором вели службу. Такова была традиция Степной (Древлеправославной) церкви.[54]
В XVI веке, прознав многое о культуре Великой Степи, греки надоумили русских князей как захватить Степь — через Церковь. С ее помощью и с помощью царского скипетра можно добиться огромной власти, уверяли они. И были абсолютно правы… Но как захватить духовную власть?
Требовалось начать войну с казанским и астраханским ханствами и, ослабив епархию, перевезти патриарха в Москву. Тогда московский князь стал бы правителем Дешт-и-Кипчака и царем всей Руси…
Когда военные хлопоты «уладили», Казань и Астрахань пали. И в 1589 году (уже при князе Федоре) в Москве учредили патриархию. Так Москва по сути становилась столицей империи и духовным центром тюркских земель!.. Царские полномочия вдохновляли, кружили голову, и важно было закрепить успех. Тогда и началось по-настоящему то, что историки назвали «Смутное время». Смутным его делали сами русские, начавшие грандиозные политические перемены и перегруппировку сил в обществе. Это было очень тревожное время.
Борис Годунов, выходец из Степи, прекрасно знавший тюркские традиции, избавившись от Федора, назвал себя «русским царем», показав качества энергичного политика. Он обратился к греческим пастырям и доверил им за «щедрые милостыни» (так записано в документе) оформить не вполне законную сделку. Четыре греческих патриарха, даже не читая бумаг (их не успели перевести), поставили подписи на русском оригинале. Они признали равным себе пятое лицо — патриарха Московского. Всё! Ничего другого не требовалось. Русская церковь состоялась, она вышла на международную арену и формально обрела такие же права, что и тюркская.
Обращаясь в тот памятный 1589 год к русскому царю, Константинопольский патриарх Иеремий произнес слова, глубоко запавшие в царскую душу. У В. О. Ключевского они звучат так: «Ветхий Рим пал от ересей; вторым Римом — Константинополем — завладели агарянские внуки, турки; твое же великое Российское царство — третий Рим — все превзошло благочестием».
Сколько же здесь расчета: слова эти вросли в политику «третьего Рима».
После этих сакраментальных слов греческого патриарха становится понятным многое из будущей русской истории — грек определил ход иных событий. Например, кто будет сталкивать армии в русско-турецких войнах. Почему русское пушечное мясо так дешево пойдет на рынках войны в Европе… Многое, очень многое в истории XVI–XVIII и последующих веков (период правления Романовых) обретает совсем иные оттенки, чем предлагает европоцентристская литература: высвечивается то, что русские цари жили с греческим стандартом!
Русь уверовала в свою роль правопреемницы Византии и владыки православного мира.
Впрочем, подобные амбиции отличали ее и прежде, когда греки через замужество Софьи Палеолог (племянницы последнего императора) с московским князем Иваном III вошли в Кремль и утвердились там, провозгласив Русь преемницей Византии и начав потихоньку натравливать русских на тюрков — на Казанское и Астраханское ханства.
Откровенный произвол быстро перерос в политику Москвы. Что, естественно, вызвало протест местного духовенства, который проявился в столкновении митрополита Филиппа с Иваном Грозным. Митрополит Филипп не мог смотреть на бессмысленное уничтожение народа. И он потребовал, «чтобы… великий князь оставил опришнину». Ведь под личиной опричнины проводились и завоевательная политика, и этническая чистка русского общества, и усиление власти Ивана Грозного! Все было в политическом клубке, умело завязанном греками.
Раньше, до их вмешательства, об этническом единстве на Руси не шло даже речи. Национальных проблем не было. Достаточно обратиться к родословной книге российского дворянства, по шутке Салтыкова-Щедрина, «Урус-Кугуш-Кильдыбаевых», чтобы убедиться: более половины дворян — выходцы из Степи, но никак не славяне или русы. Опричниной и хотел уравнять страну Иван Грозный. А опричнина лишь истощала Русь, но не лечила ее.
Однако требование митрополита Филиппа об отмене опричнины царь-злодей оставил без внимания. И Малюта Скуратов поставил в их споре точку — он задушил митрополита.
Так Московский князь силой подчинил Церковь и закрепил за собой титул «царь»! Ему это отчасти удалось: его боялись, но не слушали.
Назвав себя царем, Иван IV погрузился в иллюзию духовной свободы. Он щедро наградил иереев и монастыри, поддержавших его в борьбе с удушенным митрополитом. Однако самозванец забыл, что он сам смертный человек, а Бог взыщет за невинную кровь. Действительно варяжская династия в Москве вскоре оборвалась… «Бога не обманешь», — сказали простые люди и перекрестились с облегчением.