Но в том-то и дело, что о таких людях у нас пишут и снимают ролики. И они, бывает, становятся вирусными потому, что показывают нечто не совсем привычное.
Когда живешь на две страны, то и дело оказываешься инопланетянкой. Не понимаешь то одних, то других, и смешиваешь контексты. Наверное, так, через нас, и просачиваются друг в друга культуры. Но иногда случаются и неприятные диалоги:
И все же я не понимаю, – говорю я своей московской преподавательнице, с которой дружу после окончания Литинститута, – почему вы не продолжили заниматься танго? Это ведь так красиво и так объединяло вас с мужем.
Мы были самыми взрослыми людьми в группе, – повторяет она.
И что? – настаиваю я, как будто я во Франции, а не в Москве.
И нам было неловко. Все на нас смотрели. Мы чувствовали себя слишком чужеродными.
А на моих танцах во Франции самому взрослому танцору 62. А самой молодой девочке 16. И мы все танцуем друг с другом. Уроки ведут две пары преподавателей, сменяющие друг друга: два парня 35 лет и вот такая пара →
Я прихожу в парикмахерскую в Италии. Там работают люди разного возраста, а самому опытному мастеру, Барбаре, за 50. Пока меня стрижет молодая девушка, Барбара красит волосы одной синьоре: ей 70 или чуть больше. Они разговаривают, и Барбара рассказывает о знакомой, которая заболела ковидом и очень плохо себя чувствовала.
Шелестя фольгой на волосах, клиентка приподнимает голову и спрашивает:
А она что, молодая? Сколько ей лет?
Да, – отвечает Барбара, молодая. – Прям как я.
Я рассматриваю Барбару: на ней очки в белой оправе, помада тона мякоти инжира, блузка с леопардовым принтом, кожаный браслет с металлическими заклепками… Кажется, она не собирается ни в чем себе отказывать.
А тебе сколько лет? – спрашивает меня она.
Тридцать четыре.
A, giovanissima! – восклицает она. Что значит: очень молода! – Ragazzina! – малышка!
«Ragazzina» – кручу я это слово на языке весь день и смеюсь. Отправляю аудиодорожки с этой историей друзьям. И не сразу решаюсь поделиться этим с мамой, помня, как она говорит: старородящая.
Я не знаю, что стоит за идеальной прической итальянских синьор. За их начищенными до блеска дутыми золотыми серьгами, за шелковыми платками. Почему седая женщина, идущая по улице Гарибальди, опираясь на ходунки-роллаторы, обута в босоножки на каблучке? Удобно ли ей?
Может быть, за этим – развитый вкус, качество жизни и принятие своего тела. Любовь к хорошему крою и финансовые возможности для обладания брендовыми вещами.
А может – миллион требований к тому, как должна выглядеть женщина, тянущийся еще с детства. «Не смей выходить из дома ненакрашенной», «Тебе необходимо удлинять ноги каблуком»…
Я не знаю, да это и неважно. Потому что можно взять себе то, что подходит, не трогая остальное. Нет идеального способа состариться, как нет идеального способа прожить жизнь. Но есть возможность видеть разное и создавать свое.
Красота не бывает идеальной
Ты красивая, – сделал мне однажды комплимент итальянец.
От неожиданности я все забыла. Что нужно ответить «спасибо» и улыбнуться, не придавать этому значения, не начинать внутренние дебаты.
Но у меня прикус неправильный! – выпалила я. – И впадины на лбу от ветрянки. И лишний вес.
«Катя, все пропало, – шептал голос в моей голове. – Ты ничему не научилась. Ну что ты как все наши женщины – сразу разубеждаешь человека. И вообще, может, он и не всматривался, а теперь все заметит».
Однако не так-то просто засмущать итальянца. Он не фыркнул, не разочаровался, не замял тему, а спокойно продолжил:
А я и не сказал, что каждая черта в тебе красива. Конечно, в тебе есть несовершенства. Я сказал, что все вместе, как образ – красиво.
Этот диалог произошел год назад, но разве его забудешь? Я услышала, как треснул шаблончик в моей голове – обратно не склеишь.
Даже у богини красоты Венеры было 7 недостатков: полоски на шее – «бусы Венеры», ямочки на пояснице – «ямочки Венеры», косоглазие, волосы разного оттенка…
Какая классная она здесь, на этой фотографии! – сказал о ком-то мой друг итальянец.
Ты серьезно? Мне кажется, она неудачно получилась. А что тебе нравится?
Смотри, какая она свежая! Кожа под глазами светлая, никакой усталости, расслабленность! Нет напряжения.
Я всматриваюсь в лицо на фото – и начинаю видеть красоту, о которой он говорит. Красоту свежести.
Или вот я любуюсь девушкой с идеальными волосами и фигурой, в красиво подобранной одежде, с маникюром. А мой знакомый говорит:
Нет, мне не нравится. Она слишком «держится». Где в ней агрессия?
Агрессия? – недоумеваю я. Мне хочется сказать, что вообще-то она у нас под запретом!
Ну да! Вот этот взгляд… Она как будто еще не вылупилась. Не зажглась.
В моем детстве красота измерялась ухоженностью. Фенечки считались некрасивыми, а маникюр – красивым. Мнущийся лен – нет, а то, что отглажено и отпарено – да. Дреды – нет, укладка – да.
Если ты ходила в парикмахерскую, это должны были заметить все.
Заплетите мне объемную косу вокруг головы, – однажды попросила я.
Мне заплели прекрасную косу, а из остатков волос стали делать цветы и укладывать их на моей голове.
О, спасибо, но это слишком. Просто растрепайте здесь волосы, пожалуйста.
Парикмахер сделала цветок поменьше.
Я повторила свою просьбу.
Тогда она сделала три цветка другого вида:
А так? – она заметно волновалась. – Вы же сказали, что у вас фотосессия? Надо, чтобы было видно, что вы занимались своей прической у профессионала.
Во Франции подход к этому другой. Если вы пошли к парикмахеру, вышли от него – и никто этого не заметил, значит это профессионал. Оплатите 60 евро на кассе.
Быть красивой, выглядеть хорошо – значит выглядеть приятной и свежей, но так, как будто вы не прилагали усилий для этого. Это должно быть настолько натурально, чтобы казалось, что вы сама по себе такая красотка. Вот вы проснулись, вытянули из шкафа первые попавшиеся вещи, расчесались – и прекрасны. Образ удался.
Любимая актриса французов Софи Марсо.
Что накрасить? Ногти, ресницы или губы? – решала моя знакомая немка, очень стильная и к тому же модельер.
Такой же выбор стоит и перед француженкой. Все вместе – это перебор. И, если ты только переехала, то недоумеваешь, ведь у нас, если что-то из этого не накрашено, то ты не следишь за собой.
Естественность движений, искра и даже некоторая детскость – вот что так часто выбирают французы, когда, например, снимают рекламу с красивыми девушками. Их модели смеются, играют и прыгают по крышам – в общем, ведут себя не очень хищно или драматично.
Когда смотришь французские обучающие видео – в автошколе ли или в большой корпорации, занимающейся одеждой – то видишь тренеров, одетых так, как они одеваются каждый день. Никогда не с иголочки, если, конечно, мы не говорим о люксе.
Сочетать сумку с туфлями и шарфиком? Нет, это слишком заметно.
И эти французские челки! Для нас они – атрибут юности. А француженки носят их в любом возрасте и статусе. Даже у Брижит Макрон, первой леди, она есть (по QR-коду на предыдущей странице есть фотографии Брижит Макрон).
К моему французскому другу, живущему в Москве, как-то приехали его друзья-парижане на майские праздники. Они бродили по столице, смотрели парад и салют, бронировали экскурсию в бункер и мавзолей. А еще… фотографировали девушек в метро и на улицах. Заметив мой заинтересованный взгляд, один из них – Арно – спросил:
Катя… а почему девушки одеваются как проститутки?
Этот вопрос звучал так доверительно, что я растерялась. В нем будто не слышалось осуждения, а лишь удивление.
Арно решил сходить на несколько свиданий. И, когда к нему приходили девушки с идеальной фигурой и вечерним макияжем, на каблуках и с декольте, он был уверен, что они ужасно голодны до секса.
Во Франции ты идешь на свидание, одевшись только немножко лучше, чем в обычной жизни. А в Италии от тебя снова ждут платья и каблука. И, если ты приходишь в джинсах и блузке, то может оказаться, что мужчина одет в три раза тщательнее тебя.
А какого человека считают красивым в Бельгии или Нидерландах? – спросила я свою подругу, жившую в этих странах. И пересказала ей свои диалоги.
Бельгийцы и нидерландцы опасаются высказываться на такие темы, – написала мне она.
Почему?
Из-за объективации. Вот пытаюсь вспомнить, чтобы мы хоть раз с кем-то внешность обсуждали, и не могу.
Так вот почему мой знакомый бельгиец ничего не ответил, когда я сказала о девушке на улице, что она красива. Так вот почему мне поначалу делали странные предложения во Франции, когда я была одета «по-русски». Так вот почему итальянец решил, что он мне не интересен, когда я пришла поужинать с ним в свитерке и джинсах…
В этих зеркалах, как ни примеряйся, приходится искать свой ракурс. И быть готовой к тому, что ты – в очередной комнате смеха с кривыми отражениями. Выбирать, где адаптироваться, а где сохранять свое. Учиться видеть целостно. Расширяться, искать, как выразить себя так, чтобы быть равной себе, а не только вписаться в новую культуру.
Кажется, это и значит: жить творчески.
Sap campà[12]
Я смотрю, как ест сосед моего друга, двадцатилетний студент Алессандро – этот высокий итальянец, во дворе которого стоит мотоцикл. Он накрывает на стол и нажимает кнопку на пульте. Гаснет широкий черный экран.
А ты даже когда ешь один, выключаешь телевизор?
Всегда.
Мы начинаем с равиоли. Он смотрит на то, как лежат они в тарелке: наполовину погруженные в соус, с прозрачным паром над ними. Берет на вилку первую, поднимает вверх. Ловит носом аромат мясной начинки. Потом отправляет ее в рот, касаясь губ. Перекатывает на языке и под языком – так же, как дегустируют вино. Кусает, дает соку растечься по рту. Потом проглатывает и прислушивается к послевкусию.