Скажите, Елена, – делаю еще одну попытку я, – а как можно со всеми познакомиться, представиться, что я новенькая в приходе?
В смысле?
Может быть, у прихода есть группа в фэйсбуке или чат в вотсапе или что-то еще?
Чат? Зачем? Мы приходим сюда просто молиться.
Конечно, – ответила я. – Но бывает, что у прихожан церкви есть что-то совместное. Во Франции, где я раньше жила, так было.
А это был приход Московской Патриархии?
Нет, такой церкви в городе не было. Это была греческая православная церковь. Туда ходили и русские.
Так вы предательница, – произнесла она, добавив в конце смятую улыбку, как добавляют скобку смайлика после неприятного сообщения. – Нам теперь канонически запрещено с греками общаться, и вы это знаете.
Я думаю о другой лилльской церкви, в которой в честь каждого новоприбывшего на улице накрывается небольшой стол, чтобы все после службы могли с ним познакомиться, чтобы он не чувствовал себя чужим. И еще о церкви святого Доменика, большинство прихожан которой – французы из Африки, которые не могут петь, не танцуя. Об убитом священнике Павле Адельгейме, пустившем в дом незнакомого путника.
Но я вспоминаю и другое. Например, лекцию в Сретенском монастыре, отмененную лишь потому, что слушателей пришло меньше, чем ожидалось. Всего семь человек – что ими заниматься?
Я думаю о том, что церковь – это, конечно, больница, но и больница больнице рознь. О том, как иногда незнакомый человек видит красоту в тебе, а иногда – незнайку с балалайкой. О том, что я не решусь попросить Елену о помощи.
Я складываю пальцы в щепоть, чтобы перекреститься в последний раз и выйти из храма.
Может, я и Незнайка.
Сталкиваться с жизнью, реагировать на нее, сомневаться в себе, меняться – трудная штука. Но какая альтернатива у нас есть?
Например, всю жизнь проехать на танке. Не видеть перед собой других, так и не научиться слушать. Застыть в суперклее. Оставаться одинаковой, в какой бы стране ни жила. И стоять в церкви одной у колонны, отфутболивая все новое.
При этом можно казаться и смелой, и юморной, и даже христианкой. Стоять ровно и все знать.
Я чувствую, что меня качает, как неваляшку. Но внутри себя я каждый раз стараюсь укрепить стабилизирующее ядро, позволяющее вернуть устойчивость.
Качнуло – остановиться и заметить себя. Еще раз качнуло – остановиться и заметить другого. Каждый раз заново совершая внутреннее усилие. Каждый раз принимая крошечное решение. Выбирая, как я уйду из кафе, уйду ли вообще в этот раз. Выбирая, выйду ли я из этой церкви. Буду искать другую или нет. Потеряю связь со своей целью, обвинив мир, или продолжу идти к ней.
Мне кажется, это и называют «сила маленьких шагов». Большой шаг сделать легче: гребнуть всех под одну гребенку, обобщить, впасть в позицию жертвы, захлопнуться.
Остаться живой при встрече с Другим – задачка для взрослых.
Откуда ты такая?
На остановке «Гарибальди» в средние двери автобуса въехал большой черный пластмассовый чемодан. Его толкала резкая, в черном бомбере француженка – явно не местная, не знающая, что входить нужно через передние двери. Она установила чемоданище так, как было удобно ей – в той части автобуса, которую стараются оставлять свободной для инвалидных колясок. И, прислонившись к оранжевому поручню, расслабилась.
Я сидела справа от нее и видела, как, вместо того, чтобы тронуться и поехать, обернулся в нашу сторону водитель. Он пытался поймать ее взгляд, понять, собирается ли она покупать билет – но француженка уже достала телефон и стала читать сообщения.
Лицо водителя показалось мне нетерпеливым, и я чуть сжалась. Я даже не заметила этого и отследила лишь постфактум: вот тело мое замерло, приготовилось к агрессии.
Что вы задерживаете проезд?! – сейчас скажет он. – Я из-за вас должен из графика выбиваться? Оплачиваем или на выход!
Вы ведь тоже бывали в таких ситуациях, правда? Они неприятны даже для тех, чья ладонь сжимает прокомпостированный билет.
Водитель продолжал смотреть на женщину, а она, ничего не подозревая – в телефон.
Мадам, – наконец сказал он. Она подняла голову. – В следующий раз заходите в переднюю дверь: у вас будет и водитель, и компостер!
Кажется, в этом автобусе напряженной была только я: пассажир, который никуда не спешил, автобус не вел, правил не нарушал и имел билет.
Когда я доехала до нужной мне остановки и встретила свою подругу Алин, француженку, я пересказала ей эту сцену. Но на Алин она не произвела впечатления:
А что тебя так удивляет? – спросила она.
Я объяснила.
Катя, из какого ты ада? – ответила Алин. – Что-то мне больше не хочется ехать в твою страну.
Вам как такая реакция? Мне тогда стало неловко и захотелось никогда больше не рассказывать иностранцам о том, как было у меня в детстве.
Но не получилось, и где-то через полгода мой знакомый итальянец Фабио ответил мне совершенно иначе:
Вот это опыт у тебя, – произнес он. – Какими нужно быть сильными, чтобы сохраниться в этом. Меня это восхищает. Мне теперь еще интереснее твоя страна.
Есть еще целая палетка реакций. Вот мы сидим в кафе у Лигурийского моря, едим свежую, сегодня выловленную рыбу. Сбрызгиваем ее лимоном, поглядывая на маленькую влажную салфетку на столе, которой никогда не справиться с этим коктейлем соков на пальцах: рыбы, оливкового масла, спелого лимона.
Извини, что я молчу, – говорю я своему другу. – Не хочу портить этот прекрасный вечер. Но и лгать не хочу. Я уже две ночи не сплю: читаю новости. В моей стране протесты из-за сфальсифицированных выборов, из-за того, что президент уже 26 лет у власти. Все мои коллеги и друзья на улицах, и я думаю, что мне тоже нужно поехать.
В Италии такое невозможно, – отвечает мне Марко.
Что ты имеешь в виду?
Диктатуру и вот это все.
Я не вполне его понимаю. Я думаю: образованный человек, архитектор, сидит напротив меня и говорит, что где-то что-то невозможно. Но ведь в Италии был Муссолини. И правил больше 20 лет.
Так мы его казнили. И выучили урок.
Мы тоже думали, что выучили урок, – сопротивляюсь я. – Но никогда не знаешь, как изменит власть человека, который сначала выглядел обычным.
В Италии такое невозможно.
Хочется вымыть липкие от сока руки, чтобы смартфон распознал отпечаток моего пальца и обновил новости. И поскорее уйти с этого ужина.
Что это? Защитная реакция, чтобы не портить иллюзию спокойствия? Любовь к своей стране? Или послание: вы это заслужили, а мы – лучше?
Я не знаю и не могу знать о другом человеке. Но могу знать о себе. Меня и саму болтает между желанием поехать туда и бороться и желанием отписаться от всех новостных каналов. Между горечью – почему сейчас, а не раньше? – и проснувшейся надеждой.
Я могу смотреть на свою историю как Алин: ужаснуться, спрятаться, отречься и ничего из нее не вынести.
Или как Марко: закрыть глаза на прошлое и жить в иллюзии, что со мной такого случиться больше не может. А если вдруг – то мы, конечно, вздернем.
Или как Фабио: признать и ее, и пройденный путь, и даже будто отпраздновать это. Сказать себе: это моя неуправляемая (пока) суперсила.
Если я войду в последние двери, то у меня будет и прошлое, и настоящее. И водитель, и компостер.
Браво, аморе!
Собака упала в реку По. Упала и барахтается, не понимает, что делать, и течение относит ее к высокому искусственному водопаду. Все итальянцы на набережной разом выпускают из рук девушек, гитару, бокал с вином, «Толкование сновидений» Фрейда – и бросаются к парапету. Кричат ей, машут руками, поддерживают ее, как на футбольном матче.
Плыви сюда, сюда, сюда!
Но собака теряется, не понимает, кого слушать, где за всеми ними ее хозяйка, почему течение такое быстрое и холодное? Несколько секунд – и она начинает плыть в обратную сторону – к искусственному водопаду, режущему воду как центрифуга.
Нет, нет! Дорогая, нет! – кричат ей итальянцы, а потом, поняв что-то, замолкают. За секунду, в тишине, они достают мобильные телефоны и нажимают на фонарики. Еще секунда – и блики от их света на воде собираются в одно пятно.
Слышно только, как гудит и грохочет водопад за мостом. И собака понимает – ей нужно плыть на свет.
Так человек тридцать, включая откуда-то появившихся полицейских, ведут ее от моста к берегу, к их части парапета, шепча:
Плыви, Люче.
И Люче плывет к ним. Но как будто остается на месте и лишь борется с течением.
Со стороны темнеющего парка несется по воде что-то небольшое. Оно приближается – и увеличивается: это голубой каяк. Как его удалось взять в такой поздний вечер? Разве кто-то в такое время еще дежурит на станции?
Когда черно-белая мохнатая спина взлетает в руки сначала к полицейской, а потом к кудрявой женщине в плаще в цветочек, все выдыхают и аплодируют. Брава, брава, аморе. che carina. Аморе, брава. Чьи-то другие собаки тоже веселятся, обнюхивают Люче, машут хвостами. Ке брава, аморе.
«Аморе», – повторяю я, когда мне рассказывают эту историю. И вспоминаю своего друга, который обижается, что я стараюсь решать свои вопросы сама и никогда не прошу его о помощи.
Кто сказал, что собака твоей соседки по набережной – не твоя собака? Кто сказал, что нужно стойко выносить все трудности в одиночку, и не дай бог попросить, не дай бог показать слабость? Кто сказал, что бросить все и включиться в чью-то беду не значит растормошить в себе живую жизнь, которой хватит еще на несколько дней?
Я расскажу о тебе всем, кроме тебя
Найти партнера по танцам в новой стране – это квест. Особенно если вам, как и мне, нужно, чтобы он танцевал свинг столько же лет, сколько и я, мог записаться на занятия в те же дни, что и я, но почему-то не имел партнерши.
Я искала всюду. Когда я написала объявление на страничке школы танцев в соцсети, на него откликнулся лишь один человек: с совершенно пустым, даже без фотографии, профилем. «Я готов!» – написал он.